ь, что  он  опротестовывал аресты; поэтому ему
хотелось иметь информацию о том, кого перевозят на остров.
     Сторожевая  башня   стояла  на  выдававшемся  в   море  утесе   острова
Виньо-дель-Мар,  находившегося  по  другую  сторону  пролива  Кастельмарино.
Только на Виньо-дель-Мар не  было рифов; светлая полоса дюн  отделяла остров
от  моря. На острове нещадно палило  солнце, выжигая серое лессовое плато. С
тех пор как здесь  стали заниматься виноградарством, земли эти были признаны
лучшими для разведения винограда. Сами виноградари  жили  здесь в  маленьких
хижинах с глубокими подвалами и были искусными мастерами по выращиванию лозы
-  работа  в винограднике была  для них  радостью. Им был известен весь путь
винограда  от его  жизни на солнце  до брожения в  чанах в  погребах, и  его
дальнейшее  чудесное  превращение  тоже, когда  дух  его, возродясь в  вине,
радовал душу весельчака-кутилы. Они производили золотистое вино, славившееся
прекрасным  букетом,  вино достигало своей  полной зрелости на  пятом  году.
Знатоки  восхваляли  его,  говоря,  что радость  Аполлона дополнялась  в нем
весельем Диониса: светлое начало  спорило с буйством темного. Так  и возница
входит в азарт, погоняя стоя резвую четверку рысаков.
     Был и еще один сорт -  "веккьо". Виноград этот рос на острове только на
одном склоне, а вино делали уже из побуревших, сморщенных и перезрелых ягод.
С  возрастом  вино  становилось  все  тоньше и  изысканнее.  Оно искрилось и
играло,  как  янтарь;  когда  им  наполняли  бокалы,  в  воздухе  разливался
волшебный  аромат. Его  не пили  во  время  оргий.  Оно  предназначалось для
торжественных случаев и знаменательных событий, которыми отмечена  жизнь. Им
потчевали из  одного  кубка молодую  чету на пороге к их  брачному ложу. Его
подносили князьям и пили в дни празднеств, его давали испить умирающему.
     В южной  части острова многие богатые гелиополитанцы  построили  себе в
более счастливые времена загородные виллы в  сельском духе, им тоже хотелось
проследить на лоне природы за тайнами жизни виноградной лозы. Они приглашали
к  себе  своих друзей на праздники местных пастухов и виноделов, а также  на
рыбную ловлю, когда тунцы косяками шли через пролив. С  тех пор как Ландфогт
обосновался на соседнем острове, веселья в здешних местах поубавилось. Виллы
опустели, стены  и увитые виноградом беседки пришли в запустение, а статуи в
садах оплел дикий плющ. В жаркий полдень на мозаичных плитах грелись гадюки,
а  в ночные  сумерки  из  круглых  чердачных  окон под  крышами с  башенками
бесшумно вылетали в парк  совы.  В виллах  по соседству со сторожевой башней
поселились дозорные  и давным-давно  уже сожгли  в каминах деревянные  витые
лестницы  и  обшивку  холлов. Настенные росписи  почернели от дыма. Там, где
прежде собиралось изысканное общество для праздничного застолья, раздавались
теперь пьяные возгласы и солдатские шутки, как на привале у костра.
     Однако виноград  все  еще созревал в  таком изобилии,  что из лопнувших
ягод сочился виноградный сок  и капал, как кровь, в жаркий полдень на землю.
Горожане  еще  навещали  порой   остров,  прибывая  в  черных   гондолах   и
разукрашенных лодках. Они чувствовали, что  привычное вольное житье уходит -
то ли от  всеобщей  ненависти, то ли  от  духовного  обнищания.  Они  жили в
печали, несмотря на роскошные покои, которыми  владели; богатство таяло в их
руках. Боги отвернулись от  них.  И тогда им подумалось:  а  не вернет ли им
вино  те золотые времена назад? И потекло вино рекой, и хлынуло вместе с ним
былое  раздолье. В вине нашли они согласие,  и все, что разделяло их,  опять
исчезло.  Времена, когда все люди были братья,  вернулись  вновь.  Слышались
песни,  ставились на улице, как  прежде, столы перед  домами виноделов,  под
сенью  рощ  опять  встречались   влюбленные,  а  на  узких   дорожках  между
виноградниками  вели беседы  закадычные друзья,  обняв друг друга.  Мелькала
догадка, какие глубокие и  пламенные речи произно- сились ими, зажигательный
дух которых,  как  искра,  перекидывался  на других:  брожение умов  приняло
необратимый характер. Происходило сближение возрастов и полов.
