евять
дней, согласно процессуальным нормам. Обвинение будет предъявлено.
     -- Восемь. Вчерашний день -- за полный считается.
     --  Вот видите:  знакомы  ведь  с нашими  порядками, а  дурака из  себя
корчите. Несолидно, господин "Стивен Ларей"... Уведите...
     Томас Фихтер был очень настырным следователем. Именно поэтому он до сих
пор носил  майорские погоны на  подполковничьей должности. Если  речь шла  о
деле --  только строгий ошейник  мог  оторвать  его от следа и притормозить.
Благодаря  его   неуемному  рвению  группа   столичных  чиновников,  успешно
разворовавших  за год четверть процента городского бюджета, села  на  скамью
подсудимых  и получила сорок пять лет на восьмерых. Это при том,  что нажаты
были  все  кнопки  противодействия.  Ан нет: в  хорошо  отлаженный  и  тонко
настроенный механизм круговой и вертикальной поруки  попал некрупный камушек
алмазной твердости и  пустил систему под откос. Эти  свое отворовали. На  их
место  сели  другие,  с  заранее  наточенными   вилками.  Но  они  уже  были
осторожнее...
     После того громкого дела прошел  год, но Фихтеру, кроме благодарности в
приказе, никаких иных вознаграждений  не предусмотрели, чтобы не зазнавался.
И  чтобы в следующий раз думал, прежде чем начать махать  топором в лесу,  в
котором сам живет...
     Фихтер повздыхал, но рвения не утратил. Вот и теперь -- восемь суток он
мурыжил  все архивные  службы Бабилона --  и города, и страны.  Этот тип  не
поддавался идентификации. Что пальчики он затер каким-то чудом -- случается,
не  на  Марсе живем... Но после дактилоскопических архивов пришел черед всех
остальных. Фихтер лично перебрал тысячи и тысячи личных дел  живых и мертвых
преступников от двадцати  пяти  до шестидесяти лет, чтобы уж с запасом, если
отчитываться придется. Не было  там никакого Ларея (ишь ты, имя-то выбрал --
как из бабилонских древних саг). Он выборочно перебрал  донесения источников
(на все жизни бы не хватило, отбирал "перспективные") -- по нулям!
     Оставалось  изучить татуировки, особенности  речи, телосложения, манеру
поведения...
     Вывода напрашивалось всего два. Или это тот самый легендарный последний
Ван -- что чушь и  сказки для  кабинетных дегенератов (да и слишком молод  и
здоров он: зубы  только сносились и сердечко, а телом -- как  тридцатилетний
бык),  или  нелегал,  заброшенный  к  нам  с  очень   оригинальным  способом
внедрения.  Первое -- невозможно.  Второе -- маловероятно. Следовательно  --
истинно, если выбирать из двух. Минусов много  в этой гипотезе  -- хотя бы и
татуировки взять. Их подделать -- немыслимо на таком качестве исполнения. Уж
это  Фихтер знал  доподлинно  -- двадцать  лет он  страстно коллекционировал
татуировки, толстенный альбом с фотографиями  собрал, вызывая зависть коллег
и экспертов-знатоков.  (Злые  языки  поговаривали,  что он и  оригиналами не
гнушался,  заведя  особый  альбом для кожаных лоскутов.)  Да и  внедриться к
сидельцам за своего, причем прожженного, не простого, -- ничуть не легче, на
язык так и просится слово -- невозможно. Тем не менее, как учил старик Оккам
из  вражеской  Британии,  -- не фиг  бесперечь  плодить  сущности. Второе --
внедрение --  всего лишь  трудно осуществимо технически, а  первое -- Ван...
Нет, машину времени и анабиозную камеру еще не изобрели.
     Фихтер, в  отличие  от начальства и немногочисленных сторонников, знал,
что и  его  кумулятивным  способностям  есть  предел.  Может  быть,  хотя  и
маловероятно,  что  ему поверят  насчет  английского шпиона (а  может  и  не
английского, мне  -- бара-бир).  Но не простят. Мало того  что  он сбежал из
тюрьмы. Он ведь туда попал. А как? Какой такой Томас Гуэрра? Да его отродясь
и  не  было в Бабилоне. Даже тезок не нашлось, Фихтер проверил. Это  значит,
что из  камеры вышел некто по поддельным документам. А до  этого вошел как к
себе домой.  Что  получается -- Дельфинчик  вышел-вошел.  На  Гуэрру,  кроме
записи  в  книге  "приема  посетителей",  вообще  ничего  нет.  Но  тоже  --
вошел-вышел. А неведомый  Ларей -- из тюрьмы бежал. Из  тюрьмы, в которой не
числился.  Паспортная   служба,  контрразведка,  администрация  "Пентагона",
наконец, -- оказывается, мышей не ловят (и  даже  упускают!).  Профессионалу
легко  показать нехитрую связь событий  Ларей--Гуэрра--Дельфинчик. Но беда в
том,  что  ответственные   решения  принимают  высокопоставленные   невежды.
