тех,  в  чьих руках
власть в этом городе, и об их людях, если, конечно, принимаемое нами участие
интересует город и оказывает влияние на происходящие здесь процессы.
     -  Вот  именно это, -  горячо откликнулся  Луций,- нам  и непонятно,  и
беспокоит нас. Молчание Регента расценивается как пренебрежение к нам.
     Фарес дружелюбно слушал его.
     - Вы  не должны  забывать,  почему  он  удалился,  и о том, что  первая
серьезная  попытка  оказалась  неудачной. За это  время  власть его возросла
неизмеримо, и ничто не может помешать ему установить тот порядок, который он
считает справедливым. Он мог бы  весь мир превратить в свою колонию,  однако
его не привлекает такое верховенство, которое противоречит его идее свободы.
Поэтому ему приходится ждать, пока все не  прояснится  само собой и пока ему
не преподнесут ключей.  Вы размышляли на обратном пути от "башен молчания" о
том, есть  ли такие  точки, где власть и любовь соединяются, и затронули тем
самым главную тайну.
     Луций  удивился позже,  когда обдумывал разговор, что  это удивительное
замечание ускользнуло от его внимания. В голосе Фареса было  столько родного
и доверительного, словно это был разговор с самим собой. И тогда он сказал:
     -  Если  Регент готов оказать нам поддержку, он может рассчитывать, что
большинство пойдет за ним.
     - Речь  не идет  об актах проявления воли,  - ответил  Фарес,  по  лицу
которого при этих словах пробежала улыбка, - можно хотеть  добра, можно даже
хотеть его  единогласно,  однако  этого  все  равно  будет  недостаточно.  И
приведет лишь к поверхностным результатам. Подлинное решение должно вести на
глубину, которую невозможно измерить. Истина сокрыта в неделимости цельного.
     Он молчал, и только гудение пчел заполняло тишину. Потом он продолжил:
     - В наши  намерения входит установление  такой власти, которой под силу
высшие решения. Ей придется,  по-видимому,  обратиться к  иным, неординарным
решениям, для которых старые образцы - не пример, поскольку не дали всходов.
     - Это было бы полной противоположностью тактике мавретанцев.
     Незнакомец кивнул.
     -  Совершенно  справедливо,  суть  этого Ордена  состоит в том,  что он
считает  мир  измеримым  в каждой  его точке.  Поэтому его  выбор падает  на
бездушных и хладнокровных технократов-вычислителей. Это предполагает, что не
существует ни  свободы,  ни  бессмертия.  И разум  вмешивается в судьбу  как
автономная величина. Он делает выбор времени.
     - В таком случае можно, пожалуй, предположить, что Регент  откажется от
способов и средств, схожих с теми, к которым прибегают мавретанцы?
     - Он даже предпочел бы им животную интеллигентность Ландфогта.
     - Существует  ли,  -  спросил  Луций,  -  оценка  моего старого учителя
Нигромонтана?
     - Мы знаем  и ценим его.  Мы видим  его стремление насытить поверхность
глубиной, чтобы  вещи стали одновременно и символами, и реальностью. Так под
внешним  видом, словно под радужной  оболочкой,  скрывается,  по  нему,  сам
непреходящий образ. Поэтому Нигромонтан и оказал  такое  сильное воздействие
на художников.  Он придал их творениям  новую красоту и возвысил их реализм.
Если  бы  он  был  советником  Князя,  он  возвел  бы  города,  отличавшиеся
великолепием и долголетием, - с плоскими крышами и тупыми верхушками  башен.
Не случайно  он  так часто бывал в Бургляндии. Мы предпочитаем  этим  старым
насиженным родовым гнездам  другие города, даже  идя на риск, что  они могут
обратиться в руины  и пепел. Бессмертие городов  заложено не  в  их каменных
стенах. Оно не должно расти, как кристалл, громоздясь ввысь.
     - Так, значит, вы  хотите отказаться от первозданного плана,  даже если
его и направляет высшая мудрость?
     -  Если он  представит угрозу для всеобщего спасения -  да. Мы не хотим
вмешиваться в развитие  событий.  Мы  не можем также  предписывать  решение,
поскольку правильным  оно  всегда  будет  только  для  того,  кто его нашел.
Выстраданная боль таит в себе большие надежды, чем подаренное счастье.
     Луций задумался над этими словами.
     - Если я вас правильно понял, вы рассчитываете на недовольных?
