Хирург ждать  не будет. Через три недели отдам,
либо с фарта какого, так и пораньше,  а, Чомбе?  -- Указатель, парнишка  лет
пятнадцати, нетак  и  страстный любитель татуировок, уцепился за его плечо и
мешал сделать ход, с мысли сбивал, а позиция на доске и так хреновая...
     -- Нету у меня, нету. Позавчера все потратил, до нуля.
     -- Ну Чомбе, отдам ведь...
     --  Да  нету, сказал  же! --  Чомбе  оторвал взгляд  от  доски,  махнул
подбородком в сторону Тумбы: -- Вон, у  черножопого попроси, он при деньгах,
наверное.
     --  Это кто, это я черножопый!? -- горько поразился толстяк, оторванный
от своего  занятия -- письма  на  волю, домашним. -- Зачем так  говоришь? Да
рядом  с твоей жопой даже угольная  куча сугробом выглядит, мамой клянусь!..
-- Гурам медленно распалялся: -- Ты, Чомбе-момбе, ты в зеркало себя видел?..
Один раз посмотри, да? Отломи свой хвост...
     Чомбе захохотал и, не слушая дальше флегматичного армянина, похожего на
носорога в  ярости, стал осыпать  его новыми насмешками и подколками. Забыты
были письмо,  шахматы,  Указатель, Гек,  крик  поднялся  чуть ли  не на  всю
промзону.
     Гек  повздыхал немного, потом полез в задний  карман своей робы, отныне
черной, чистой и выглаженной, и вынул пачку сложенных пополам купюр:
     --  Указ,  держи,  ровно  десять.  --  Он  отсчитал десять одноталерных
бумажек.  -- Только не забудь, не позже чем через месяц  отдай. Эти до съема
спорить будут, любимое их занятие...
     -- Да  я  раньше, через  три недели отдам: мне из дому  бердану  должны
прислать, без проблем. Ну Малек, ну выручил! Дай краба, я порыл...
     (После  суда,  когда  Гек "расписался" за очередной срок и  поднялся  в
зону, к  нему подошли  ребята: Гурам Тумба, Чомбе и Повидло из их  отряда  и
Слон  с двумя  спутниками из  первого.  Слон  считался главнетаком зоны. Все
поздоровались за руку, потом Слон сразу перешел к делу:
     -- Твоя ходка -- вторая, пацан ты правильный. И вот решили насчет тебя:
отныне  мы  авторитетно именуем  тебя  Мальком, а не Мизером.  Всем на  зоне
неделю на привыкание. А дальше за ошибку сможешь получить с любого...)
     Указатель убежал, и перебранка моментально прекратилась.
     -- Сколько ты ему дал, Малек?
     -- Сколько просил, червонец.
     Чомбе зевнул во весь свой щербатый рот:
     -- В шахматы -- сдаюсь, тут матешник явный, а деньги зря дал.
     -- Он же отдаст, при свидетелях брал ведь?
     --  Он  отдаст. Не  в  этом дело,  сердце твое --  слишком  мягкое. Вот
смотри,  сейчас его  прихватят,  допустим,  довесят  годик  за  татуировку и
наркоту  -- а он непременно  подкурится в виде анестезии,  --  как ты с него
получишь? Или пилой его перепилят, или заражение крови будет?
     -- Но ты ведь и сам взаймы даешь, я же видел.
     --  Мне можно,  я  ведь могу  дать, а  могу  и отказать. А  ты  кому  в
последний  раз  отказывал? Как только  почувствуют  слабину  в тебе, так и с
ногами на  шею взгромоздятся, будут по плечу похлопывать  да нахваливать  за
доброту...
     -- Тут не жадность, тут соображать надо, --  вступил в разговор  Тумба.
-- Смотри, да: если кто не вернул деньги, что с тем будет? Плохо будет, хуже
не бывает. А если так получится,  что из-за  Малька двое-трое  ребят хороших
кожанами улетели, о тебе хорошо подумают? Плохо подумают...
     -- Или так  еще, -- перебил  его  Чомбе. --  Если кто-то постоянно твой
должник -- сегодня один, допустим, завтра другой, -- значит, твои бабки -- и
не  твои получаются, они всегда у других. И люди  не любят тех, кому должны,
только в первый момент радуются...
     --  Ну хорошо, а мы все -- и Тумба, и  ты,  Чомбе, и я -- отстегиваем в
общак вообще  задаром, из него чуть ли не на  взросляк подогрев  уходит, это
как?
     -- Это совсем другое, -- усмехнулся Чомбе. -- Шухер!
