н поток  автомобилей,  мчащихся  мимо  холдинга  "РОСС  и  Я",  я
непрерывно засекал на хронометре  скорость  их  движения.  Некоторые  машины
притормаживали у высоких железных ворот бокового въезда во внутренний  двор,
водители предъявляли пропуска  охране  -  огромные  створки  раздвигались  и
проглатывали лакированные пончики авто.
   - Семь секунд с четвертью, - бормотал я вслух, поглядывая на циферблат, и
снова приникал к окуляру - в черном ниточном перекрестии прицела  появлялась
следующая машина, смутно угадывались силуэты людей в  кабине,  бликующие  на
солнце бронированные стекла лимузинов. Расстояние до цели очень даже немалое
- 900 метров, около  километра.  Н-да,  верста  для  приличного  выстрела  -
дистанция серьезная. Эх, не тем я занимался в молодости! Надо было  стрелять
по бегущему оленю. Или по кабану.
   Глядя в прицел, я развлекал себя, тихонько  напевая  песенку  из  старого
кино:
   - ...Вот пуля пролетела - и ага!..
   Я лежал в тени громадного  рекламного  биллборда  -  стальная  решетчатая
конструкция у  самого  края  крыши  завлекала  призывом:  "СОНИ  -  наш  мир
красочней". Я бы хотел, чтобы он был не красочней, а прочнее - к  решетке  я
прикрепил блок, через который пропустил нейлоновый трос. На  одном  конце  -
петля-беседка, а другой уходил вниз, за парапет, туда, где Карабас  привязал
его к буксирной лебедке своего рыжего "ровера".
   Ветерок трепал локоны моего парика, они мешали мне  маркировать  цель.  Я
содрал парик с головы и засунул в карман -  тут,  надеюсь,  мной  любоваться
некому.
   Сделал следующую засечку времени на секундомере, и  со  стороны  Садового
кольца появился кортеж Хитрого Пса - тяжелый "мерседес", замкнутый впереди и
сзади черными джипами. Пульсирующий сине-фиолетовый огонь полыхал  на  крыше
ведущего.
   Я замер и впился в прицел,  а  левая  рука  непрерывно  щелкала  гашеткой
электронного хронометра - он регистрировал во  времени  траекторию  движения
кортежа.
   По-видимому, команды охране у ворот передавали по радио  -  за  несколько
секунд до подхода машин грузные створки ворот расползлись, и  кортеж,  почти
не сбавляя скорости, с резиновым визгом баллонов свернул с  трассы  и  резво
влетел внутрь комплекса. Ну, это, естественно, только  так  говорится  -  не
сбавляя скорости. В  точке  поворота  кар  движется  километров  двадцать  -
двадцать пять, не больше.
   Ворота закрывались медленно, торжественно, как в крематории.
   Я еще раз взглянул на секундомер, довольно хмыкнул:
   - Две секунды - семнадцать... Нормально!
   Осторожно положил на бетон прицел и хронометр, потом перекатился на спину
и улегся, раскинув руки. Смотрел в небо. Закрыв глаза.
   Наверное, Хитрый Пес был бы рад посмотреть на меня сейчас. Он бы подумал,
что меня уже убили.
   АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:
   БОЛИВАР ДВУХМЕСТНЫМ НЕ БЫВАЕТ
   Я знал, что на Московской валютной бирже сейчас тревожная  беготня  -  на
электронных  информационных  стендах  плясали  опасные  огоньки  "медвежьего
рынка", курсовые индексы медленно, но неуклонно ползли  вниз.  Я  мог  легко
представить  себе,  как  каждая   новая   вспышка   падения   сопровождается
усиливающимся  напряжением  у  брокеров  -  мелькают  цифры   на   мониторах
компьютеров, треск и  звяканье  мобильных  телефонов,  отчаяннее  и  быстрее
жестикуляция людей, и нарастающий шелест взволнованно-испуганных голосов:
   - Продаем!.. Продаем!.. Продаем!..