     - Мы рассчитываем на них, как любая власть, которая хочет освоить новые
пути. И  так  как наши цели полны глубокого значения, мы ищем высшую ступень
недовольства - недовольство духа, когда он, испробовав все пути возможного и
исчерпав  все формы  жизни, окажется  в  тупике,  не видя  для  себя  больше
никакого выхода.
     -  И  вы   обещаете   тем,   чей  дух  одержим   недовольством,  полное
удовлетворение?
     -  Это не в нашей власти. Но мы обещаем  им, что  перед  ними откроются
новые горизонты. Мы считаем возможным собрать со всего  света элиту, которую
создала выстраданная боль и которая очистилась в битвах и лихорадке истории,
подобно  субстанции,  которой   свойственна  скрытая  воля  к  спасению.  Мы
стремимся  сконцентрировать эту волю и дать  ей развиться, чтобы потом опять
придать ее телу как осмысленную и  просветленную жизненную силу. Так следует
понимать и исход Регента - как прощание с планом его простого возвращения.
     Он молчал и испытующе смотрел на Луция. Потом понизил голос:
     - Мы  подождем,  пока все силы  развернутся, выступят  и потерпят крах.
Регент будет хорошо информирован обо всем, его благоволение безгранично.
     Он кивнул при этом патеру Феликсу.
     - Игра  должна исчерпать все возможности. Только тогда можно отважиться
на  невозможное. Мы ищем тех,  кто потерпел крах в стратосфере.  Мы одобряем
учение  Заратуштры, согласно которому человека должен побороть сверхчеловек.
Мы  рассматриваем  его  учение  не  в нравственном плане,  а с точки  зрения
исторической  необходимости.  Следующий  шаг  будет  состоять в  том,  что и
сверхчеловека  тоже необходимо  побороть и он  потерпит  крах  от  человека,
который в борении с ним добудет высшую власть.
     - Да, я понимаю, - сказал Луций. - Без боли и страданий не обойтись.


     Солнце  тем временем  стало  клониться к закату. Краски начали оживать;
море приобрело бездонную глубину, паруса опять стали алыми. Город постепенно
начинал  золотиться;  белая кромка  воды  разбивалась  на жемчужные  брызги,
ударяясь  о  молы,   а   за  ними  горела   ниточка   пламенеющих  деревьев.
Густонаселенные кварталы и дворцы сверкали, раскаленные жаром. Город заливал
абсолютный свет, он даже насыщал тени, отчего его блеск только усиливался.
     фарес молча созерцал эту картину, его взгляд  с  удовольствием покоился
на ней.  Казалось,  он  воспринимал этот  город в заливе,  опутанный смутой,
ненавистью  и  злом,  как свою родину, которую  вдруг  вновь  обрел,  словно
материнское лоно. Потом он подхватил реплику Луция:
     -  Вы  правы,  без боли и  страданий  не  обойтись. Добро не может быть
добыто  одними  только рассуждениями  -  оно должно быть завоевано  болью  и
ошибками, виной и жертвами. Это равносильно смелым полетам духа - они только
тогда приносят плоды, когда подкрепляются опытом.
     Он  показал  вниз  на  город,  очертания   которого   приобрели  теперь
фиолетовую окраску.
     - Если бы одна только мудрость создавала эти  контуры, красота их  была
бы застывшей,  безжизненной.  Ошибка ткача, дрожание его  рук делают рисунок
неповторимым,  что  и  соответствует  бренности мира.  Города не могут  быть
абсолютами, они  должны  быть подобием. Драгоценный камень должен сверкать в
короне, а не закладываться в фундамент.
     Солнце становилось багряным,  оно почти достигло Белого  мыса.  Голубой
пилот прервал молчание:
     -Я задаю свой вопрос, ради которого я просил об этой встрече: готовы ли
вы, не требуя  конкретных пояснений, поступить на службу к Регенту, господин
де Геер?
     Он поднял руку,  как  бы предупреждая  слишком поспешный ответ Луция, и
продолжил:
     - У нас вы найдете то, что ищете, и патер Феликс подтвердит вам это.
     Патер кивнул:
     -  Там известно и о бремени твоих душевных забот. Но ты,  Луций, должен
сам свободно принять решение о своем дальнейшем пути.
     Луций  взглянул на безоблачный  небосвод. Необъятная  глубина  ужаснула
его. Он сказал с большим волнением:
     - Мне  кажется, я понимаю смысл зова, хотя и недостоин его. И здесь нет
места выбору. Но с моей судьбой связаны еще и другие судьбы.