     Вся семерка  нетаков  подхватилась,  и  ребята брызнули  из  слесарки в
разные стороны, якобы по рабочим местам. Попус, лояльный к  нетакам человек,
который появлялся на промзоне довольно редко (ему и в бараке работы хватало)
и здесь выполнял функции кладовщика, сразу принялся заметать следы стойбища:
убрал  шахматы, письма, кружки, чифирбак  --  консервную четырехсотграммовую
банку,  -- струганые палочки  и всякую другую лабуду. Ребята уважали  его за
надежность и основательность, но в  нетаки  он идти  не  хотел. По  промзоне
неторопливо  ползла  целая  стая офицеров, своих  и  чужих. Во главе  ее и в
центре  шел  седовласый незнакомец в  штатском, рядом  с  ним  подчеркнутыми
шестерками  держались   хозяин  зоны,  режик  (начрежима),  кум,  растлитель
(старший  воспитатель),  незнакомые   генералы  и  полковники  не  только  с
красными, но  и  с  голубыми петлицами  и вся зонная  пристяжь от капитана и
ниже.  Седовласый скользнул  взглядом  по  Гекатору,  продвинулся  дальше  и
остановился возле Чомбе. Гек видел, как до синевы побледнел  растлитель, как
растерянно замер и замигал хозяин, как выкатили глаза местные офицеры...
     Чомбе зажал в  тиски только что отлитую,  с еще не  обстриженным облоем
(браком)  вилку  от  шнура-удлинителя  и,  напустив  на  себя   деловитость,
обтачивал ее рашпилем, который и  для морского якоря был бы крупноват. Чомбе
был без кепки (чтобы не  снимать перед ними), в фартуке и токарных очках. Он
словно бы вдруг  заметил,  что рядом с ним кто-то  стоит, обернулся, отложил
рашпиль и браво выпятил грудь:
     --  Осужденный Лайонел Гор,  статья 244-б, срок два года шесть месяцев,
дата окончания срока -- ноль девятого ноль п...
     -- Стой-стой-стой,  затараторил, -- добродушно улыбнулся  штатский.  --
Чем это ты занимаешься, вот что скажи?
     -- Согласно инструкции данного рабочего места, пункт  четыре, довожу до
товарной кондиции изделие номер два! -- Кум и растлитель синхронно поклялись
про  себя сгноить скотину, растереть в  пыль, вырвать кадык,  убить  поганую
гниду  --  изделием   номер   два   называли  презервативы,  но   никак   не
шнуры-удлинители марки ШВВП-1.
     --  А... за  что  отбываешь наказание? -- Тут уж у Чомбе полезли кверху
брови:  он ведь  только  что  ему  ответил  --  кража  личного  имущества  с
применением технических средств...
     -- За кражу из автомобиля... якобы...
     -- Якобы? Что значит "якобы"?
     --  А  то  и значит, что у  американского атташе  тиснули  портфель  из
автомобиля,  какой-то  негритенок  украл  -- черномазый по-ихнему, --  ну  и
показали на меня, поскольку я поблизости ошивался. А у  меня  судимость была
уже, с голодухи -- я  из  Магиддо  родом --  хлеб стянул на рынке, откуда  я
знал, что в авоське  еще и кошелек лежал? Даром не нужен мне их кошелек... Я
хоть  и черномазый,  а  совести  у меня  побольше, чем  у иного белого... --
заморгал  Чомбе.  Он  заметил  в штатском начальнике еле  уловимые,  стертые
признаки  африканского происхождения его  далеких  предков и решил нажать на
эту педаль.
     Седовласый вполоборота кивнул одному из сопровождающих его полковников,
тот торопливо записал что-то.
     -- Куришь? -- Седовласый достал из карманов пачку "Мальборо" и протянул
ее  Чомбе.  Тот  радостно  встрепенулся, с широкой  и  простодушной  улыбкой
потянулся к пачке, но вдруг посмотрел в сторону зонного начальства, съежился
и прошептал, отвернув вправо и вниз лицо:
     -- Спасибо, добрый господин, нам не положено, я не курю...
     Седовласый сунул  пачку ему  в  карман,  похлопал  по плечу и  двинулся
дальше. Свита  колыхнулась за ним, только кум  успел повернуться и бросить в
сторону Чомбе обещающий взгляд...
     Едва  высокая комиссия  (или инспекция --  черт их разберет)  вышла  из
цеха, как  плотину  прорвало: вой  и хохот до отказа  заполнили цех. Кто-то,
Плинтус, кажется, упал возле станка  и, дрыгая ногами и разбрызгивая  сопли,
визжал: "...по  инструкции  номер четыре  изделие  номер  два! Ой, не  могу,
держите меня четверо!"