   Я стоял у окна своего кабинета, рассеянно  глядя  на  муравьиную  беготню
машин и  людей  где-то  там,  далеко  внизу,  а  финансовый  директор  Палей
докладывал обстановку на бирже:
   - Темпы падения на рынке приблизительно совпадают с нашими расчетами.  По
моим представлениям, сегодня к концу  биржевой  сессии  начнут  обваливаться
пакеты крупных держателей.
   - Что тебе шепчут твои люди из Центрального банка? -  спросил  я,  плотно
усаживаясь в своем кресле.
   -  Сутки-двое  они  еще  подержатся.  Потом  -  резкий   подскок   ставки
рефинансирования.
   - На сколько?
   - Минфин настаивает удвоить...
   - Ого! - крякнул я. - Вениамин Яковлевич, я знаю, ученого учить -  только
портить. Поэтому ничего тебе не говорю, сам понимаешь - надо проскользнуть в
эту щелочку. Опоздаешь - нам хвост отрубят.
   -  Александр  Игнатьич,  не  тревожьтесь,  все  будет  тип-топ!  -  Палей
усмехнулся: - Чай, не впервой замужем...
   - Как наши немцы из "Вест-Дойче банка"?
   - Безукоризненно! Другая школа, - вздохнул Палей. - В наши  времена  поэт
революции сказал бы про них: компьютеры делать из этих людей!  Для  нас  это
очень  перспективные  партнеры,  мы  у  них   со   временем   многое   можем
позаимствовать...
   - Да-а? - Я посмотрел на  него  с  интересом,  кивнул:  -  Наверное...  Я
подумаю об этом.
   Он встал, а я пультом включил звук в телевизоре, где на экране  мелькнула
борода председателя Центробанка Дубинина. Телерепортер говорил:
   - ...Таким  образом,  руководство  Центробанка  и  Минфина  уверено,  что
падение цен на внутренние бумаги не является кризисным  и  вызвано  мировыми
финансовыми флуктуациями. Государство уверено в своей  способности  удержать
на плаву рынок. Никаких реальных оснований предполагать,  что  напряженность
на рынке ценных бумаг связана с махинациями какой-либо из финансовых  групп,
на сегодня не существует...
   - Вот видите, Вениамин Яковлевич, никто  вас  пока  и  не  подозревает  в
махинациях, - усмехнулся я.
   - Я бы сказал - нас, - уточнил  Палей.  -  Нас  никто  не  подозревает  в
махинациях...
   - А я бы все-таки сказал - вас! - Я уткнул ему  палец  в  грудь.  ~  Меня
горазды подозревать всегда, но тыкать пальцами - кишка тонка. А вот вы, если
допустите малейший сбой, станете тем  самым  единожды  ошибшимся  минером...
Участь черного козла Азазела печальна и негуманна, но мир  сошелся  на  том,
что козла отпущения найти проще, чем справедливость...
   Палей грустно засмеялся и спросил:
   - И вы не встанете широкой грудью на защиту? Не  дадите  мне  убежища  за
вашей необъятной спиной?
   - Вениамин Яковлевич, вы знаете, как я отношусь  к  вам...  -  Я  говорил
медленно, глядя прямо в лицо побледневшему Палею, и переход с  товарищеского
"ты" на официальное "вы" явился зримым водоразделом в разговоре. - И степень
моего доверия... Поэтому хочу быть честным... Мы играем в страшные игры - по
масштабу, по их последствиям... И каждый должен понимать  цену  ошибки...  Я
просто не смогу вам помочь - мы затеяли игру на  сотни  миллионов.  Чужих  -
обращаю ваше внимание... Сейчас такое время,  что  каждый  русский  человек,
особенно если он при этом еврей и одновременно серьезный  финансист,  должен
понимать, что за такие игры прощения не бывает. И старый завет не  потерялся
- Боливару не вынести двоих...
