Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
мажки. А Светлана Сорокина все
пытала - ручки подставляла Серебровскому:
- ... Как вы относитесь к утверждениям, что банкиры разграбили страну и
вызвали обнищание народа?
Я задержался - действительно, Александр Игнатьич, что вы думаете по этому
поводу? Мне тоже интересно ваше мнение по поводу отдельных клеветнических
утверждений.
Хитрый Пес усмехнулся, поправил мизинцем дужку очков и проникновенно
сообщил:
- Нормальная пропаганда - ее накачивают радикалы, жизнь которых немыслима
без образа врага. А ведь если вдуматься, банкирство - самая старая профессия
на земле. Когда-то праведный Ной превратил свой ковчег в генетический банк.
И спас для нас всех жизнь на планете. Это самая успешная банковская операция
в истории человечества...
Лена помахала мне рукой:
- Вот так-то! Иди, помогай спасать жизнь на Земле.
В приемной было пустовато. Секретарь Надя говорила по телефону:
- Да, зарезервируйте рейс Париж-Нью-Йорк-Париж. Да, сверхзвуковым
"конкордом"... На следующей неделе... Нет, босс полетит один... Сколько мы
должны перевести?.. Хорошо, восемь тысяч пятьсот шестьдесят шесть долларов.
Это первый класс?.. Угу, понятно... Спасибо...
Она положила трубку и сказала мне удивленно:
- На "конкорде" нет первого класса. Весь рейс, говорят, классом "люкс"...
Интересно, что же они там дают за такие деньжищи?
- Ложку черной икры, бокал шампанского и скорость, - поделился я своими
огромными знаниями о шикарной жизни. - Три с половиной часа - и ты за
океаном. Чуть дольше, чем до Сочей...
- Чудеса! - восхитилась Надя. - Вообще-то я за такие деньги лучше бы себе
дом в Вырице купила. А вы, Сергей Петрович?
- Надя, мне проще, - засмеялся я. - Передо мной не стоит такой ужасный
выбор. Я не летаю на "конкорде" и не знаю, где находится Вырица.
Серебровский, глубоко завалившись в кресло и положив ноги на стол, устало
разговаривал по телефону:
- Спекуляции? Ну и что? Во всем мире так называется рутинная работа на
бирже! Только в русском языке оно носит оскорбительно-унизительный смысл. А
по-английски значит "размышление", "рассмотрение", "умозрение"! Так и
объясняй всем! А не поймут - пошли подальше...
Я уселся в кресло напротив, на стол положил папку с бумагами. И вдруг
поймал себя на том, что сильно волнуюсь. Стыдно сказать - я был внутренне
напряжен, колотилось сердце, а в горле застревало дыхание, хотелось
прокашляться, как перед докладом большим начальникам. Может быть, я уже тоже
сошел с ума? И воспринимаю эту понарошечную пьесу, этот странный бал ряженых
и самозванцев как настоящую жизнь?
А может, и не сошел с ума - другой ведь житухи нигде вокруг не
просматривается. Вот эта самая, ненормальная, и стала настоящей.
- Ты забыл им еще напомнить, что по-английски "спекулейтор" значит
"мыслитель", - заметил я эпически.
- Бесполезно! - усмехнулся Сашка. - Не поймут. Или не запомнят...
- Почему? Придут в музей, а там под роденовским "Мыслителем" табличка -
"Спекулянт". По-моему, очень современно будет звучать...
- Хорошая мысль, - кивнул Сашка. - Ты это к чему?
- А я как сороконожка - задумался, с какой ноги ходить, и сразу сбился с
хода.
Сашка пристально взглянул на меня и миролюбиво, мягко посоветовал:
- Тебе просто надо выбрать направление. Определить вектор движения. И
ноги - как в сапогах-скороходах - сами понесут...
Я подвинул по столу к нему папку и сказал:
- Понимаешь, нормальный полицейский всегда был игроком в борьбе добра со
злом. А сейчас идет бой зла с нечистью. Непонятно, к кому прибиться...
Хитрый Пес засмеялся и, не притрагиваясь к моим бумажкам, спросил:
- Что это?
- Это обзорная справка по делу о расхищении Поволжского кредита...
Сашка тяжело вздохнул и покачал головой:
- Серега, я устал от своих тайн, мне чужие не нужны...
