Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
мец мой роскошный - как муар - в поганых разводах, полосах и
суповых пятнах.
- Нет, не помчатся ко мне козочки мои вестибюльные, серны отельные, лани
мои панельные... - произнес я со смиренной горечью.
- Что вы сказали? - нырнул ко мне детина.
- Я не с тобой разговариваю.
Нет, не постичь тебе, свиноморд долбаный, мудрость, с которой мы -
возвышенные идеалисты - отираемся в этом прекрасном поганище.
Жизнь - это не то, что с нами происходит, а то, как мы к этому относимся.
Вот так!
И понеслись мы к небесам в прозрачной капсуле лифта, и пока брели по
бесконечному гостиничному коридору к номеру люкс, я почувствовал, как сильно
я устал за долгий день. Охранник костяшками пальцев постучал в дверь
условным стуком. Точка-тире-тире-тире-точка. Этот козел стучал деликатно, он
заранее извинялся.
- Можно, - послышалось из-за двери.
Сторожевой мерин собственным ключом отпер замок, пропустил меня вперед.
Вот он, наш хозяин - воздымающаяся из кресла сорокалетняя толстая гиря с
мордой, проштампованной несмываемой печатью сексотства. Радушный веселый
злодей и опасный жизнелюб в легкомысленной рубахе-апаш.
- Добро пожаловать домой! Страна приветствует своих героев! - У него был
непропорционально большой подбородок, тупой и серый, как подшитый валенок.
- Не преувеличивай, - усмехнулся я, пожал вялую, как грудь старухи,
ладошку и сбросил на пол свой замечательный пиджак. Потом уселся в кресло и
показал ему на бутылку виски: - Сдавай... Будем знакомиться...
А чтобы охранник не простаивал без дела, загрузил его работой:
- Ну-ка, возьми лед в холодильнике...
Хозяин налил в стаканы виски - на два пальца, силовая обслуга вылущила из
ванночки несколько кубиков льда. Тогда гиря, лыбясь, как параша, свой стакан
торжественно поднял для приветственного спича:
- Костя, я рад, искренне рад, что ты здесь, что усилия наши увенчались...
Зовут меня Николай Иваныч... Надеюсь, что мы успешно поработаем вместе... За
встречу на свободной земле!.. - От этой патетики его толстые брови
вздымались на лоб и ползали там самостоятельно, как ржаво-серые мыши.
Сглотнул я свою янтарную кукурузную самогоночку, дух перехватило, взял из
вазы яблоко, с удовольствием, с хрустом надкусил. Негромко бурчал телевизор,
нарядный красавчик Леонид Парфенов, почему-то сидя на лестнице-стремянке,
как маляр на перекуре, поведывал:
- "...Мы... показываем год 1982-й... Факты нашей истории... представить
трудно... а еще труднее понять..." - И замелькали кадры старой кинохроники.
Николай Иваныч, кося глазом на телевизор, спросил:
- О чем задумался, Кот?
- Я? Да вот хочу представить, хоть это и трудно понять. - Я кивнул на
Парфенова в телевизоре. - Почему во всей Конторе кумовьев зовут Николай
Иванычами?
Тот расщерился еще шире:
- Ну, ты даешь! А как я должен называться - Борис Абрамычем? Хорошее имя
у меня, Николай Иваныч - народное, памятное. Душевность и простота в нем...
- Не выдумывай, - махнул я рукой. - Это вам железный нарком Ежов Николай
Иваныч имечко свое заповедовал.
- Хорошая мысль! - обрадовался, захохотал, руками замахал. - Буду теперь
знакомиться: "Николай Иванович Ежов! Я - комиссар государственной
безопасности..."
Я остановил его:
- Не преувеличивай. Ты не комиссар. Да и звания такого нет в нынешней
службе.
- Звания нет, - согласился Николай Иванович. - Хотя служба-то, слава
Богу, есть. Правда, я теперь не по этой части...
- А по какой? - искренне поинтересовался я.
- По гуманитарной...
- Слава те, Христос! - закричал я, вскочил с кресла и в пояс ему
поклонился. - Есть на земле святые люди, которые постоят за сирых и убогих,
за обиженных, униженных и опущенных. Ты наверняка в "Амнести интернэшл"
служишь?..
- Нет, - усмехнулся Николай Иваныч. - Мы люди серьезные, глупостями не
занимаемся - делом заняты. Поэтому постарались скостить тебе два года на
зоне.