     Лодки и гондолы  возвращались  в  город поздно ночью. Факельные огни  и
лампионы  отражались в  воде, плескавшейся под мягкими ударами весел. Далеко
было слышно хоровое  пение, сопровождавшее большие весельные лодки,  звучала
убаюкивающе  нежная   песнь  гондольера,  доставлявшего  в  порт  влюбленную
парочку. В ответ раздавались  соленые шутки полуголых  рыбаков, выходивших в
море  на ловлю осьминогов с горящими плошками  на борту. Они приветствовали,
потрясая  своим   трезубцем,   влюбленных  романтиков,  изображая  посланцев
Нептуна.  А далеко в гавани вертелись  в  небе огненные колеса и рассыпались
брызгами пущенные в небо ракеты.
     В такие  часы  забывалось, сколько  нищеты и  опасностей  таило в  себе
переживаемое ими время. Призрак смерти  усиливал потребность  в наслаждении.
Ловили момент, как ловят, ныряя на опасную глубину, жемчужины. И праздничные
оргии казались порой последним пиром перед всеобщим крушением.


     Сторожевая башня стояла у самой воды, корабль прошел рядом с ней. Волны
разбились  в пену  на  прибрежной гальке. Бастион  стоял на  прочном цоколе,
плотно заросшем вокруг цветущими алоэ; с корабля видны были огромные метелки
крупных ярких цветов. До самого верха башни в трещинах каменной кладки росли
желтая лакфиоль и покрытые  оранжевыми звездочками каперсы, облюбовавшие для
себя  это  место. Зеленые ящерки юрко взбегали вверх по  стене. Зубцы  башни
украшал  проконсульский  орел,  державший  в  когтях  змею.  Над  бруствером
мелькали порой головы в шлемах.
     Совершив  маневр,  "Голубой авизо" повернул  и вошел в залив.  Выгнутый
широкой  дугой  и  имеющий  форму  раковины,  залив  был усеян  острокрылыми
парусами, а его акваторию бороздили  большие суда.  Тучи чаек кружились  над
рыбачьими лодками,  где  рыбаки сортировали улов,  с берега тянуло  запахами
рынка и испарениями темных, пропитанных солью морских водорослей.
     Светлан  песчаная полоска берега протянулась промеж  двух остроконечных
скал, отличавшихся друг от  друга цветом горных пород и называвшихся Белый и
Красный мыс, где  по  ночам горели сигнальные огни. Там были разбиты висячие
сады и выдолблены в  скале  ступени,  а  внизу,  наполовину скрытые  темными
приморскими  соснами, ютились старые и новые постройки, береговые укрепления
и аквариум, в котором Таубенхаймер руководил изучением морских  животных. Из
кофеен  и маленьких  харчевен, наполовину  вмурованных  своими  подвалами  в
береговой шельф, валил клубами дым из открытых очагов. Гелиополитанцы любили
оба  этих  мыса, которые,  словно острия  полумесяца,  очерчивали залив, как
близлежащие места прогулок и отдыха, с висячих террас которых они обозревали
и  море, и  корабли,  и острова,  и морской  ракетодром Регента, пока хозяин
кабачка подавал вино, а его жена, поддерживая жар в  пылающих  углях, махала
опахалом из тростника.
     К Белому  мысу степенно направлялись по  Aliee des Flamboyants. Высокие
деревья стояли  как  раз в  цвету;  ярко-красной цепочкой  пламенеющих  крон
выделялись они  на  фоне светлого берега. Живые изгороди из кенафа окаймляли
газоны, тянувшиеся  вдоль  аллеи,  а по ту сторону чугунных оград и каменных
стен,  окружавших  дворцы,  расположенные  вдоль  морского  берега,  садовое
искусство поражало воображение своим совершенством- В сумерках парков царила
тишина,  какая всегда окружает резиденций  богачей и сильных мира сего. Свет
дворцов  падал  далеко   в   море.   Особой  роскошью   отличались  особняки
могущественных Орденов.