- Саня, это не чужие тайны. Это ваши маленькие дружеские секреты с Котом.
То, что он прислал тебе на дискете. А ты мне не захотел ее показывать. Ты
ведь меня ценишь не за деловитость...
- Да, Серега, я тебя очень ценю. Но не за деловитость. И слава Богу!
Деловитых окрест хватает. С избытком!
- А расскажи, сделай милость, за что ты меня ценишь? - серьезно спросил
я.
А Сашка серьезно ответил:
- Не знаю. Наверное, это и есть братская любовь - когда ценишь человека
просто так, за его присутствие, за его существование в твоей жизни. За то,
что он часть тебя, может быть, лучшая часть... - Он протянул ко мне
растопыренную ладонь: - У меня пальцев на руке больше, чем людей на свете,
которых я люблю.
- Тогда загни лишние пальцы в счет любви к России. И еще один разогни -
любовь к Коту можно считать аннулированной. Контракт истек...
Сашка смотрел сквозь меня, напрострел, думал о чем-то своем - не услышал
меня. Или обижаться не стал. Но одно я усек железно - он больше не боялся
дискеты Кота. Не знаю почему, но он не боялся, он как-то нейтрализовал
довольно грозную ситуацию.
Потом он вынырнул из омута своих размышлений и спросил:
- Что-нибудь для меня интересное в твоей справке есть?
- Не знаю, - пожал я плечами. - Мне ведь неизвестно, что ты сам знаешь, а
чего нет. Например, зачем убили веселого жулика Васю Смаглия...
- Действительно, интересно. И зачем?
- Я думаю, его расстреляли твои бывшие компаньоны из "Бетимпекса", для
того чтобы в МВД и прокуратуре из него не вытрясли "пассворды" - секретные
коды счетов...
Сашка криво ухмыльнулся:
- Ну уж - компаньоны! Много чести! Так, временные контрагенты...
- Нет, Саня, временными контрагентами ты их потом сделал, перед тем как
их кинуть окончательно, - остановил я его. - А начинали вы как вполне
равноправные партнеры!
- Оч интересно, оч! - покачал Хитрый Пес головой. - Тогда расскажи,
может, ты лучше знаешь...
- Не лучше. Но кое-что знаю, предполагаю, догадался. Весть об огромном
кредите, который выколачивает для Поволжского региона холдинг "Бетимпекс",
тебе принес Кот. Он дружил со Смаглием, шестеркой у хозяина "Бетимпекса"
Гвоздева... Припоминаешь?
- Очень возможно... Я такие второстепенные детали стараюсь не запоминать.
- Ага! Как мне сказал Хабусо, начальник полиции в Токио: "У меня
самурайская память - я не запоминаю лиц кредиторов и неудачников". Но это не
второстепенная, а очень важная деталь.
- Почему? Почему это важно? - искренне удивился Серебровский.
- Потому что Гвоздев создал всю базу этого проекта -
технико-экономическое обоснование, социально-политический прогноз,
договорился с областными губернаторами, получил их ходатайства в
правительство и финансовые гарантии. У всех уже слюни текли от запаха этого
жирного тельца... Одна малость мешала...
- Расскажи про малость, - попросил Сашка.
- Вице-премьер правительства Фатеев показал им непристойный жест полового
содержания - протянул правую ручку вперед, а левой постучал на сгибе: "Вот
вам, живоглоты, а не 350 миллиардов! Христос велел делиться... "
- А чего они не делились?
- Так они мечтали об этом, а найти человека подходящего, вхожего к
Фатееву казачка, не удавалось. Разговор нешуточный, человек должен быть
серьезный, сомнений у Фатеева не вызывающий. Вот тут и вышел на поле
забивающий форвард Серебровский, лучший бомбардир сезона, игрок национальной
сборной.
- Кот бы тебе сейчас сказал - не преувеличивай! Тогда я еще в сборную
олигархов не входил, - засмеялся Сашка.
- Сыграл и вошел! Ты дал заверения Фатееву, что все будет о'кей! И
неожиданно для Гвоздева взял всю игру на себя... Фатееву с тобой играть было
надежнее и спокойнее, чем с тем отморозком.
- Почему ты думаешь, что я вел эту игру? - спросил Сашка, поглядывая на
меня иронически поверх стекол своих разночински-золотых очков.