- Николай Иваныч, кормилец ты мой и поилец! - заорал я и быстро налил
себе полный стакан вискаря, хлобыстнул, не задерживаясь, и продолжил свой
благостный вопль: - Век за тебя буду Богу молиться! И детям, и внукам своим
накажу. Вот как родятся дети, вырастят себе внуков, так я им всем сразу и
накажу - молись, рвань сопливая!
- Накажи, Костя, накажи обязательно! - серьезно сказал Николай Иваныч.
Я отодвинул стакан, посмотрел грустно, спросил смирно:
- Зачем звал к себе, старче?
Этот черт по кличке "Николай Иваныч", глядя через мою голову на экран
телевизора, сделал громче звук. Иронически-восклицательный голос Парфенова у
меня за спиной сообщил:
- Этот год был отмечен триумфом советских спортсменов на зимней олимпиаде
в Нагано... Я обернулся и увидел себя на экране.
- ...Героем этих соревнований, символом физической мощи и моральной
стойкости советской молодежи на фоне дряхлеющего руководства государства
стал двадцатилетний студент Константин Бойко, выигравший две золотые
олимпийские медали в биатлоне...
Эх ты! Сердечко-то как испуганно и стыдно-счастливо задергалось! Тивишные
щелкоперы и упырь Николай Иваныч выдернули тебя - в один миг - из реального
пространства-времени и швырнули в почти забытую волшебную небывальщину.
Фантастический коктейль для матерого идеалиста - в мире живо лишь то, чем мы
живем.
Истаявшие годы, забытые континенты, смешные ненужные подвиги, воскресшие
персоналии, печальные реалии, сумасшествие всей нашей виртуалии.
А на экране - я, молодой, упругий, как тетива, злорадно-веселый, пылающий
людоедским азартом, дымящийся паром, как жеребец в намете, - рву лыжный
кросс, на бегу скидываю с плеч лямки карабина, нырком - как в море - падаю в
снег на боевом рубеже. Глубокий вздох, я остановил дыхание, я замкнул
накоротко указательный палец и страшную силу смертоносного вдохновения, я в
каждый патрон вложил себя - и гремит серия, шестью выстрелами с огромной
быстротой бью шесть мишеней. Мгновенно вскочил, закинул за спину карабин и -
бешеный рывок к финишу...
Прыгают черно-белые кадры - вот он я, здоровенный, как обожженный кирпич,
в спортивном свитере с гербом Советского Союза и надписью "СССР", еще тяжело
дышащий, мокрый от пота, красный, растрепанный, счастливо-молодой, полный
куража и уверенности в том, что жизнь прекрасна и вся принадлежит мне.
О чем и рассказываю в микрофон журналисту:
- Я счастлив, что мои медали тоже попадут в золотую копилку советской
команды. Это наш общий успех на благо нашей замечательной родины, давшей нам
все возможности в этой жизни...
Вот что правда, то правда! Родина действительно дала мне все возможности
в этой жизни...
И в следующем кадре - распадающийся бровеносец Леня Брежнев прикрепляет
мне на лацкан пиджака орден Октябрьской Революции.
Обнявшись, мы оба, как бесы в омуте, пропадаем в голубой пучине
телевизора. Будто из жизни подсмотрели. А на экране уже снова Леня Парфенов,
невероятный красовчук и мудрый всезнатец, Нестор-летописец с НТВ, полный
писец! Качает головушкой:
- А в жизни все получилось иначе...
- Во даете! - восхищенно помотал я головой. - Это вы к моему прибытию
передачу обеспечили?
Николай Иваныч вздохнул:
- Прости, передачу не обеспечили. Обеспечили, чтобы ты в летопись страны
попал.
Он щелкнул клавишей видеомагнитофона, выползла кассета. У меня было
пакостное ощущение, будто они подсмотрели мой сон. Они могли копаться в моих
воспоминаниях. Значит, могут управлять моим будущим.
Я спросил:
- И чего хотите за это?
- Да ничего от тебя не хотят! На кой ты нам сдался? Просто подправили мы
маленько ход событий, чтоб игра была по справедливости, по-честному...
- И в чем же наша игра будет? Чтоб все по-честному?