     Дорога к Красному мысу, напротив,  пролегала через многолюдную суматоху
Большой  гавани,  защищенной  от  моря волнорезом.  Нужно  было пройти вдоль
закованной  в камень  набережной,  от  которой отходило, выдаваясь  в  море,
несколько пирсов, а  на ее широкой, как спина, площади шумели базары, лежали
доставленные судами  грузы и стояли бесчисленные ларьки торговцев. С  суши к
ней  примыкали  кварталы,  обычные  для портовых  городов: склады и арсеналы
вперемежку с конторами  и увеселительными заведениями. Если  для  прогулки и
отдыха  выбирался  Красный  мыс,  то  благоразумнее  было  убраться восвояси
вовремя:  шум и гам, развлекавшие при дневном свете, нагоняли страх в ночные
часы.
     Между двумя мысами, поросшими высокими соснами, разместился, поднимаясь
от моря  широким полукругом вверх, Гелиополь. Город раскинулся вокруг Старой
гавани,  служившей  внутренним портом, от которого лучами расходились кверху
улицы. Город ослепительно сверкал над голубым морем в полуденном зное, яркое
солнце гасило  все краски,  пока вечернее не  оживляло опять тот красноватый
камень,  из которого был построен  Старый город. Новый город воздвигли после
последнего из  Великих  пожаров  уже из белого мрамора. Вся территория долго
лежала в руинах, пока, с одной стороны,  технический прогресс не  обезопасил
город от повторных  разрушительных действий, а с другой - применение тяжелой
военной техники не стало монополией  Регента. Вот тогда и  осуществили планы
знаменитых  градостроителей.  Природный  обогрев, аэроионизаторы, бестеневое
освещение улиц  и другие роскошные новшества, ставшие  частью  коллективного
люкса, придали жизни в этом  квартале особый стиль. На беломраморных улицах,
сверкавших белизной и  при ярком освещении, одинаково царили и днем, и ночью
уют и покой.
     Только две архитектурные композиции в этом  квартале пережили шквальный
огонь:  одна  из  них  -  группа  небоскребов  из  зеленой  стеклостали,  не
пострадавших  от  огня,  лишь верхние  этажи  вздулись  пузырями,  опаленные
сверхъестественным   жаром.   Небоскребы   стояли  со   своими  искусственно
возникшими  барочными куполами, как  памятник той  страшной ночи.  Вторая  -
Центральное  ведомство  в  верхней  восточной  части  холма, к которому  оно
прилепилось своими пятью  лучами, словно морская звезда. Оно было  построено
из огнеупорного стеклобетона и вжималось всей  своей  плоской конструкцией в
скалу,  чтобы  избежать  сокрушительных  ударов  ураганного  ветра.  Подобно
айсбергу, оно показывало городу только самую малую  свою часть. Словно шлем,
накрывало  оно подземные этажи. Здание распласталось  на земле во всем своем
уродстве,  свойственном свирепым  временам,  когда  разнузданные  враждебные
силы, беспрепятственно учи-  нявшие разгромы, породили эти панцирные формы в
архитектуре, возникшие из  противоборства страха и насилия. Стены эти будили
и  среди  белого  дня  воспоминания  о  полных  страха  ночах,  когда воздух
сотрясали чудовищные  взрывы. Дух ужаса навсегда поселился в этом ведомстве;
на его шпиле развевался красный флаг с вышитым на нем фаустпатроном.
     На  западном склоне холма  поднимался,  возвышаясь над  Старым городом,
Дворец Проконсула. Частично стены его примыкали к старинному акрополю, ядром
которого   была   мощная  Главная  башня   древнего  Гелиополя.  Античные  и
средневековые флигели были  соединены новым фронтоном  и  надстроены. Вместо
узких  бойниц и готических арок  виднелись  широкие окна,  лоджии и балконы,
украшенные  цветами.  Застройка  смотрелась  как  единый  комплекс  и  имела
внушительный вид, хотя каждая из  эпох оставила  на нем свой след, словно на
платье  сюзерена,  становившемся  от  столетия  к  столетию  все наряднее  и
удобнее.  Орел со змеей  в когтях был  водружен на Главной  башне акрополя и
обозревал с нее в полуденные часы далекие морские просторы.