   Палей механически крутил авторучку  на  полированной  поверхности  стола,
потом задумчиво спросил:
   - А вы не думаете, Александр Игнатьич, что, ставя меня  в  такие  жесткие
рамки, вы рискуете ослабить мою лояльность вам?
   - Перестаньте, Вениамин Яковлевич! О чем вы говорите? Ваша  лояльность  -
результат  разумного  взвешенного   расчета,   а   не   чувственной   нежной
привязанности. Наши отношения - это не вздохи на скамейке и не свиданья  при
луне...
   - Безусловно, - согласно кивнул  Палей.  -  Но  лояльность  компетентного
работника - это рыночный товар. У него есть цена.
   - Я исхожу из этого - никто не даст вам большую цену,  чем  я.  Ибо  ваша
цена - это не только ваш астрономический заработок в моей компании. Это  еще
и моя привязанность к вам. Она так  огромна,  что  я  не  мыслю  нашу  жизнь
врозь...
   После долгой паузы Палей переспросил:
   - Если я вас правильно понял, мы можем расстаться, только  если  один  из
нас умрет?
   - Теоретически говоря - это можно понимать и так.
   - Угу, понял, - смотрел в полированный паркет Палей. -  Мы  будем  едины,
как Бойль и Мариотт, как Гей с Люссаком... И  хранителем-депозитарием  нашей
нерасторжимости будет Алексей Кузьмич. Простой человек, знающий  одну  форму
лояльности - присягу.
   - Совершенно верно, Вениамин Яковлевич. Это надежно.
   - Да. До тех пор, пока я в чем-то не проколюсь.  Боливар  не  "мерседес",
ему двоих действительно не вынести...
   Я беззаботно-весело рассмеялся, товарищески хлопнул Палея по плечу:
   - Поэтому просто забудьте  про  скачки  на  Боливаре,  ненадежном  слабом
животном!  Вам  нужно  плавно  ездить  на  своем  навороченном  "мерседесе",
сосредоточившись на том, чтобы у нас никогда никаких проколов не  случалось.
Мир не интересуют никакие объяснения,  он,  как  бухгалтер-ревизор,  смотрит
только на итоговое сальдо...
   Палей помолчал, собрался уже совсем уходить, но остановился, хмыкнул:
   - Занятно... Я надеюсь, вас не оскорбит мое предположение.  Мне  кажется,
что  вы  и  еще  несколько  известных  мне  людей  не  являетесь   продуктом
естественной человеческой эволюции...
   - Интересная мысль, уточните, пожалуйста! - поправил я дужку очков.
   - Я не фантазер и не выдумщик-мечтатель  -  профессия  не  позволяет.  Но
иногда вы мне кажетесь пришельцем... Вы - плод  инобытия.  Вы  не  из  живой
кровоточащей ткани, вы весь из кремниевого камня. Вы - другой...
   Да, мой друг Палей,  ненавидящий  меня  сейчас  острой,  синей,  пахнущей
ацетоном ненавистью, ты правильно угадал.  Я  другой,  но  я  не  могу  тебе
рассказать о моей невнятной жизни Мидаса. Мои радости, мои страдания  -  это
не из твоей серой пухлой жизни. Это мое инобытие.
   - Может быть, Вениамин Яковлевич. Я не знаю. Я подумаю об этом...
   СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:
   РАЗОРВАННАЯ ЦЕПЬ
   -  Алексей  Кузьмич,  вы  не  снимаете  наблюдение  за  разведчиками   из
"Бетимпекса"? - спросил я Сафонова.
   - Ни в коем случае! - сказал Кузьмич. - Наши пасут их открыто -  внаглую.
Пусть дергаются, надо, чтобы жизнь им мармеладом не казалось...  Они  плотно
толкутся в районе Теплого Стана - тебе это ничего не говорит?
   - Ничего, - помотал я головой.