Поскольку  они  невежды,  то решения  принимают  случайным  образом,  не все
понимая. Когда  жена на  них  повлияет,  когда  изжога,  а порою  и красивее
оформленный доклад, подготовленный на ту же тему конкурентной службой. А как
же.  Наверху ведь и  умные  люди нередки, осознающие  свое  невежество и  не
полагающиеся на  одного  спецповодыря: заставляют разрабатывать одну и ту же
тему разных, не знающих друг о друге, людей.
     Ну,  если  добраться до  Господина Президента,  можно  его  спустить на
заветное слово "английский  шпион". Тогда никто явно не осмелится  оспорить.
Но -- головы полетят: и в тюрьме, и в контрразведке... Сначала их, а  потом,
когда тайфун уляжется, и  его не забудут. Это тебе не зажравшиеся хомяки  из
министерства. Здесь своя каста зароет  -- им отступать  некуда.  Да черта ли
мне в  том шпионе! Пусть себе  живет... на нарах.  Там  его  быстро на место
поставят.  Там  роль  на  все   голоса  не  вызубришь.  Посадим  мы  его  за
бродяжничество. Ай, нет: год -- это  слишком мало. За побег из следственного
изолятора.  В  случае чего --  администрация ответит, я-то при  чем?  Судить
будет Мари-Анна Витторно, это ее епархия. Она  хорошо подмахивает, стервочка
длинноногая, и здесь подмахнет. Я ее потом на море свожу, на  весь  уик-энд.
Кивалы -- дадут вердикт, какой им скажут. А я потом, через месячишко-другой,
а  то  и через годик,  сомнениями  поделюсь с  Дэном  (то  есть  с Доффером,
однокашником,  за счет  связей пролезшим  в большие шишки). И у Дэна  отныне
будут мои... сигналы. Если все будет тихо -- то и сигнал угаснет. А если что
--  я  не  молчал  и  не  сидел сложа  руки.  Можно  было  бы  припаять  ему
дополнительно нападение при исполнении, ну да бог с  ним. Начнется -- за что
напал, почему шлепал, как расшифровывается, почему не доложил...  Бог с ним,
будем  считать, что это я сам себя коленом в  пах ударил. От  усердия. И еще
мыслишка. У меня на руках десяток  дел.  Могу я  отвлечься от  бродяги  ради
особо важных дел? Ответ  ясен.  Пусть пока  попарится в предвариловке, может
быть,  наскучит ему, не  Гайд-парк.  А  скучать начнет --  говорить захочет.
Подсадим кого-нибудь,  авось... И  Хорхе (начальник режима "Пентагона" Хорхе
Домино) надо будет впиндюрить по самый мозжечок  за такие подарки --  "особо
важное, никто не сбегал!.." Подставил, сволочь...
     Все  получилось как  по  писаному.  Стивен Ларей, родства не  помнящий,
получил требуемое имя и три года за побег из следственного изолятора. Никого
не смутила противоречивость парадигмы "ранее не судимый, под следствием и на
учете  не  состоявший", но  тем  не  менее  сбежавший  из  мест  заключения.
Присяжные не понимали и не желали вникать в существо рутинного дела, судья в
свои двадцать шесть все еще была  не замужем, а Фихтер, вроде, склоняется...
Никому ни до чего не было дела. Защитник, сообразительный парнишка, вел себя
дисциплинированно,  упирал,   как  велено,  лишь  на  пережитое   потрясение
(трагедия в Магиддо), на слабое  здоровье  подзащитного. Тщетно. Три года --
срок небольшой, но ощутимый. Полгода уже отсижено  в  предвариловке, а два с
половиной предстояло сидеть во второй "звезде".

Глава 2

     Оводы поют,
     Леска звенит... Жизнь щедра --
     Всем еды хватит.