     Фарес обменялся взглядом с отшельником. Потом ответил:
     -  Вы  должны подумать о том, что не каждому  дано сопровождать вас  на
этом пути. Однако думаю, вас успокоит, если я скажу, что Будур Пери отвечает
этим условиям. Вы сделали хороший выбор.  Неразрывной цепью  прикован к  вам
тот, кто последует туда за вами.
     Луций испытал  глубокую радость  при  этих словах: на  душе у него было
так, словно необъятная даль стала ему родной. Плечом к плечу войдут они в ту
дверь,  порога  которой  достигли  в  ночь  лавра.  Он  услышал,  как  пилот
продолжил:
     - В  остальном в  вашем окружении  есть  еще  только один  человек,  за
которым мы признаем, что он соответствует высокому  пути  и  цели, избранной
вами.
     - Я думаю, что знаю, кто это - юный Винтерфельд.
     - Он предусмотрен нами в качестве вашего личного адъютанта. Вам следует
знать, что  ваша работа  в Военной школе  принесла  свои  плоды,  хотя им  и
суждено дозреть в иных климатических условиях, чем вы того ожидали.
     Луций поднялся.
     - Я поговорю с ними обоими  -  что касается меня,  я готов поступить на
службу к Регенту.



ПРОЩАНИЕ С ГЕЛИОПОЛЕМ

     Порт еще не проснулся. На обелисках лежал розовый отблеск, а в  далеком
отзвуке бьющих фонтанов слышалась  еще ночная  прохлада  городских площадей.
Цветы  пламенеющих деревьев  опали  за  ночь;  лепестки  их  восковой  тенью
покрывали  аллею.  Наступила  пора, когда  виноградари  оставляют  последние
гроздья на лозе, чтобы роса придала им еще больше сладости.
     Красный квадрат - сигнальные ночные огни морского ракетодрома - померк,
и  стали  видны  дневные  навигационные  знаки.  Мраморный  пирс  без  перил
выдавался далеко в море.  Там, где  он подступал к городской набережной,  их
разделяла голубая полоска воды. На круглом цоколе -  гигантские  часы. Луций
разглядывал  циферблат. Он был  таких размеров, что видно было, как движется
часовая  стрелка.  Вскоре  по  ту  сторону  ему будут  светить новые символы
времени.
     Они стояли  голубой стайкой  в кругу  друзей, проводивших  их до нового
порога, - Луций с Будур Пери и Винтерфельдом, а перед ними Фарес, ждавший их
по другую  сторону разделительной полосы. У них были такие же костюмы, как у
пилота  и  его  экипажа,  только  на  эмблеме пока  по  одному-единственному
пшеничному  зернышку.  Они   были  полностью  одеты  по-новому,   сняли  все
гелиопольские украшения, даже перстни с печаткой.
     Известие о новом назначении вызвало меньше удивления, чем Луций ожидал.
Оно  было  воспринято скорее  как разрешение конфликтной ситуации,  пусть  и
неожиданное,   но   полное   глубокого   смысла.   Все   встретили   его   с
удовлетворением, хотя и по разным причинам.  Князь  и  Ортнер приветствовали
его.  Патрону,  Ландфогту  и  прочим  политическим силам  оно представлялось
приемлемым,  поскольку  вносило  ясность   относительно  одной  из  фигур  в
шахматной игре,  оказавшейся промеж противоборствующих  сторон.  В  общем  и
целом такое изменение рассматривалось как повышение по службе, для некоторых
превалирующим оказывался элемент неопределенности и авантюризма. Они склонны
были рассматривать  это как  последнюю возможность для  выхода из положения,
словно, как  прежде, отбытие в  новую Америку, -  мало что было известно про
тот мир.
     Винтерфельд восторженно приветствовал открывшуюся перспективу попасть в
неизведанные миры. Луций очень сблизился с ним, он видел его почти ежедневно
за  время подготовки, фарес, без сомнения, оценил его совершенно правильно -
выдержит  любые испытания  бездной.  Это на свой лад понял  в  нем и Руланд.
Юноша еще  был неуравновешенным  и навлекал на себя одну беду за другой,  но
его горячность смягчалась присущим ему тонким вкусом к прекрасному, что было
свойственно   их  роду  и  отличало   еще   его  предка,  героя   битвы  при
Гогенфридберге(1), главу их рода.