   Мы  сидели  в  стеклянном  боксе,  замыкающем  сзади   лабораторию,   где
эксперт-криминалист "собирал" на мониторе женское лицо - рисовал компьютером
словесный портрет. Купроксное стекло  отделяло  бокс  от  лаборатории  -  мы
видели и слышали все происходящее, а из  лаборатории  стекло  выглядело  как
глухая полированная стена.
   Эксперта   питали   информацией   двое   -   неудачливый   охранник    из
трэвел-агентства, не разглядевший Кота на входе в офис, и оператор  Валерия,
долго обсуждавшая с дамой Кота планы прекрасного путешествия по VIP-туру.
   Оператор Валерия подсказывала эксперту:
   - Нет, брови у нее под углом идут... И губы чуть толще, округлее... Еще у
нее симпатичные конопушки...
   - Нос  у  нее  покурносее,  маленько  вздернутый,  -  уточнял  удрученный
охранник, который надеялся, что его ценные сведения могут что-то изменить  в
его безнадежно рухнувшей карьере сторожевого.
   Эксперт вносил коррективы в  портрет  -  лицо  на  экране  легко,  быстро
трансформировалось, все отчетливее проступал через компьютерную схему  облик
женщины, будивший смутное воспоминание - я ее где-то видел. Видел, наверняка
видел. Наверное, очень недолго, может быть, и не говорил  с  ней.  Но  я  ее
видел.
   - ...Если я получу достоверный портрет женщины, это увеличит  наши  шансы
вдвое, - сказал я. - Кота пусть ищут "бетимпексовцы", мы должны у них сидеть
на хвосте впритык. А я займусь женщиной, есть у меня кое-какие идейки...
   - Бог в помощь, - усмехнулся Сафонов.
   В радиодинамике умолкла музыка, пролетел какой-то неразборчивый текст,  и
снова зазвучал рекламный  призыв:  "...Верный  Конь,  Хитрый  Пес  и  Бойкий
Кот..." Сафонов, мотнув головой в сторону динамика, спросил:
   - Вижу, на твои кинопризывы Кот не откликается?
   - Пока нет. Молчит...
   - В кино, значит, играть не желает.
   - Думаю, позвонит, - упрямо сказал я.
   - А чего же он с тобой, с другом ситным, не спешит поручкаться?
   - Не знаю, - честно признался я. - Мне кажется, он  докручивает  какую-то
комбинацию, он хочет обеспечить  себе  надежную  позицию.  Но  объявится  он
всенепременно.
   - Может быть, вполне может  такое  происходить,  -  согласился  осторожно
Сафонов. - Только помни: если это так, как ты себе мерекуешь,  появится  ваш
Кот с таким кунстштюком, что у нас головы с плеч поотлетают!  Дискеточка  та
мне покоя не дает...
   - Не вам одному, - мрачно заметил я. -  Эта  дискетка,  наверное,  многим
покоя не дает...
   - Например? - всем корпусом повернулся ко мне Сафонов.
   - Вопрос на засыпку: почему этот долбаный Павлюченко  из  "Бетимпекса"  с
таким ожесточением ищет Кота?
   Сафонов недовольно хмыкнул, пожал плечами:
   - Говорили мы с тобой об этом - не затем  Гвоздев,  хозяин  "Бетимпекса",
столько сил и бабок ухлопал, чтобы Кот их кинул как сопливых мальчиков.
   - Я так раньше думал...
   - А теперь? Не думаешь? - удивился генерал.
   - Не думаю! - заверил я. - Я уверен, что не в этом дело. Точнее говоря  -
не только в этом.
   - А в чем? - по-настоящему заинтересовался Сафонов.
   - В ком! Не в чем, а в ком! В покойном Василии Никифоровиче Смаглии...
   Лицо Сафонова закаменело, в нем появилась тайная отчужденность, секундная
внутренняя паника, мгновенно подавленная и сокрытая в  рытвинах  и  складках
тяжелого лица ученого бульдога.
