бует?
   - Ничего. Пока ничего... Он потом попросит все сразу.
   - И что ты намерен делать?
   - Я думаю об этом, - спокойно объяснил Сашка. - До того как  он  запустит
этот грандиозный слив, у меня еще есть немного времени.  Те  дела,  проекты,
процессы, которые я запустил, уже существуют объективно - они вне моей воли,
я теперь не могу их остановить. Поэтому я не имею права, не могу ошибиться в
расчетах...
   - И в этом мощном сливе всплывет снова  история  Поволжского  кредита,  -
эпически заметил я.
   - Не хочу говорить об этом! - резко мотнул головой  Серебровский.  -  Это
были делишки Кота... Глупые, нахальные... Собственно, на этом кончились наши
отношения.
   - Саша, они не кончились. Они длятся...
   АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:
   СТАРЧЕСТВО
   Преосвященный отец Арсентий, епископ Сибирский, пришел минута в минуту. Я
встал ему навстречу, но продолжал глазами "держать" телеэкран, где  на  фоне
хроники испуганной беготни в торговом зале фондовой биржи диктор вещал:
   - ...непрерывное  падение  котировки  российских  ценных  бумаг  вызывает
беспокойство властей, которые, безусловно, примут в ближайшее время ответные
меры...
   Я вывел пультом звук, гостеприимно встретил иерея на середине необъятного
кабинета. Епископ  протянул  мне  руку,  повисшую  на  секунду  в  срединном
пространстве:  если  чуть  выше  -  я,  как  мирянин,  почтительно  принимая
благословение,  могу  облобызать  пастырскую  длань,  а  если  чуть  ниже  -
поручкаться  в  коллегиально-светском  рукопожатии.   Ну,   естественно,   я
предпочел сердечное крепкое рукопожатие, тепло взял преосвященного отца  под
локоток и повел его к креслам около горящего камина.
   - Чай, кофе? Вино? Что-нибудь покрепче? - радушно предложил  я  гостю.  -
Это ведь, как говорится, и монаси приемлют...
   Арсентий -  красивый  пятидесятилетний  мужчина  в  легкой  седине,  чуть
подсеребрившей окладистую бороду, - смотрел на меня с интересом:
   - Сейчас умные монаси приемлют то, что  им  врачи  разрешают.  Мне,  если
можно, чай...
   Возникшей по звонку секретарше Наде я сказал:
   - Чай и бисквиты. Не соединяй меня ни с кем.
   -  Я  рад  вас  видеть.  -  Арсентий  говорил  значительно,  неспешно.  -
Во-первых, у меня есть возможность лично поблагодарить за ваш  исключительно
щедрый дар на нужды церкви...
   -  Оставьте,  святой  отец,  -  махнул  я  рукой.   -   Нормальный   долг
христианина... Коли  есть  возможность...  Да  и  тысячелетняя  христианская
традиция на Руси внушила идею, что постная молитва  без  денег  до  Бога  не
дойдет.
   - Если молитва искренняя, от сердца, с верой  и  упованием  -  дойдет!  -
заверил пастырь.
   - Как говорил святитель Тихон: "Сейте  на  песке,  на  пустой  земле,  на
камне..."
   - Мы живем в трудные времена, - вздохнул епископ. - Грех стал  обыденным,
как бы нормальным. Добродейство  мне  кажется  всегда  подвигом,  еще  одной
ступенькой на лестнице к небесам... Кстати, мне сказал ваш помощник господин
Кузнецов, что вы изменили ваше первоначальное пожелание финансировать ремонт
и восстановление кафедрального храма.
   - Да, я понял, что сейчас гораздо уместнее  открыть  в  Восточной  Сибири
сеть воскресных приходских школ, - твердо сообщил я.  -  Начнем  с  ремонта,
восстановления и созидания храмов в душах людских. Я  намерен,  естественно,
под вашим руководством, устраивать еженедельный  праздник  для  детей  и  их
родителей. Каждое воскресенье - маленький религиозный фестиваль:  приобщение
к библейским ценностям, культурные развлечения и - обязательно! - совместный
с  родителями  обед.  Простая,  недорогая,  вкусная  трапеза  в  семейной  и
высокодуховной обстановке - всего этого они лишены дома...
   Официант   внес   чайные   приборы,    разлил    янтарный    напиток    в
тончайше-прозрачные  чашки,  придвинул   гостю   бисквиты,   варенье,   мед,
нарезанный ломтиками лимон, беззвучно удалился.