     Все сгрудились возле  Чомбе, протискивая руки к пачке с сигаретами, тот
едва  успел себе отцепить две  штуки  и оделить троих курящих  нетаков,  все
остальное расхватали вмиг. Через минуту работа на участке литья прекратилась
вовсе,  а  народ   забил  курилку,  чтобы  вдоволь   насладиться   заморским
деликатесом.  Чомбе единственный из курильщиков  не отрывал фильтра, но зато
выкурил  две сигареты  одна за другой, половинку от второй оставил Плинтусу.
Те, кому целой  сигареты  не досталось, цыганили хотя бы  затяжечку  у более
удачливых, потом  сплевывали  презрительно  и  говорили:  трава,  наши, мол,
крепче и ароматнее...
     -- Огребешь, -- выразил общую мысль Повидло, когда  все устали смеяться
и вновь рассосались по своим местам кто куда, -- суток на трое...
     Ему дали десять, по максимуму: одет был не по форме, хранил запрещенные
предметы.
     Метелили его от души -- режик и растлитель, хозяин зоны даже приложился
разок,  он  тоже  присутствовал  на  "допросе". Кума не  известили,  он  мог
застучать кого угодно, даже непосредственное начальство и собутыльников...
     -- Куда девал сигареты, подонок? Почему курил сигареты с фильтром?!
     -- Какие сигареты? Он конфеты мне давал...
     -- Кон-ф-феты!?
     -- Н-на!
     -- Сучий, сучий, сучий ты потрох, калекой тебя сделаю, б...!
     Многоопытный Чомбе от  первого же  удара  режимника слетел  с  катушек,
перекатился  в угол, спиной  и  затылком  к  стене, руками закрывая лицо,  а
согнутыми ногами -- живот. Было  очень больно, но зато  повреждения жизненно
важных  органов -- требухи, сердца  --  можно  было не  опасаться. Еще  один
верхний передний зуб ему все-таки выбили, но это ничего: через год-другой на
взросляке или на воле вставит себе золотые...
     Седовласый инспектор был дядей Господина Президента. Племянник назначил
его председателем контрольного комитета над силовыми министерствами, так что
теперь он, вступив в должность и не представляя толком  своих  обязанностей,
бессистемно  и бесцельно  разъезжал  по  городам и  весям,  инспектируя  все
подряд:  службы  ПВО,  полицейские управления, контрразведку  и зоны. Был он
человеком  от   рождения  неглупым,   трудолюбивым,  но   невежественным   и
чрезвычайно властным.  Обладая  таким  набором  личностных  особенностей,  в
условиях безнаказанности он  должен был  превратиться в  самодура, и  он  им
стал. Высшие чиновники подведомственных ему служб и министерств были отчасти
защищены от организационных  последствий его самодурства  связями  с  той же
президентской  фамилией:  зять  --  замминистра  обороны,  шурин  -- министр
внутренних  дел, и так далее в  том же духе,  но на  нижних этажах  служивым
приходилось  терпеливо  внимать  грозному  дядюшке и  на  свой страх  и риск
втирать ему очки.
     Хозяин зоны не потрафил в чем-то отцу любовницы Председателя, помощнику
местного  губернатора,  взятку  дал   меньше  ожидаемого  при  вступлении  в
должность. Тот  обратился  по-родственному к  дочери,  та нашла  повод пнуть
разок господина полковника, о котором ходят разные слухи...
     Проходя по зоне, господин Председатель увидел то, что хотел увидеть, --
забитых детей, лоснящиеся морды интендантов, пыль и грязь в цехах, повальное
злоупотребление спиртным со стороны офицерского состава. Так  оно  и было на
самом деле, но беда в том, что при других обстоятельствах  и с другой подачи
он  увидел  бы  крепких  хозяйственных руководителей, исправное,  но  ветхое
производство,  нуждающееся в модернизации  и соответствующем финансировании,
четкую дисциплину и хорошую воспитательную работу.
     Весь  начальствующий  состав  зоны  схлопотал  выговоры,  кум   получил
служебное несоответствие.  За  обедом в зонной  столовой  (приготовленным  в
местном ресторане)  господин  Председатель после  предварительного  раздолба
изволил  с  улыбкой вспомнить симпатичного  чернокожего  паренька и  поручил
передать ему привет  и  наилучшие пожелания от  него. Так Чомбе  лишился еще
одного зуба и вместо трех приобрел десять суток штрафного изолятора.