   -  Не  понимаю...  Объясни,  -  сказал  Сафонов  и  покосился  на   экран
компьютера, где лицо молодой красивой женщины в  золотых  очках  становилось
все более живым.
   - А я пока сам ничего не знаю, - развел я руками. - Я  согласен  с  вашим
предположением,  что  Кота  вызволили  из  зоны,  чтобы  сделать   из   него
самонаводящееся оружие против Серебровского. Но это только одна из причин...
   - А другая?
   - А другая - столь же важная - замкнуть разорвавшуюся  денежную  цепь.  И
Кот, по их замыслу, должен решить эти задачи практически одновременно. После
чего его можно будет устранить  совсем...  -  Я  нарочно  говорил  будничным
скучным голосом, как о каких-то очевидных, надоедно скучных вещах.
   - Ты о какой денежной цепи говоришь? - настороженно спросил Сафонов.
   -  Я  говорю  о  Поволжском  кредите   -   здесь   эта   цепь   началась.
Правительственный вексельный целевой кредит для агропромышленного  комплекса
Поволжских регионов... Ничего не слышали об этом? - невинно спросил я.
   Сафонов неопределенно покачал головой.
   - Кредит составлял триста пятьдесят миллиардов рублей, что по  тогдашнему
валютному курсу  равнялось  89  миллионам  730  тысячам  817  долларам.  Эту
звездную   сумму   благополучно   украли,   многократно   и   очень   сложно
трансферировали, и концевым в этой мудреной цепи за рубежом  был  развеселый
бандит Вася Смаглий, - эпически поведывал я.  -  Не  хозяином,  конечно,  не
распорядителем - диспетчером...
   - При чем здесь Кот Бойко? - перебил Сафонов.
   - Не знаю, - сказал я. - Но он имел к этому отношение.
   - Ты так думаешь или ты что-то знаешь?
   - Я так думаю. Тех, кто знает наверняка все об этой истории, -  двое-трое
на земле... В этой цепи, я полагаю, десятки звеньев. По мере продвижения  по
ним капитала они все отпадали. Но что-то не сработало - убили Смаглия, и Кот
- я в этом уверен - должен восстановить распавшееся звено...
   Я молча, отрешенно  смотрел  на  компьютерный  эскиз  женского  портрета,
Сафонов угрюмо жевал губами, потом негромко, без нажима спросил:
   - Ты, Серега, понимаешь, во что ты встреваешь?
   - Ну так, более-менее... - Я сделал плавный жест рукой.
   -  Боюсь,  что  менее,  чем  более,  -  бросил  Сафонов.  -  Хочешь  быть
неустрашимым служителем Фемиды?
   - А что? - беспечно усмехнулся я. - У нее хоть морда и замотана  тряпкой,
но дамочка она вполне привлекательная!
   Сафонов тяжело вздохнул, махнул рукой:
   - Так это ж бандюки и жульманы ей морду замотали! Как  всякой  нормальной
заложнице. Развяжи ей глаза, дуре  стоеросовой,  она  ведь  и  впрямь  сыщет
дорогу к правде. А этого, боюсь, делать не след... Качнем лодку чуть сильнее
- нас всех волна кровяного говна накроет...
   КОТ БОЙКО:
   ЗАПОВЕДНИК ДЛЯ НЕЖИТИ
   Мы с Лорой собирались уходить из дома. Лора  чепурилась,  прихорашивалась
перед зеркалом, но я видел, что настроение у нее совсем смутное.  Я  ласково
обнял ее:
   - О чем грустишь, любимая?
   Лора подмигнула мне в зеркале:
   - Об уходящей молодости. О близкой старости. А между ними бабьей жизни  -
на один вздох...
   - Совсем подруга сбрендила, - засмеялся я.  -  К  тебе  мужики  на  улице
пристают? В смысле - знакомятся?
   - Случается.
   - Тогда  все  в  порядке!  Пока  не  начнут  уступать  передние  места  в
троллейбусе - ты еще в игре...