- Потому что ты - гроссмейстер такого рода комбинаций. Как только Фатеев
провел постановление правительства, отец Лены Остроумовой, который был тогда
замминистра финансов, дал указание спустить кредит в Индустриально-аграрный
универсальный банк - "Индаграунбанк". А там первым вице-президентом сидела
твоя бывшая любимая девушка Алябьева, очень хорошенький "бальзачок" в стадии
прокисания...
- Нехорошо, Серега, так говорить о коллегах, - неодобрительно заметил
Сашка.
- Да, Санек, я знаю, что ты не забыл ее подвигов и держишь здесь эту
вполне бессмысленную тетю членом правления. А тогда она все сделала перший
сорт, хай-класс: выдала вексель "Индаграунбанка" на 350 миллиардов рублей
руководителям Поволжского региона. С маленьким, но обязательным условием -
вексель должен быть всенепременно перестрахован в фирме "Омниа-Пакс". Ты это
помнишь, Саня?
- Да, что-то такое припоминаю, - улыбнулся снисходительно Серебровский,
нажал на кнопку и сказал в переговорник: - Надюша, распорядись нам кофе с
коньячком...
А мне сказал:
- Слушаю тебя с наслаждением! Как старый конь в стойле прислушивается к
забытым командам с плаца...
- Ну да! Это точно! Как старый конь, что с каждым годом глубже пашет!
Итак, "Индаграун" вы впоследствии разорили, фирма "Омния" с уставным
капиталом в 500 долларов стала перестраховщиком кредита на 90 миллионов,
поручив для надежности оперировать этой незначительной суммой
кредитно-инвестиционной компании "Интеркоммодитис". Это одна из твоих
бесчисленных лавочек, где ситуацию контролировал Кот. Вот тут и прошел ваш
жизнераздел... Здесь сломалась ваша дружба...
- Почему ты так решил? Почему именно здесь? - строго спросил Сашка.
- Хорошо, я объясню сейчас - как я понимаю. Но я хочу, чтобы ты мне
сказал, что случилось у тебя с Гвоздевым, когда кредит сел на счета
"Интеркоммодитис"?
- Началась война, - пожал плечами Сашка. - Гвоздев понял, что "Бетимпекс"
вывели из игры, и попер, как бык. Поскольку он дурак и позиционных ходов не
разумеет, я понял, что будет не просто кровопролитие, но и со страшной вонью
на всю страну. И велел Коту играть по правилам...
- Что значит "по правилам"?
- Сбросить кредит в регион, войдя в какую-то разумную долю на местах в
губерниях. Это были не слишком большие заработки, но мне очень нужно было
упрессовать "Бетимпекс" и отогнать Гвоздева от кормушки.
- А Кот не послушался?
- Нет, не послушался, - вздохнул Серебровский. - Ему не деньги были
важны, ему надоело быть вторым номером. Он хотел мне доказать, что
соображает не хуже меня. И он послал меня далеко-далеко...
- И что сделал?
- Бумагу надо было превратить в реальные деньги - "Интеркоммодитис"
разменял кредит на 20 векселей по 17, 5 миллиарда рублей и передал их
Второму ваучерно-инвестиционному фонду за 88 процентов. Современные алхимики
свершили чудо конвертации - стопка бумаги превратилась в груды золота...
Я раскрыл свою папку.
- Ты, может быть, и сам знаешь, но это список латвийских и литовских
банков, через которые перебросили оставшиеся семьдесят семь миллионов
долларов в "Дрезднер коммерц банк". Оттуда - в Штаты, в "Ферст нэйшэнэл бэнк
оф Нью-Джерси". А потом уже скинули на 12 счетов в оффшоре. Тут эти
номера...
Сашка не дотронулся до бумаг.
- Серега, зачем мне эти счета?
Вошла Надя, расставила чашки, налила в пузатые рюмки коньяк, неслышно
удалилась.
Сашка пригубил, задумчиво сказал:
- Гвоздев всегда был суетливым дураком. Этот злобно-требовательный кретин
никогда не оставлял пространства для маневра. Ему страшно понравилась идея
сделать дуплет - убить меня руками Кота и вынуть из него секретные коды
счетов. Поскольку Кот уже был у них в руках, они решили избавиться от
Смаглия. С точки зрения криминальной технологии, это не очень сложно. И не
очень дорого. Решено - сделано! А теперь выходит, Кот забил "рыбу". Пат! Ни
у кого нет хода, у всех нет игры...