     Будур  стояла  рядом  с Луцием,  у  самой полоски  воды.  Патер  Феликс
соединил  их  союз. Ее  взгляд был  радостен и  ясен,  как  взгляд  ребенка,
живущего  ожиданием  праздника.  Луций смотрел,  как  она  принимает  цветы,
преподнесенные ей друзьями. Она держала  их,  прижав к груди, и рассыпала по
волнам, еще  по-ночному бледно-зеленым, складками набегавшим  и затихавшим у
мола. Пришла пора прощаться и с цветами, с их пышным великолепием.
     - ---------------------------------------
     (1) При этой битве в Нижней Силезии Фридрих II одержал в 1745 г. победу
над австрийцами.
     Фарес  подготовил их  к предстоящему путешествию,  для  чего  они часто
бывали  в апиарии, обеспечивавшем полное уединение,  поскольку  у  Регента в
Гелиополе  не  было  резиденции.  Подготовка  заключалась  не  в  оформлении
паспортов  и  выправлении  таможенных деклараций,  она  не  носила  также ни
физиологического, ни психологического характера. Она не преследовала  и тайн
особого  посвящения,  скорее  она  нацеливала  их  на  осуществление  мечты,
усиливая и развивая их воображение и умение  владеть собой. Роль,  которую у
мавретанцев  играл аскетизм, у Нигромонтана  -  учение  о поверхностях, была
здесь отведена преодолению сил земного  тяготения. Это  было  такое  знание,
которое  действовало  надежнее любой  визы  - давало пропуск  на  выживание.
Одного  старания  здесь  было  мало  -   близость  Фареса,  его  рукопожатие
оказывались порой важнее. Казалось, в них пробуждались к жизни  такие силы и
чувства,  о существовании которых можно было догадываться, но которые до сих
пор дремали подспудно.  Примечательным был сам процесс вживания, врастания в
новое - словно через тонкую кровеносную жилу, крошечный корневой отросток, с
помощью  которого  удастся закрепиться  по другую  сторону  мощного  потока.
Простота  как таковая  была самым удивительным  во всем  этом. Потом  пришло
осознание излишеств, присущих жизни на земле,  а с ним -  веселье и радость.
Порой  их охватывал  даже  страх, что жизнерадостность и  веселье  нарастали
столь быстро, столь стремительно.
     Первые солнечные лучи осветили  Красный мыс. Мрамор заиграл в солнечных
бликах, а в зеленой глубине ожили и засверкали золотистые  искры.  С изящной
лодки Фареса прозвучал сигнал рожка. Ему ответил корабельный колокол "Нового
Колумба". Он звал к  отбытию, к взлету, к парению над дворцами, вспыхнувшими
в первых ранних лучах солнца. Пилотировать будет сам Фарес. Высота и глубина
скоро станут тождественны.
     Пришло  время прощаться,  и, скорее  всего, надолго.  Луций видел,  как
Винтерфельд пожимает руки друзей, видел, как Будур обнимают Мелитта и  донна
Эмилия. Еще раз он повернулся  к Костару и  Марио. Тот оставался на службе у
Проконсула, а Костар возвратится вместе с донной Эмилией в Страну замков. Он
вернет туда и его печатку с родовым гербом. Аламут прижился в садовом домике
Ортнера. Поэт стоял между Сернером и Хальдером, вид их напомнил Луцию ночи в
вольере  с  их  разговорами  и симпозиумами. Каждый  из них, похоже,  наивно
воображал, что там, по другую сторону,  сбудутся и их собственные мечты. Так
в  произнесенном  Горным  советником "Нагора!"  прозвучала надежда на  новые
великие  кладовые сокровищ. Главный  пиротехник сиял  орденами; его, похоже,
грела  надежда, что Луций вернется назад к Князю  с  новым мощным оружием, и
оно станет  надежным ключом к победе. Мавретанцы и другие ведомства  выслали
своих наблюдателей.
     Сигналы  к  отбытию  прозвучали  второй раз, в  голубых  тенях кораблей
деловито задвигались фигуры. Они стояли теперь одни.  Фарес взял их за руки.
Они  перешагнули голубую разделительную полосу  и ступили в другой мир. Хотя
они  и  были  подготовлены  к  этому,  однако  испытали  острую   боль,  как
прикосновение пламени, лизнувшего их огненным языком. Но Фарес улыбнулся им.
И тогда они надели золотые маски.
     Четверть века прошло со встречи в Сиртовом море. И так же долго длилось
время, прежде чем они вернулись в свите Регента назад.
     Но что нам до этих дней - они далеки от нас.