   -  Обратите  внимание,  святой  отец,  как   бесплодно   колотится   наша
политическая  элита  в  поисках  национальной  идеи,  способной   объединить
общество, - сказал я. - А ведь она перед глазами, она проста, как доска.
   - Уточните, - попросил поп.
   - Семью надо восстанавливать! Без семьи общество превращается  в  кочевую
орду. Давайте вместе реставрировать семейные ценности. Мне для этого никаких
средств не жалко...
   Епископ взял в руки дымящуюся  сизым  парком  чашку,  склонив  голову  на
плечо, взглянул на меня:
   - Сумма, ассигнованная вами, безусловно, очень значительна.  Особенно  по
нынешним несытным временам... Но! Вы не боитесь, что деньги будут  проедены,
а...
   - Нет, не боюсь, - перебил я нетерпеливо. - Я хочу пояснить  вам,  святой
отец, что я бизнесмен, и  любой  мой  поступок,  в  том  числе  благодеяние,
называется "проект" и заранее  обсчитывается  специалистами.  Я  не  намерен
просто перевести несколько десятков  миллионов  рублей  на  счет  епархии  и
получить у вас квитанцию-индульгенцию  для  последующего  вручения  апостолу
Петру.
   Арсентий усмехнулся:
   - А что вы намерены делать?
   - Мои люди закупят по  самым  льготным  оптовым  ценам  продовольствие  и
доставят его в регион. Они также договорились о закупке уже ненужных в армии
полевых кухонь. Вы организуете монахинь, жен  и  дочерей  местных  клириков,
церковный актив - они пусть и поработают по воскресеньям на  кухнях  в  наши
несытные времена. Это логично?
   - Логично, - кивнул епископ.
   - Мы приведем в церковь тысячи новых прихожан. Пусть там с ними поговорят
ваши священники и учителя  богословия.  А  я  сумею  организовать  для  этих
школ-фестивалей ученых - специалистов по этике, эстетике, истории церковного
искусства, артистов,  писателей  и  журналистов-почвенников.  Святоотеческая
Русь нам этого не забудет вовек!
   - Вовек - не знаю, а уж на  ближайших  выборах  -  точно  не  забудет!  -
засмеялся епископ.
   - Надеюсь, - серьезно, с нажимом сказал  я  и  повторил:  -  Надеюсь!  Не
забудет, хотя, надо признать, живем  мы  с  вами  в  земле  бессмысленной  и
беспамятной. Народец у нас, паства наша, прямо скажем, не сахар...
   Епископ развел руками:
   - Все народы, в общем, одинаковы. Нашему досталось уж слишком тяжело...
   - Тяжелее, чем китайцам? Или неграм? -  полюбопытствовал  я,  прихлебывая
чай.
   - Я не могу сравнивать меру чужих страданий, это  грех.  Но  негров  били
палками по голове, китайцев по пяткам, а нас - по душе... Ни в одном  народе
так целеустремленно не убивали душу.
   Я сочувственно покачал головой:
   - Да-да, я это понимаю... Поэтому наш народ-богоносец носил Бога,  носил,
пока не притомился сильно. Устал, надоело, он  и  бросил  его  где  стоял  -
посреди тысячелетней грязи и разрухи...
   Епископ Арсентий тяжело вздохнул, с грустью смотрел он на меня, в  чем-то
я, видать, сильно не соответствовал.
   - Большая смута у вас в душе, Александр Игнатьич...
   Я ернически сказал:
   - Это у меня оттого, что в молодости на  горы  лазил.  Альпинисту  трудно
поверить, будто Голгофа выше Эвереста.
   - Может быть и поэтому, - смиренно ответил епископ.
   - Что поделать! Мы, насельники этой земли, юдоли скорби и печали, идем  к
истине Господней трудным путями, - говорил я, а он пристально всматривался в
меня, словно решая, словно стараясь понять  -  разговариваю  я  всерьез  или
дурачу его.
   - Ваши пути, Александр Игнатьич, особенно трудны, ибо вы к Богу идете  не
от смирения, а от звенящей гордыни человеческой. - Епископ говорил негромко,
спокойно, звучала в его голосе чуть слышно снисходительность.
   - К сожалению, святой отец, жизнь на  земле  двигается  не  смирением,  а
гордыней людской, алчущим духом, завистью, агрессивными инстинктами и жаждой
накопительства, - развел я руками. - Это не я придумал, это аксиома бытия...