- Да у нас с тобой игры и не будет! - засмеялся Николай Иваныч. - Это как
бы нас не касается... - Он обернулся к телохранителю: - Ты, Валерочка, сходи
погуляй немного. Мы тут побалакаем немножко, и я поеду. Позову тебя
погодя...
СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:
ВОЗВРАЩЕНИЕ
На самом подлете к Москве, когда густую лиловую акварель горизонта уже
размыло желтое электрическое зарево города, я задремал.
И во сне всплыло воспоминание - легко, неслышно, как теплый монгольфьер в
этом вечернем сиреневом сумраке.
...Мы с Сашкой Серебровским прячемся за приоткрытой дверью учительской,
где директор Марк Тимофеевич, которого мы для ясности называли Мрак
Темнотеич, орет надсадным нутряным криком на шкодливо-смущенно
раскаивающегося Кота Бойко:
- Ты - позор школы! Нет, нет, нет! Не выпустим мы из школы гражданина и
патриота! Попомните все! Вырастет из тебя хулиган, фарцовщик, бандит!..
Убийца Кирова!..
Кот что-то забормотал по поводу Кирова - я не расслышал что именно,
потому что его юродскую жалобно-заунывную слезницу заглушил душераздирающий
вопль Мрака Темнотеича:
- Вон! Вон отсюда!.. Чтоб твоей ноги больше в школе не было!..
- Вот дурак! - досадливо вздохнул Сашка Серебровский и чуть шире
приоткрыл дверь.
- Кто именно? - шепотом поинтересовался я на всякий случай.
- Похоже, оба. Наш - хуже...
Учителя бессловесной подтанцовкой суетились на заднем плане, образуя
вокруг директора Мрака Темнотеича фон горькой педагогической скорби. Между
тем Кот плачущим фальцетом возгласил:
- Как скажете! Раз моей ноге в школе нет места... И совершенно неожиданно
подпрыгнул без разбега, сделал сальто и пришел на руки, выжал стойку,
косолапо повернулся на ладонях и пошел на руках к двери, помахивая воздетыми
в зенит лядащими ногами, обутыми в шикарные белые кроссовки "адидас".
...У Кота, у одного во всей школе, были кроссовки "Адидас". Кот - пионер
борьбы с монополией государства на внешнеэкономические связи - отловил
туриста около гостиницы "Москва". Пьяный финн снял с ног "адидасы", а Кот
ему отдал кеды, похожие на парусиновые галоши, шикарный значок с барельефом
первопроходца космоса Юрия Гагарина, бутылку смертельного пойла "Солнцедар"
и металлический целковый "лысик" - юбилейный рубль с Лениным, на глаза
которого был надвинут вместо шапки огромный лоб, как у Г.А.Зюганова.
Сашка Серебровский, который и двадцать лет назад знал массу вещей,
недоступных нам, уличным придуркам, сказал тогда, корчась от зависти:
- Нормальная бартерно-клиринговая сделка с высоким профицитом...
Вот так, грациозно помахивая в воздухе этим самым профицитом, украшенным
черными прописными буковками "Adidas", нашей недостижимой мечтой,
воплощенной немецким сапожником Ади Дасслером в недорогие удобные спортивные
туфли, которые для нас были вовсе не тапки, а символ невероятно прекрасной,
ошеломляюще роскошной заграничной жизни, наш друг Кот, хулиган и двоечник,
шествовал на руках по пыльному паркету учительской к двери, где мы уже
изготовились ловить его, страхуя на обратном перевороте.
А в учительской тишина была сказочная - будто их там цементом залили.
Сашка распахнул дверную створку, и Кот степенно вышел на руках в коридор.
Я хотел подхватить его за мускулистые копыта, но он сдавленным голосом
остановил:
- Отчепись! Вертикаль держу...
- И далеко ты так собрался? - невозмутимо, как всегда, поинтересовался
Серебровский.
- Прочь из Москвы! Сюда я больше не ездок... Он шел по коридору, за ним
скорбно шествовали мы с Сашкой, а за нами бежала толпа школяров, визжа от
восторга, улюлюкая и гогоча.
Когда Кот, осторожно переставляя на ступеньках ладони, стал спускаться по
лестнице, Сашка спросил:
- Слушай, Котяра, а может, ты теперь всегда будешь ходить на грабках?
- Я подумаю, - пообещал Кот. - Писать неудобно - ширинку ногой не
расстегнешь...
- Поможем, - заверил я и попросил: - Кот, а не можешь на пуантах? Слабо
встать на пальцы?..