- Саня, мне вся эта грязь и кровь надоела. Пора завязывать...
Сашка встал, обошел стол, подсел ко мне на ручку кресла, душевно сказал:
- Тогда, друг, дела твои плохи. Ничего другого в мире нет. Наша жизнь
растет из грязи, орошенной кровью. Поэтому плюнь. А твои страшные бумаги -
штука смертоносная, но неопасная. Как отсыревшие патроны...
Он взял папочку, медленно прошел по кабинету и, не открывая, бросил ее в
горящий камин. Полыхнуло, ярко взметнулось и опало белое бумажное пламя.
Сашка вернулся ко мне, чокнулся с моей рюмкой и невыразительно сказал:
- На этих счетах давно ничего нет...
Я долго смотрел на него, безуспешно пытаясь проникнуть за непроницаемый
фасад иронично-спокойного, равнодушно-снисходительного лица. Что там,
внутри, за этой чисто вымытой бетонной стеной в золотых очках? Неужели у
него в душе такой сгусток темноты, непроглядно черного мрака?
- Ты знал пассворды?
Хитрый Пес допил коньяк, глотнул кофе, сказал своим недостоверным тоном:
- Черт его знает, не помню уже! И не будь ты таким пафосным радетелем за
чистоту нашего юного капитализма! Ты не радуешься жизни из-за того, что не
видишь исторической перспективы.
- Вижу, Саня. С ужасом. Наши дети будут стыдиться нас...
- Ошибаешься, Серега! Они будут гордиться нами. На что хочешь заложусь с
тобой!..
Загудел зуммер переговорника. Сашка подошел к столу, нажал кнопку, и в
кабинет вплыл хрипловатый, с одышкой бас Сафонова:
- Александр Игнатьич, хотел зайти, доложиться о работе по утреннему
нападению... Мы тут кое-чего...
- Нет, нет, нет! Кузьмич, сегодня я разговорами сыт по горло, еду
отдыхать... И суета ваша, и вс„ ваши соображения меня не интересуют - мне
результаты нужны! Ладно, завтра поговорим...
Отключил генерала, как крошку со стола сбросил. Прикрыл глаза, как
задремал, и негромко сказал:
- Одна из главных иллюзий бедных людей, будто деньги дают свободу...
- А на самом деле? - спросил я.
- Не дают! Деньги дают власть, и она предоставляет сладостное право
распоряжаться чужой свободой. Но за это власть берет в залог твою волю...
Резко встал, подошел ко мне, уткнув мне в грудь палец, яростно сказал:
- Пройдут годы, пыль забвения покроет благородной патиной
непривлекательные подробности нашей жизни. Лихие писаки и бойкие киношники
сложат про наши пакости героические саги и возвышенные легенды - и к
потомкам мы придем не как разбойные лихоимцы. А как античные герои. Просто
нужно потерпеть, подождать, дожить...
АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:
РОЖДЕНИЕ
Я очень устал. Не сон, не явь. Тусклое полузабытье. Только боль соединяла
меня с миром.
Мы двигались, как надлежит шествовать царской процессии. Узкую тропу
впереди топтал на своем осле Пан, усевшись, как обычно, задом наперед. За
ним, с мукой передвигая опухшие разбитые ноги, брел я. И мне казалось, что
путь в ночной тьме освещают нам мои размозженные, растерзанные уши. А чуть
поодаль - мои верные псы. Они боялись и от тоски тихо выли, но не
разбегались, не бросали меня.
Не было за мной подданного мне народа. Мои люди были немы, глухи и слепы.
И сердца их бесчувственны. Они все были где-то далеко, по другую сторону
моей муки.
Только псы - нюхом? быстрым собачьим умом? невесомой звериной душой? -
опознавали в униженном и разрушенном рабе, скованном страшной золотой
колодкой, своего царя.
Они помнили меня.
Они верили мне.
Они любили меня?
А Пан, попивая из меха красное парфянское вино, утешал меня:
- Не кляни жизнь, Мидас! Она прекрасна и в страдании. К сожалению, она
очень коротка...
Его осел поднял дугой хвост и вывалил на кремнистую тропу дымящиеся комья
навоза. У меня не было сил обходить их, и я ступал босыми израненными ногами
в горячее зловонное месиво, и не успевал снова шагнуть, как навоз твердел,
застывал, круглился в тяжелые золотые яблоки.