   - В мире нет аксиом, - покачал головой  епископ.  -  Мнимости,  видимость
истины, сиюминутные заблуждения. Апостол Павел сказал: желающие  обогащаться
впадают в искушения и погружают людей в бедствие и пагубу, ибо  корень  всех
зол - сребролюбие, подвергающее многим скорбям и печалям...
   - Одну  минуту!  -  энергично  воскликнул  я.  -  От  моего  сребролюбия,
подвергающего меня  скорбям  и  печалям,  сегодня  кормится  пищей  телесной
миллион  Божьих  душ!  Царь  Соломон  в  божественных  откровениях   указал:
умножается  имущество,  умножаются  и  потребляющие  его...  Разве  это   не
оправдание всего, что я делаю?
   Епископ мягко сказал:
   -  Вам  не  нужны  оправдания,  вам  нужен  душевный  покой.   Вам   надо
договориться с собой, с миром и с Богом. И для вас это почти невозможно, ибо
это не биржа и взаимозачеты не принимаются. Царь Соломон вас оправдал, но он
же вам заповедал: "Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит
богатство, тому нет пользы от того"...
   Я встал, подошел к рабочему столу, включил монитор, на котором непрерывно
бежали курсовые индексы биржи.
   -  Хочу  продемонстрировать  вам,  святой  отец,  что  премудрый  Соломон
лукавил. Заповедуя нам отказ от любви к богатству, он в  это  время  получал
ежегодного дохода шестьсот шестьдесят шесть талантов золота. Эта сатанинская
цифра  -  666  талантов  -  в  современных  мерах  веса  составляет...  одну
минуточку... так, около 25 тонн золота.
   - И что?
   - А то, что в переводе на рыночный  торговый  эквивалент...  -  я  быстро
щелкал кнопками компьютера, - это равно  801  тысяче  282  тройским  унциям.
Так... мгновение... на Цюрихской золотой бирже сегодня одна  тройская  унция
золота   стоила   333   доллара   56   центов...   Итак,   ежегодный   доход
царя-бессребреника  составлял  скромную  цифру  в  двести  шестьдесят   семь
миллионов двести семьдесят  пять  тысяч  шестьсот  двадцать  три  доллара  и
девяносто два цента... Впечатляет?
   Епископ пожал плечами:
   - Для меня это весьма отвлеченные понятия...
   - А для меня -  очень  конкретные!  Три  тысячи  лет  назад,  во  времена
Соломона, доллары еще не имели хождения. Это удивительно - но  факт!  И  все
равно любые деньги за этот огромный срок подверглись тысячекратной инфляции.
Таким образом, Соломон - проповедник смиренной мудрой бедности - зарабатывал
в год около двухсот пятидесяти  миллиардов  долларов,  если  по  современным
ценовым стандартам. Это больше, чем Билл Гейтс, султан Брунея, Джордж Сорос,
я и все остальные российские магнаты, вместе  взятые!  Почему  же  я  должен
поверить его проповеди?
   - Вы, Александр Игнатьич, не обязаны верить. Вы можете поверить Соломону,
ибо больше вам верить некому...
   - Почему?
   - Потому что легко отказаться от богатства, которого у  тебя  никогда  не
было. А вот при невероятном могуществе Соломона нужна была большая мудрость,
чтобы сказать в конце жизни: как вышел человек нагим из утробы матери своей,
таким и отходит, каким пришел - ничего не возьмет от труда своего,  что  мог
бы он понесть в руке своей...
   - Мне кажется, что общая ошибка состоит  в  том,  что  деньги  все  время
противопоставляют мудрости, - сказал я задумчиво. -  Деньги  -  это  и  есть
аккумулированная энергия мудрости.
   Епископ качал головой:
   - Жаль, что вас не удовлетворил наш разговор. Вы не верите мне. Не верите
людям, Священному Писанию, собственному душевному смятению...
   Да, не верю. Когда-то жили на нашей земле смиренные иноки,  благочестивые
отшельники, святые старцы. Можно было спросить - как жить? Что  истина?  Что
благо? В чем Бог?
   Давно это было.
   Некого мне спрашивать. В святых скитах, средь нетленных мощей  угодников,
хоронят уголовников, тамбовских бандитов.
   Я сам  себе  старец.  Мне  скоро  будет  тридцать  шесть.  Зачет  у  меня
фронтовой, день за три. Значит, больше века длится жизнь.