...Сейчас бы, наверное, девчонки сказали про Кота - "прикольный парень".
А в те времена у слова "прикол" был совсем другой смысл - "иждивенец",
"прихлебатель", "стололаз".
Вот это я могу точно сказать: никогда Кот Бойко не был приколом...
Проснулся, будто сбросил с себя сон, как душное, тяжелое одеяло.
Проспал посадку. Самолет уже причалил к терминалу. На Смаглия надели
наручники. Майор Котов отсек остальных пассажиров, и мы потянулись по
длинной складчатой кишке в здание аэропорта.
Из аэровокзала доносился мелодичный телебенькающий перезвон
радиоинформации и вкрадчивый женский голос, будто сообщающий по секрету:
- Рейс 252 прибыл из Парижа...
На стеклянном портале красовался огромный рекламный биллборд -
сусально-клюквенный силуэт Москвы с кремлевскими башнями и церковными
маковками, перечеркнутыми размашистыми словами цвета мяса: "This is another
World" - это иной мир!
Ну полно! Так-таки совсем иной?
Навстречу нам ленивой развалочкой шагал красивый франтоватый
подполковник, шутовски отбивающий земные поклоны:
- Какие люди! Как там у вас привечают - ю ар велком?
- Фомин! - обрадовался я. - Тысячу лет!
- Это деноминированными! - обнял меня Фомин. - А если нынешними - года
два верных будет.
- Как жив?
- Сказка! Волшебный страшный сон - боюсь проснуться, - засмеялся Фомин. -
Я, Серега, живу как Вий - поднимите мне веки...
- Живи, Фомин, как я, - не бойся. Я точно знаю: все возможные
неприятности однажды произойдут. Чего заранее бояться?
- Все правильно, Серега! Я вот подумал, может быть, махнемся? Я - туда,
ты - сюда. Ты ничего не боишься здесь, а я там, в Лионе, в Интерполе боюсь
только уронить престиж Родины.
- Заметано! - легко согласился я. - Мне еще года полтора осталось
пыхтеть, и ты меня сразу меняешь. Годится?
- А чего время зря терять? - озаботился Фомин. - Ты там поговори у себя -
есть, мол, замечательный парень, прекрасно носит за начальством портфели,
уживчивый, хороший аппетит, без вредных привычек, холостой...
- Как холостой? - остановил я его. - Ты что - с Галкой развелся?
- Ни слова о страшном... - прижал руку к губам Фомин.
К нам подошел майор-пограничник со стопкой паспортов в руках.
- Ваши документы готовы. Паспорт арестованного...
- Мне! - протянул руку Фомин. - Его паспорт будет у меня.
- Хорошо, - согласился я. - Я еду с вами или в министерство?
- Нет, - покачал головой Фомин. - Не с нами и не в МВД. Ты едешь с этими
роскошными господами...
Фомин показал рукой на двух стоящих у стены парней, неподвижных, как
камни, с немыми, ничего не выражающими лицами. Типичные "шкафы".
- В МВД поедем мы, вершители благородного дела грязного криминального
сыска, будем пахать, колоть, не покладая рук и ног трудиться, - стебал
неутомимо Фомин. - А вы, избранники фортуны, любимчики судьбы, заграничные
тонкие штучки, вы пойдете, как завещал Владимир Ильич, другим путем...
Он махнул рукой, подзывая "шкафов":
- Передаю его вам, бойцы, с рук на руки. Берегите его, лелейте и
ласкайте...
Те молча, дисциплинированно, серьезно кивнули.
- Подожди, - вмешался я. - Я получил телеграмму от замминистра, от
Степанова...
- Знаю, все знаю, - перебил Фомин. - Оне, в смысле их превосходительство
Анатолий Иваныч, мне и велели тебя встретить и перепоручить этим бойцам...
- Куда? Зачем? - обескураженно спросил я. - Ничего не понимаю!
- Слава Богу! С возвращеньицем! Мы здесь так и живем всю дорогу - ничего
не понимаем...
На парадной площадке у входа в аэропорт бушевала нормальная вокзальная
суета. Хотя, конечно, здесь ощущался завышенный, антуражно-приподнятый
уровень жизни - дорогие иномарки, лимузины с синими "рогами" моргалок и
правительственными номерами, импозантный багаж, нарядные дамы, многие с
породистыми собаками, разнообразные оглоеды с сотовыми телефонами, цветы у
встречающих.