     Ориентиром  для  кораблей,  возвращавшихся с островов, служил,  однако,
крест  Морского  собора  в  честь  Девы Марии. Он  сиял  ночью в  бестеневом
освещении. Собор возвышался в самом центре города;  он стал жертвой Великого
огневого  удара и был отстроен вновь в неоклассическом стиле. Считалось, что
на  его  месте стоял когда-то храм  Афродиты;  поваленные колонны  послужили
собору  фундаментом.  Вершина  холма  была  очень  живописной;  весь   склон
покрывали виноградники.  Таверны,  могилы, заброшенные  крестьянские  хутора
тонули в зе- лени, и древней земле, казалось, снился  сон, что она в городе.
Неф собора  имел продолговатую форму,  колокольня была очень высокой, однако
наверху  заканчивалась площадкой. Эклектика стилей  четко  просматривалась -
частично  это произошло  из-за включения  в  сооружение  древнего  античного
храма, а  частично из-за того, что он  воздвигался  как  кафедральный собор.
Духовная разнонаправленность, проистекавшая  из истории города,  справедливо
нашла в нем  свое отражение. Собор укреплял  надежду, сильно возросшую после
великого разрушения, причиненного огнем, - как чудо богословского учения, он
победоносно  выстоял,  противопоставив свою духовную  мощь дьявольским силам
уничтожения. Хенгстман, мастер, построивший собор, высек над  главным входом
изображение  птицы Феникс, которая своими крыльями  как бы обнимала  главный
портал. Ведь черные силы могли возродиться вновь, поднимается же каждую ночь
из болота туман. Однако волшебная птица, сквозь объятия которой шли верующие
к алтарю, должна  была как бы  свидетельствовать о том, что нет на земле  ни
одного сооружения, в краеугольный камень которого уже  не  была  бы заложена
сама идея возможного разрушения. И еще в большей степени символизировала она
собой ту мысль, что,  как разрушенные камни возрождаются из  руин, так и дух
воскрешается заново и даже восстает из пепла.
     Гелиополь  -  древний  город   с  замками   и   дворцами,   базарами  и
густонаселенными  жилыми  кварталами   -  открылся  взору   во  всем   своем
великолепии  в  ярких  лучах солнца.  Словно  магнит, притягивал  он к  себе
корабль. Уже слышен был гомон и  шум, как из  морской  ракови- ны, в которой
запеклась  морская пена.  Со  времен героев-прародителей селились  здесь  по
берегам  залива люди; первые  суда  бороздили именно его воды. По ту сторону
залива,  в   пещерах  Пагоса,   можно  было  видеть  наскальные  изображения
древнейшей  охоты  в те  времена; при  раскопках в  земле  находили  древних
идолов. Династии  как  богов, так и  князей сменяли  друг  друга. Фундаменты
построек   более  поздних   времен   покоились   на  культурном  слое  былых
цивилизаций, следы великих пожаров и войн оставили в нем свой ленточный след
цвета ржавчины и крови.  Несметные поколения жили здесь, любили, надеялись и
бесследно ушли, приняв смерть. И если так воспринимать этот город, с позиций
его истории, то конкретная действительность  как таковая как бы растворялась
в ней  и была  сравнима  разве  с  цветком на древнем дереве,  который скоро
сорвет  и  унесет ветер.  Первые  строители  провели  когда-то  вокруг  него
борозду, определив границы города. Но он не переставал расти с тех пор, хотя
время  от времени по  судьбоносным для  него  дням коса проходилась по нему,
оставляя  после себя  кровавый  след.  Однако земля его  уподоблялась  ниве,
постоянно давая все новые всходы.
     И  если  дать  мысленный  простор  полету  времени,  то возникновение и
становление  Гелиополя и  дальнейший его уход в вечность  сравнимы  разве  с
мощным источником,  бьющим из земли  фонтаном,  чьи  брызги в падении уносит
ветер. И  как встает у воды сверкающая радуга, так  и город раскинулся дугой
подле  брызжущих каскадов,  засверкав  чище  и  ярче,  чем  алмаз. Так  глаз
улавливает  порой  свет   веков,  исходящий  от  колонн  и  арок  над  ними,
неподвластный тлену времени. Города стоят, как стены Илио-  на в гекзаметрах
Гомера. Именно это и захватывает так мощно наш дух при виде их и побуждает к
действиям, равно как красота пробуждает в нас любовь.



БЕСПОРЯДКИ В ГОРОДЕ

     На  мачте лоцманской службы подняли флажок, разрешающий  вход в гавань.