   Лора хлопнула меня легонько по лбу:
   - Больше никто никому в транспорте место не уступает...
   - По-моему, вполне демократично! И очень рыночно! На  Западе  тоже  никто
мест  не  уступает.  Заплатил  свой  доллар-франк-марку,   задницу   втиснул
по-быстрому на сиденье  -  и  плевать  на  все  ваши  половые  и  возрастные
вторичные признаки! Все довольны! Как бы свободные люди,  мол,  в  абсолютно
свободной стране!
   - Кот, и ты тоже не уступал место?
   - Когда ездил в гортранспорте - уступал. Бегал по вагону, искал, кому  бы
свое местечко ловчее уступить. Старушке предложу - грех простится, молодке -
на вечер подкадриться можно. А на меня смотрели как на сумасшедшего -  я  от
обиды с этим завязал, с тех пор езжу только  на  такси!  Когда  не  возят  в
автозаке...
   - А в тюремной машине не уступают место? - иронически спросила Лора.
   - Подруга, о чем ты говоришь! В зэковозе место  уступишь  -  вечером  под
нарами спать будешь. В зоне, как нынче на воле, закон один - сильный и  есть
правый... Ну что, собралась, идем?
   - Идем... Выходим как обычно?
   - Любимая, мы, как британцы, не меняем привычек, - заверил я Лору.  -  Ты
спускаешься, отлавливаешь машину, объезжаешь квартал, а  на  той  стороне  я
выскакиваю из мусоросборника и птицей влетаю  в  салон!  Поверь  мне  -  вся
английская аристократия только так и  выезжает  в  свет.  "Роллс-ройс"  -  к
мусорнику, и в Тауэр!
   Лора бросила последний взгляд  в  зеркало,  повернулась  ко  мне  и  тихо
сказала:
   - Хочется немного счастья... Не можешь устроить?
   - Имеешь! - восторженно заорал я  и  показал  рукой  куда-то  наверх,  на
потолок,  ну,  предполагается,  мол,  на  небеса.  -  Я  уже  там  обо  всем
договорился... Лора, мы ведь кузнецы своего счастья! Как в песне -  куем  мы
счастия ключи...
   - Нет, Кот, - покачала головой Лора. - Удачливые  хитрецы  придумали  эту
фенечку для невезучих дураков...
   - А на самом деле? - заинтересовался я.
   - Счастливость - это талант, он от рождения. Как ум, красота, смелость...
Или имеешь, или нет. У кого он есть, придумали для серых нескладех миф - как
они, мол, свое счастье трудно ковали, потно кузнечили, в  слезах  ваяли.  На
кой оно нужно, такое вымученное, выплаканное блаженство?
   Я бросил свою пижонскую куртку на пол, уселся плотно на  стул,  терпеливо
спросил:
   - А твое счастье - это что?
   - Котяра, бессмысленно говорить об этом. Для тебя это смешно...
   - Давай посмеемся вместе! Итак...
   - Наверное, это у меня оттого, что жить страшно. Я и не знаю, как мне это
рассказать... По ночам мне часто мнится - не то  сон,  не  то  мечта...  Иди
забытая сказка... Лес, зима, дорожка санная среди огромных деревьев,  серпик
серебряный  луны,  кругом   -   снега,   снега,   никого   вокруг,   сумерки
сиренево-сизые, дом бревенчатый, из окошка - желтый свет, тихо-тихо...
   Лора села напротив меня на низкую  табуреточку,  взяла  с  подзеркальника
пачку сигарет, закурила. Я внимательно слушал. Лора говорила медленно, будто
пересказывала только ей видимую картинку:
   - Пахнет стужей, хвоей, лошадиным потом, кожей.  В  доме  тепло,  поленья
красные в печи. Я вынимаю из загнетка высоченный горячий хлеб, а  ты  сидишь
за  дощатым  столом,  карабин  свой  ненаглядный  чистишь  и