- А если жизнь невыносима, Пан? - спросил я из последних сил.
- Не говори так, Мидас! И у царей жизнь бывает горька, но только горьким
лекарством исцеляют тяжелую хворь...
Оглушительно громыхнул гром, и ночное небо разъяла пополам длинная
серебристо-синяя молния. Пан опасливо взглянул наверх, вздохнул:
- Я надеюсь, что мой властитель Дионис и божественный брат его Аполлон
утомились долгим и ярким празднеством. Я верю - они сладко и беспечно
отдыхают. Когда они узнают о моем самовольстве...
Он не закончил фразу, крякнул и покрутил досадливо головой.
- Чего тебе тревожиться, Пан? Ты же бессмертен...
Пан гулко захохотал - сотрясался его толстый лохматый живот,
перекатывались под лоснящейся кожей мощные мышцы.
- Бессмертны только боги! Нам в утешение они дали бесценный дар -
короткий людской век. Ослепительно быстрый миг между сумерками рождения и
тьмой смерти. Звенящая радостью радуга - мостик из теплой мглы материнской
утробы в холодную черноту могилы. Поверь мне, Мидас, в мире, кроме этого,
ничего нет...
Когда мы дошли до берега Пактола, священной реки, к воде обещанного мне
Паном спасения, высокие звезды в небе прозвонили Час Тавроса.
- Миг мрака, Пан, пик ночи наступил, - сказал я.
- За этим пределом кончается власть темноты, - сказал Пан.
- Роковой страшный час - сейчас умирают старики и больные, - вздохнул я.
- Но в сладкой судороге наслаждения сейчас зачинают детей - гениев и
героев, - усмехнулся Пан.
- К спящим приходят самые тяжелые кошмары...
- А к музыкантам и поэтам являются и ласкают их музы...
- Пан, в этот час я велел поднимать на казнь осужденных...
- Зато искателей и путников поднимает в этот час надежда, - качал
громадной кудряво-патлатой головой Пан.
Выцветала густая синева ночи, невнятно лепетал на берегу тростник, с
шелестом и мокрым шорохом мчалась вода по камням, где-то близко закричала
птица.
Пан положил мне теплую руку на плечо:
- Плыви...
- Я утону в своем золотом рубище. Оно непосильно мне...
- Доверься, Мидас, я не обману тебя... Плыви... - И легонько толкнул меня
в спину.
Пустота падения. И удара о воду я не ощутил, и холода не почувствовал, и
страх исчез - я долго опускался сквозь густую и теплую воду, плавно, легко,
и движения мои были свободны, как во сне.
И это было чудо - я видел сон во сне.
А пришедшие после долгой мучительной неволи легкость, гибкость, свобода
были так прекрасны, что я решил остаться здесь навсегда. Но когда уперся
ногами в мягкое песчаное дно, где-то высоко вверху воду прорезал косой
острый луч солнца, и мир вокруг вспыхнул буйством невиданной красоты, я
увидел обещанную Паном радугу между рождением и смертью, оттолкнулся от
тверди и быстро поплыл к свету.
Вынырнул, тряхнул головой, не ощутил саднящей, острой, мозжащей боли в
ушах и увидел рассвет, и мокрый мягкий хитон холодил мне плечи, и услышал
счастливый заливистый лай скачущих по берегу моих псов, а медленно
удаляющийся вверх по тропе Пан кричал мне, что свобода - это и есть жизнь,
но я быстро плыл по течению и звал его в слезах:
- Пан, не покидай меня! Ты спас меня! Останься...
А он, задержавшись перед скалой на повороте, крикнул:
- Мидас, я нарушил волю богов! Ты-то эту компанию знаешь! И гнев их будет
ужасен... Больше, дружище, мы не увидимся никогда...
И ветер трепал и таскал, как тряпку, его крик - никогда... никогда...
никогда!..
- Подожди, Пан! Подожди еще миг!.. Я должен...
Быстрый поток уносил меня, и откуда-то издалека, уже не видел я Пана, а
все еще слышал его голос, измятый эхом:
- Отныне Пактол будет золотой рекой... Золотой рекой... Отдай ее людям...
Людям...
Я выбрался на берег, добрел до большой старой оливы и, падая, раскинул