"Голубой авизо" тихо вошел во внутреннюю акваторию. С  двух сторон  входа  в
гавань  повернулись к  нему огромные круглые зеркала  и загорелись  дрожащим
красноватым  светом.  Винты  работали  против  течения  и  баламутили  воду,
поднимая со  дна  желтый  ил. Корабль осторожно  приближался  к  центральной
портовой площади, запруженной народом, где стояли в ожидании машины. Жужжали
камеры,   корреспонденты  пытались  получить  первые   интервью.   Пассажиры
толпились у поручней, разговаривали  кто еще  по  фонофору, а кто уже кричал
через  борт  в толпу. На  набережной махали маленькими  флажками,  поднимали
детей и букеты цветов.
     Подали  трап. Взгляд  упал на  Корсо, главный проспект, который вел  от
портовой площади  наверх,  к  самым  ступеням  кафедрального собора. По  обе
стороны от зеленой полосы посредине двигались в четыре потока машины, каждая
в своем ряду. Два красных обелиска указывали на его протяженность, а высокие
фонтаны делили на части и освежали раскаленный полуденный воздух. Над Старым
городом, в квартале парсов, стоял дым пожарища.
     Костар  поднялся с багажом на палубу и разговаривал с Марио, ждавшим их
в машине.  У Луция до условленного с Терезой часа  еще была уйма времени.  У
него даже  мелькнуло в голове, что  он мог бы  отправиться во  Дворец пешком
через  квартал  парсов,  и,  как  часто уже бывало в его  жизни,  он взял  и
последовал  первому  порыву  души.  Очень кстати  оказалось, что он  еще  не
написал донесения и потому у  него не было  при себе секретных документов. А
чтобы не казаться самому себе праздношатающимся, он решил зайти переговорить
с Антонио Пери,  парсом-переплетчиком, которому доверил перед отъездом  одну
рукопись. Он поручил своему сопровождающему  отдать  чемодан донне Эмилии  и
отправился в путь вместе с Костаром и Марио. Луций  был без  оружия, у Марио
имелась автоматическая винтовка,  а Костар надел на правое запястье стальную
плетку.
     Сначала они  пересекли улицу  Регента,  похожую скорее на длинный парк.
Она была обсажена редкими, большей частью очень  старыми деревьями, свободно
расположенными  по  обеим сторонам. Дома, стоявшие на  ней, не пострадали во
время Большого огня; здесь  жили самые  родовитые семьи.  Сзади к  особнякам
примыкали  конюшни, каретники,  хозяйственные  постройки.  Потом  шел  узкий
судоходный канал, заполнявшийся водой из внутренней  акватории порта.  Здесь
спокон веков занимались торговлей, однако со  строительством  Большого порта
склады опустели, и лебедки на остроконечных крышах не поднимали больше тюков
с  грузами. Здесь угнездились теперь тихие  ремесла и поселились  люди,  род
занятий которых было трудно определить.
     Еще  пустыннее  выглядели  переулки  в  квартале  парсов; здесь  тишина
настораживала.  Кое-где еще стояли старинные  дома  с  резными башенками  на
крышах; переход  в  другой квартал  был  заметен только  по  вывескам  перед
лавками, написанными  на чужом языке,  да по воротам  с нарисованными на них
символами счастья - огнем, зайцем, собакой или бычьим рогом.
     Когда  после изгнания англосаксов  Среднему  Востоку угрожало нашествие
безбожников, то наряду с другими народами бежали от них и парсы, рассеявшись
по всему свету. Одна их ветвь в тысячу душ добралась до  Гелиополя и осела в
Старом  городе,  полностью  тогда  опустевшем.  Они  размножились и частично
смешались  с  местным  населением.  Однако  остались  верны  своей  религии,
строгость которой,  правда, с течением времени во многом смягчилась.  Четкие
предписания  и  жесткие  принципы морали,  регламентировавшие  жизнь, как  и
многие старые  культовые  обычаи, почти стерлись.  Из них  всех парсы строго
придерживались только обряда погребения.
     Вскоре город расценил их прибытие как весьма выгодное для себя; влияние
их тоже скоро оказалось значительно заметнее, чем можно  было ожидать при их
малочисленности. Они выделялись своим искусством в ремеслах, особенно тонких
- таких, как выделка шелка, кожи, обработка драгоценных камней и благородных
металлов;  став  денежными  менялами,  они  добились влияния  и  на  крупные
торговые дома. С давних пор они зани