     Томас Фихтер  напрасно  рассчитывал, что  Гек  будет скучать по  второй
"звезде",  сидя  в  первой. Нет  уж,  предварительный  срок засчитывается  в
основной, в подследственном  корпусе -- лучше  будет. Мелькали дни, менялись
соседи, камеры, и было скучновато, по правде  говоря. Кормили  плохо, однако
можно  было покупать.  Или  отовариваться  официально  в тюремном  магазине,
покуда  деньги  имеются  на  тюремном  лицевом счету, или  втридорога  через
обслуживающий  персонал.   Подследственные  к   работам  не  допускались,  а
нетрудовые  накопления  могли  переводиться  на лицевой  счет в  размере  25
талеров ежемесячно. Гек  работать  не собирался, голодать тоже. Пятисотенную
бумажку  он постепенно проел  с  помощью сговорчивых надзирал, так что через
месяц,  когда  деньги кончились,  один из  служивых,  наиболее прикормленный
Геком, с энтузиазмом ринулся выполнять его  поручение  -- перегнать весточку
адвокату Айгоде Кацу.  Нет ничего  предосудительного  в том, что заключенный
хочет  есть и  готов  платить, тем более что чифира,  спиртного и наркоты не
заказывает.  И  адвоката  хочет нанять -- что  тут такого  противозаконного,
почему не помочь?
     Естественно.  Если  бы  Гек,  гнусно  ухмыляясь  и  цинично подмигивая,
предложил бы этому надзирале, "омеге" среди своих собратьев, за  кругленькую
сумму    нарушить    присягу,    продаться    с    потрохами    и    предать
товарищей-сослуживцев, тот отказал бы ему в резкой форме и потом долгие годы
гордился бы своей неподкупностью. А так -- мало-помалу, колбаска да сахарок,
да  теплые  носки,  да  списочек  книг  из  тюремной библиотеки,  да  свежая
газетка...  Благодарю,  голубчик, уважил пожилого человека...  И  постепенно
Норман Вильский, двадцати трех неполных лет, привык в свою  смену  шестерить
перед спокойным, внушительным, богатым,  а  главное --  не мелочным узником.
Говорят  --  уголовник, пробы  ставить  негде...  Так все бы сидельцы такими
были, горя  бы  мы  с  ними  не знали. Попроси тот что-нибудь  запретное  --
доложил бы по команде и глазом не моргнул, но ведь не просит...
     Айгода Кац  помнил, что  ему придет весточка от  щедрого  заказчика под
именем  Стивен  Ларей  и он  должен будет  прислать ему  молодого и прыткого
адвоката со способностями. Способности бывают разные. Его внучатый племянник
по  младшей сестре был молод  (тридцать  лет),  шустр и  обладал невероятной
способностью  вытрясать из  родственников деньги,  подарки, услуги  и всякую
иную  материальную  выгоду.  Молодой  Менахем  Кац, член  районной  коллегии
адвокатов, крепко раздражал  своего дедушку, но сейчас был на мели и являлся
единственной  опорой бабки,  его,  Каца, выжившей из ума сестры. Старый  Кац
вкратце обрисовал ему ситуацию, напичкал на скорую руку  дельными советами и
отправил в "Пентагон" на заработки.
     Первое  же свидание оказалось и  последним. Менахем Кац решил,  видимо,
сразу дать  понять  этому пентюху,  какую  ему оказывают честь.  Обращаясь к
своему  клиенту на "ты" с  первых  же  слов,  он держался  глупо и  спесиво,
совершенно вразрез  с той  линией, которую порекомендовал ему  дедушка. Мало
того,  спрашивая Гека, он постоянно  его  перебивал  своими  комментариями и
замечаниями типа "...ну, тебе,  родной,  этого не  нужно  знать,  я  это сам
продумаю..."
     Гек сначала вообразил, что его разыгрывает администрация тюрьмы, потом,
в ходе  встречи,  убедился, что адвокат --  действительно  посланец  старого
Каца. После этого Гек взял себя  в руки и спокойно  выслушал все рассуждения
этого наглого индюка, сводившиеся к тому, что теперь  ему придется платить и
делать   это  много,  часто  и  с  глубокими   поклонами  в  сторону  своего
благодетеля, Менахема Каца.
     -- ...таким вот образом, дружок! На сегодня хватит. Есть еще пожелания?
(Оговоренную заранее тысячу он и не подумал передать --  в первый  раз, мол,
опасно. У него репутация.)
     -- Есть.  Рекомендации у тебя хорошие,  но  сам  ты  говно. Пшел  вон и
навеки. Да!.. Не забудь вернуть  деду тысячу и мое о тебе мнение. -- С этими
словами Гек встал  и  повернулся в сторону надзирателя, сидящего  поодаль  и
наблюдающего за  встречей,  и  таким  образом  закончил  свидание.  Вильский
получил последние полсотни "на транспортные расходы" и повез записку по тому
же   адресу.  Старый   Кац  уже  успел  выслушать  до  слюней   возмущенного
родственничка и теперь читал записку, освещающую позицию другой стороны.