Здоровенный гаишник лениво разгонял подъезжающий транспорт с площадки
перед большими стеклянными дверями, оцепленной для милицейского конвоя. Я
попрощался с мрачным Котовым, поручкался напоследок с его коллегами
розыскниками, моими парижскими спутниками и подошел к Смаглию:
- Ну что, Василий Никифорович? Хочу пожелать тебе здоровья, остальное -
за судом и следствием...
- И тебе, земляк, не хворать! А вообще зря ты меня заловил, командир.
Лучше мы бы с тобой в Париже сейчас гулеванили!
- Что поделаешь! Живем по понятиям - ты бежишь, я догоняю...
- Все по-честному! - согласился Смаглий. - Я тебе только один секрет
открою: мы тут все по кругу бежим. И ты тоже. Неизвестно, кто кого
догоняет...
- Так думаешь?
- Знаю! Как запыхаешься чуток - оглянись. У тебя уже на хвосте сидят.
- Обязательно оглянусь, - заверил я. - А за телефончик - спасибо...
Подошел ухмыляющийся Фомин, похлопал меня по спине:
- Все, все, все! В таких случаях в крематории говорят: пора-пора,
прощайтесь, господа...
- Бывай, - засмеялся Смаглий и нырнул в "Волгу".
Фомин открыл передо мной дверцу джипа "чероки":
- Давай поехали. Отправляю тебя - и мчим в Лефортово.
Один из "шкафов", которым меня перепоручили, покачал головой и коленом
проворно застопорил переднюю дверцу:
- Простите, попрошу вас на заднее сиденье... Второй "шкаф" уселся за
руль. Я удивленно посмотрел на Фомина, а тот развел руками.
- Ничего не попишешь, Серега, это правила перевозки особо ценного
контингента. Места впереди - для нас, расходного материала, саперов милиции,
сменных мишеней...
Я влез в машину, а Фомин наклонился к окошку:
- Не бздюмо! Все будет о'кей! Думаю, кто-то сверху тебе впарил
чрезвычайное по пакости и важности дело...
Мы хлопнули друг друга на лету ладонями, джип медленно покатился, "шкаф"
на ходу прыгнул в машину, хлопнул передней дверцей.
Я оглянулся, и в заднем стекле было видно, как Фомин машет нам вслед
рукой. Я еще слышал, как, подходя к "Волге", он крикнул:
- Сопровождение подано?
Водитель из милицейского "жигуленка" с мерцающей световой рампой на крыше
дал Фомину отмашку, и тот уселся за руль "Волги"...
КОТ БОЙКО:
СГОВОР
Я слушал Николай Иваныча, смотрел с интересом, как ползают по его лицу
жирные мыши бровей, и думал о том, что все-таки нет в мире справедливости.
Любой ссыкун, хромой или кривой, получает без проблем инвалидность. А
Николай Иванычу - не дадут. А почему? Ведь запустили его в мир с таким
фантастическим зарядом антипатичности, такой ползучей бытовой противности,
что просто непонятно - как он прожил жизнь? Будь он косорылый, со стеклянным
глазом, с горбом или грыжей - не взяли бы на боевую службу, а все остальное
- нормально. А так он, бедняга, целую жизнь мается со своей
отвратительностью. Бабы ему не дают, мужики не дружат, начальство не уважает
и остерегается, подчиненные боятся и ненавидят. Жена, наверное, мечтает
стать вдовой, дети - сиротами. Господь всемилостивый смотрит на него в
смущении: "Не виноват я, ошибочка с тобой вышла - не люблю я тебя..."
Сейчас он мне напористо-ласково втолковывал:
- Известно, что это твой дружок тебя в клетку отгрузил...
- Не преувеличивай! - усмехнулся я. - Народный обычай, национальный
аттракцион - спихнуть на крайнего.
От усердия выступали на бугристом лбу Николая Иваныча капли зеленого,
наверное, вонючего пота.
- Ну да, это конечно! Все нормально! Только с этим крайним вся жизнь
прожита, и все первые деньги и бизнес принес этот крайний, - пожал плечами
Николай Иваныч. - Бабулечки эти неплохой урожай дали: сам-тысяча...
- На деньги плевать! - махнул я рукой. - Завтра новые, как плесень,
вырастут...
- Не плюй на деньги, Костя, - серьезно