     "Насмешники  --  хорошие пророки". Указатель  в  тот  день  залетел  на
горячем и  уже громыхал в  вагонзаке  в Иневию на  следствие и суд:  из трех
судимостей вторая  подряд за  наркотики,  его ждала  экспертиза и  лечебница
тюремного типа на год  минимум. Указатель не был наркоманом в полном смысле,
подкуривался  только, просто в тот  злосчастный  день шмон на зоне проводили
чужие, им  нужен был  существенный результат...  Гек таким  образом  лишился
червонца,  хотя и сохранил право стребовать должок и  проценты  по нему  без
срока  давности. Потеря  ничему  не научила его, а  буквально через месяц он
получил еще  один урок: Пит Удавчик,  нетак из  двенадцатого отряда, занял у
него пятеру, чтобы срочно рассчитаться с карточным долгом,  а в  назначенное
время не отдал и отказался от долга по-наглому. Свидетелей во время заема не
было, и  теперь слово Пита стояло против слова Гека. На правокачке присудили
бы дуэль, а Удавчику пятнадцать лет и он на голову длиннее...  Что из  того,
что  Удавчик  особачился,  это  не  в  суде,  это  еще доказать  надо... Гек
предупредил друзей, но открыто предъявлять не стал. И все равно он продолжал
помогать тем, кто  к нему обращался за помощью. А вот к другому совету Чомбе
он отнесся со всей серьезностью.
     Чомбе  отсидел  очередные десять суток,  а потом  два дня  отъедался  и
отогревался.  Нетакам  на  малолетке  и  на  взрослых зонах  чаще  остальных
категорий сидельцев  приходится попадать в  штрафные изоляторы. Существенная
доля общака идет на подогрев штрафникам, иначе недолго и ноги  протянуть  на
зонном  пайке,  перемежаемом вдобавок  штрафным  пайком, где миску "горячей"
баланды  дают  через  двое  суток  на  третьи.  Однако  подогрев  этот  мало
предохраняет от туберкулеза и  разных других  тюремных  болезней и напастей,
связанных со здоровьем.
     Как-то   оба  они  тормознулись  в  бараке,  симулируя  болезнь.  Чомбе
предложил карточный  турнир.  Играли один на один по  символическим ставкам.
Подрезали  каждый   картой   из  своей  колоды,  а  играли  другой  колодой,
специальной. Бой был колотый  (карты были меченые), оба его знали, банкомету
можно было исполнять, но пойманный за руку проигрывал тройную ставку. Играли
в штосс, и Гек явно побеждал. Он передергивал с такой скоростью и так мягко,
что не  слышно  было даже характерного шлепка  нижней карты.  Наконец  Чомбе
бросил карты, рассчитался и пересел на стул рядом с Геком.
     -- "Плиз" у тебя красиво получается. Знаешь, я рад, что тогда в тебе не
ошибся. Но послушай меня -- завязывай с картами. Завязывай напрочь.
     -- Ты что, Чомбе, за проигрыш обиделся?
     -- Есть немного. Но это фигня. А вот то, что даже я обиделся, -- это не
фигня.  Есть в тебе  нечто,  в манере твоей  игры, что  раздражает  безумно.
Надменность,  что  ли... Но я ведь знаю, что ты не  плюешь на друзей,  что с
себя рубаху  снимешь  для них, а видишь -- все равно злюсь. Ты не играешь, а
работаешь,  не соревнуешься, а обираешь  без азарта,  понимаешь? Если  же ты
станешь каталой -- а к тому идет, -- не видать тебе настоящего авторитета. И
еще:  ты теперь почти всегда  шестеркам  даешь стирать  тебе носки,  гладить
форму, ну, понимаешь, о  чем  я  говорю. По нашим понятиям это не западло, а
все   же   лучше   никогда   не  поручай  этого  другим,  ну  разве   --   в
крайнем-прекрайнем случае. Я потомственный урка, моя  дорога еще у мамы в...
животе определилась, я знаю, что говорю...