     "Ты кого прислал, старая ты сволочь? Мне нужен  компетентный, с мозгами
и знающий меру. Вспомни себя в молодости и поищи как следует. Плюс двадцать.
Подателю сего дай тысячу, нашинкованную по  десять и  двадцать. Остальное --
под отчет. Стив".
     -- Что верно, то верно, -- подумал вслух Айгода, бросая письмо в камин,
-- и  жадный,  и дурной у  меня внучек-племянничек.  -- Кац не знал, как ему
реагировать на это лапидарное командирское послание: хотелось оскорбиться за
"сволочь", но ведь тут же и лести таки подсыпал, уравновесил...
     Оскорбление и лесть долго бы еще качались в коромысле весов друг против
друга, но на сторону лести бухнулось увесистое и звенящее "плюс двадцать" --
еще  двадцать тысяч  наличными  в  абонированном  сейфе  аграрного  банка, с
номером ячейки на двадцать  единиц бо2льшим, чем семизначный номер,  заранее
оставленный ему Геком. Старик знал, что будут еще номера с  посланиями,  Гек
его предупредил об этом. (У него было абонировано шесть таких ячеек на общую
сумму  восемьсот  тысяч  талеров,  с  предоплатой  --  почти  сто  тысяч, --
внесенной на пять лет вперед.) Что ж, придется поискать...
     Новый  адвокат, молодой коротышка Джозеф Малоун, пришелся Геку по душе.
Холерик  и  непоседа,  он сразу  засыпал Гека сотней  терминов  и  ссылок на
уголовный и  гражданский  кодекс, доказывая, что  по отношению  к Геку  было
допущено беззаконие вопиющее, подлежащее расследованию и наказанию виновных.
Но Гек  не  хотел  без надобности  ворошить  муравейник  и велел  Малоуну не
встревать  в  ход  следствия,  ограничиться  тщательным  сбором и  изучением
материалов по данному делу. Наружу -- ни гу-гу, никаких протестов.
     -- Господин Ларей! Мне четко объяснили, что вы не любите платить деньги
за  просто так (Гек поморщился при этом выражении).  Извините, но я  привык,
если  не на процессе, говорить  и действовать напрямик.  Так вот, я  тоже не
привык получать деньги за просто так...
     -- Сделай милость, говори "ни за что"...
     -- ...Получать деньги ни за что. А вы...
     -- Брек.  Не тараторь. Я буду говорить тебе "ты", если не возражаешь. Я
старше, необразованнее, и  я  заказчик.  Не против?..  Благодарю. Как бы там
дальше ни было -- ты  уже гораздо лучше того  парня,  что был до тебя.  Быть
хуже -- очень трудно. Кроме того, ты не родственник  старому Кацу и появился
через месяц после  рекламации. Значит,  старик искал тщательно. А его мнение
очень ценится среди... ценителей  его таланта. Я ищу парня, которого намерен
знать долгие годы, по  обе стороны  "колючки". Работы  хватит, равно  как  и
денег за нее. А покривился я на некоторые твои выражения, имеющие здесь иной
смысл, чем  на  воле. Я буду всецело доверять твоим знаниям, но и ты доверяй
моим. Постарайся впредь избегать выражения "просто так" -- при  мне хотя бы.
Тут  его применяет  всякое шакалье  по гнусному  поводу.  Дальше. Чтобы тебе
спокойнее жилось на  этом  свете, некоторые ответы  я проговорю вперед твоих
вопросов: мой адвокат должен быть честным  человеком, это очень выгодно. И я
не побеспокою тебя просьбами пропулить мне что-либо запретное. Бабу, деньги,
жратву,  записки  -- найдется кому  обеспечивать  помимо  тебя. Единственное
отступление -- гонорар. Я буду пока платить наличными, но,  в  случае  чего,
откажусь  это  признать.  Ну,  если,  к  примеру, налоговая  полиция  затеет
выяснять,  откуда  я беру деньги. На  воле  потом  я легально  утрясу данный
вопрос.  Пока же -- не  обессудь, разбирайся  с  налоговой  декларацией сам.
Теперь ты говори...
     Малоун,  давно уже сопящий  от нетерпения, заговорил. Смысл его горохом
скачущей  речи укладывался  в  "спасибо,  вы  резкий, но  умный  человек,  я
согласен, с декларацией разберусь". Оба расстались довольные друг другом.