     Это был  последний  их задушевный  разговор --  судьба  приготовила для
Чомбе  четырех  тузов  и джокера  в придачу.  Господин Председатель не забыл
симпатягу-подростка, жертву  расизма, и  своею властью издал соответствующее
распоряжение. Он  распорядился пересмотреть и объективно разобраться  в деле
несчастного паренька. Чиновники, феноменально  чуткие  к настроениям  своего
патрона,  двинули  вниз более  определенное требование, так что на  зону уже
спустился  приказ  об индивидуальной  и  немедленной амнистии -- дело в этих
краях  неслыханное. Более  того, губернское управление лагерей подстраховало
приказ  грозным устным  напоминанием: никаких  падений  с  лестницы  и  иных
случайностей. Приказ поступил днем, но выпустить немедленно Чомбе не  могли,
хозяин  был  в  отъезде по делам,  в  Иневии, а без  него  ни  подписать, ни
отпустить  никто  не мог. Чомбе тут же нажрался как свинья и стал буянить. В
конце концов его схватили и бросили в камеру изолятора до утра. Кум  и режик
в бессильной злобе упились не хуже Чомбе, их пришлось развозить по  домам --
благо  все рядом -- на служебной машине. Но  пойти и  попинать  Чомбе,  душу
отвести, не осмелился никто из них, даже на пьяном глазу.
     Утром его  покормили  прямо в  изоляторе, чтобы  зону не  мутил. Друзья
умудрились пропихнуть ему косяк с дурью на опохмел и на дорожку.
     Шел  утренний  развод, вся зона с  завистью  и удовольствием слышала  и
видела счастливого,  в дым обкуренного Чомбе, которого под руки  подтащили к
машине, чтобы отвезти и погрузить его на ближайшей железнодорожной станции к
месту назначения,  в  Бабилон.  Из зарешеченного  окна  далеко еще слышались
прерываемые заразительным хохотом куплеты "Мадагаскара": "Мы  тоже  люди, мы
тоже любим... пусть кожа черная, но кровь чиста..."
     Геку  исполнилось  тринадцать,  потом  тринадцать  с  половиной -- срок
постепенно  разматывался.  Чомбе успел оставить  Геку  наколку в Бабилоне --
куда  обратиться по выходе, чтобы  не зависнуть на первых порах без жилья  и
денег, но  с  тех пор -- ни слуху о нем, ни духу. За это время Гек порядочно
подрос, хотя и теперь во время поверок пребывал на левом фланге, но уже и не
самым  крайним. Зона  белела  на  глазах. Хозяин, режик,  кум  и  растлитель
беспощадно  выпалывали нетаков,  натравливали  на  них активистов и пацанов:
якобы из-за них повышаются нормы выработки и ужесточается режим  содержания.
На  деле  все было проще,  администрация зоны тоже  чуяла  новые либеральные
времена в экономике: возникали новые и  новые предприятия, рынки заполнялись
товарами,  состояния делались  на глазах. Вместе с  повышением уровня жизни,
опережая его, росли и аппетиты граждан. Люди  покупали катера,  виллы, новые
костюмы,  парную говядину к обеду,  кольца с бриллиантами  -- у  кого на что
хватало  доходов. А у хозяина и его присных был только один источник дохода,
не считая мизерных окладов, -- зона. Надо было выполнять директивы, на благо
страны и Президента, и перевыполнять их в свою пользу.
     По-прежнему  в  домашнем  хозяйстве  любого мелкого зонного начальничка
заметную роль играли малолетние  кабальные работники, но этого мало было  по
теперешним временам. Невыход на работу однозначно сопровождался "десяточкой"
с предварительным избиением, шмоны по промзоне стали постоянным явлением  --
два-три раза в  день, особо  тщательный -- раз в неделю. Брак  -- избиение и
трюм.  Правда,  трюм,  как ни  парадоксально, стал гораздо легче:  теперь  в
изолятор водворяли  только на ночь, а днем  выводили  на работу -- с горячей
пищей,  с  возможностью разжиться  куревом и теплыми  шмотками. Первое время
нетаки чувствовали, что почва уходит у  них из-под ног -- зонный пролетариат
стал  смотреть  волками  на их  праздность,  в  то время  как  остальные пуп
надрывают на  проклятом производстве. Некоторые не выдержали  и  вступили  в
актив  (Гек  ни  секунды не сомневался,  что Удавчик первый переметнется,  и
угадал),  другие  уходили  под землю,  не устояв  против  холода  и  побоев,
некоторые докатились до "малокрыток" -- психлечебниц тюремного типа...
     Гек резко ограничил себя в карточных играх и играл, только чтобы внести
в  общак и  заплатить за  норму, которую  бугор выводил  ему  в конце каждой
смены. Он первый придумал ход, реализация которого вернула нетакам авторитет
и   признательность   со   стороны    пацанов   зоны.   Зонное   начальство,
заинтересованное  в  выпуске  неучтенной   внеплановой  продукции,  безбожно
завышало в плановых расчетах д