     Больше  всего, как  неожиданно  выяснилось,  Гека  допекла  сексуальная
проблема. На воле все решалось  просто --  Гек посещал один из борделей -- и
все как рукой снимало на пару дней. А здесь... Первый месяц было не до того,
потом -- хоть  на стены лезь. В  конце концов Вильский решился на  очередное
нарушение   и  поставил  для  Гека   женщину,  надзирательницу  из  женского
отделения. Гек разово  заплатил ему  двести монет, а бабе  платил  двести за
встречу, отныне договариваясь  с ней напрямую.  Еще  сотня  уходила дежурной
смене, обеспечивающей свободную  камеру, а чаще дежурный  кабинет.  Время --
час. Хочешь дольше -- плати больше. Некрасивой толстомясой бабе было уже под
тридцать,  но выбирать не приходилось. Трахаться на  лежаке Гек отказывался,
предпочитая ставить свою избранницу "в позу прачки". Кончив  раз  -- отдыхал
пятнадцать-двадцать минут (обычно они заваривали кофе и выпивали по чашечке)
и  кидал  ей вторую палку. Две недели после этого можно было жить более  или
менее, потом опять становилось туго...
     В камере Гек жил, стараясь соблюдать все понятия,  хотя и  знал, что на
территории  "Пентагона"  многое трактуется иначе.  Однако местные  "законы",
неукоснительные в "парочке", здесь, в первой предварительной, размывались, с
одной  стороны,  неопытными  новичками,  а  с  другой  --  залетными урками,
имеющими опыт отсидки на периферийных зонах. Геку сажали  в соседи всяческую
шантрапу  и  случайных  людей,  но ни  разу не попался  кто-нибудь, подобный
Дельфинчику. Неделю  в  месяц,  как по расписанию, подсаживали "крякву". Гек
обострившимся чутьем, помноженным на знания и опыт, раскалывал таких в  один
день. Но  виду не подавал, чтобы не  возникло "обратной тяги", по  выражению
Ванов, -- чтобы лягавые не просекали, когда и в чем прокалывался их человек,
а также чтобы легче было проследить за их намерениями.
     Дважды   попадались   бандитствующие,  но   оба  раза  они   признавали
старшинство Гека и оба раза мирным путем, почти без эксцессов. Они  вовсе не
горели  желанием раскрутиться  "на еще" за разборки в  предвариловке. Придет
время -- и в "парочке" все станет на места.
     А "парочка"  --  вот она,  на пороге. Полгода  --  и  суд. Распишись  и
досиживай.
     Малоун рвался в бой, ибо собрал для процесса гигантский букет нарушений
со стороны прокуратуры и следствия, обещал добиться оправдательного или хотя
бы  отсроченного приговора, но Гек решил иначе.  Он внимательно  изучил  все
доводы своего  адвоката: действительно -- если нет каких подводных камней --
дело чистое  почти, остается одно  бродяжничество и  недоказанные  фальшивые
документы (где они, где свидетели?).  А раз так, то пусть отсидка будет,  но
подконтрольной:  в случае  чего  Джо пустит в ход собранное,  вытащит его  в
предвариловку на переследствие, а там и вовсе того...
     С  пакетом  в  руках, наголо свежестриженный  (оброс за  полгода),  Гек
вступил  в  камеру  2-3-31, что означало второй  луч, третий  этаж, тридцать
первую камеру -- нечет.
     Первое,  что  он увидел,  --  полотенце, брошенное у входа на цементном
полу, неподалеку от параши. Гек хорошо знал предания и легенды зонного мира.
Предания, потому что в реальной жизни на нарах ни сам он, ни Чомбе, ни Ваны,
ни иные серьезные люди  не  применяли полотенце для  встречи новичков. Здесь
явно сидела оборзевшая мелкая и подлая шушера, не имеющая правильных понятий
о поведении "в  доме". Считалось,  что новичок, обтерший о полотенце ноги --
претендует на лидерство, переступивший  -- свой, но нейтральный, а поднявший
-- поднимал вместе с полотенцем судьбу шестерки, а то и хуже...
     Гек решил не принимать дурацкие правила камерных гнид. Он прошагал  над
полотенцем,  мгновенно отметил, что свободных приличных мест на шконках нет,
и  ощутил,  как  кровь  застучала в висках  и  захолодело под  ложечкой.  Он
представился, ни с кем не встречаясь взглядом, прикинул обстановку и начал:
     -- Ребята, а чье это полотенце там валяется? -- Ребят