   Епископ Арсений печально уговаривал:
   - Об одном прошу вас - подумайте на досуге о словах Соломона, для вас они
могут быть знамением: мудрость дает  защиту,  как  дают  защиту  деньги,  но
мудрость лучше любых денег, ибо может спасти жизнь...
   КОТ БОЙКО:
   УМОПОМРАЧЕНИЕ
   Международный центр  астральных  наук  и  космических  знаний  размещался
почему-то не в Звездном городке и не на мысе Канаверал, штат  Флорида,  а  в
зажиточном, купеческого вида особнячке  в  Козицком  переулке.  Естественно,
чтобы мировая закулиса не  ляпнула  эти  бесценные  знания  и  не  присвоила
корыстно себе достижения этих таинственных астроанальных наук, охранял их на
входе в особнячок здоровенный свиноморд в рейнджерской амуниции.
   - Вам назначено? - строго спросил он.
   - А как же! Я - руководитель Академии ксенофобии и сексофилии, -  скромно
представился я.
   - Ваши документы! - потянул ко мне толстые руки бычара.
   Ага, ща-ас! Разбежался! Как говорит президент вашего центра - получишь  с
носу в рот.
   Я показал ему на телефон и ласково попросил:
   - Звони быстро в приемную и скажи, что к  президенту  на  встречу  прибыл
гасконский армянин Дертаньянц. Давай шевелись - она ждет, а я опаздываю...
   Мгновение он раздумывал - было видно, как шевелятся под  беретом  мускулы
мозгов, потом  он  махнул  рукой,  труд  этот  явно  был  страшно  громаден,
совершенно не по плечу одному. Он позвонил и кому-то сказал:
   -  Тут  какой-то  кекс  спрашивает  Джину  Рафаэловну.  Говорит,  что  он
армянин... - Повернулся ко мне и для надежности переспросил: - Как фамилия?
   - Дертаньянц, из Гаскони.
   - Дертаньянц, говорит... Не знаю, из Черножопии какой-то...
   Пауза была недолгой, и судя по тому,  как  он  энергично  замахал  своими
толстыми лапами тупого лентяя другому охраннику, маячившему в глубине холла,
распорядились наверху категорически.
   - Быстро, быстро! - скомандовал он коллеге, такому  же  пятнисто-зеленому
солдату удачи. - К президенту его!
   Пока тот волок меня на второй  этаж,  я  боялся,  что  он  обделается  от
усердия. Даже странно - почему они мне так противны? Почему  я  испытываю  к
этим караульным животным такое злобное отвращение? Может  быть,  это  волчий
рефлекс на сторожевого пса? Как говорил вор Лодыга: овчарка  -  это  вонючий
мент в лохматом тулупе...
   А по коридору мне навстречу семенящей иноходью мчался  генерал-полковник.
Ма-аленький такой, субтильный генеральчик -  с  херову  душу  полководец,  с
гривой развевающихся черных  волос.  С  красными  лампасами  на  портках,  в
золотых трехзвездных эполетах,  под  звон  и  дребезг  каких-то  самодельных
медалей - Джина Бадаян,  великая  экстрасенска,  предсказательница  счастья,
прорицательница     побед,      ясно      видящая,      как      заработать,
хиромант-хиропрактик-херотеоретик, президент всякой нежити,  академик  любой
небывальщины, предводитель проходимцев всех стран,  кумир  мира  идиотов,  а
теперь, оказывается, еще и генерал-полковник.
   Бежала и плакала от радости.
   - Джина, для дневного брючного костюма -  перебор!  Милитаристка  ты  моя
оголтелая!.. - крикнул я, принимая ее в объятия.
   Она была такая худенькая и тоненькая, что я просто поднял ее на руки, как
давеча вознес меня Карабас. А она целовала  меня  в  обе  щеки,  гладила  по
голове, как маленького, приговаривала, захлебываясь словами:
   - Господи, как я рада тебя видеть!.. Проходимец мой дорогой!.. Гасконский
брат мой Дертаньянц! Как ты жив?..
   - Ужасно! - горько сообщил я. - Ты вон дослужилась  уже  до  генерала,  а
меня разжаловали из капитана мушкетеров...
   - Кто? Кто он, этот демон? - страшным голосом вопросила Джина.  -  Назови
его, и силы нижнего черного мира поглотят...
   - Э, нет, подруга! - засмеялся я и поставил ее на пол. - Тут твои  номера
не пролезают! Ты генерал понарошечный, а он демон настоящий...
   Джина взяла меня за руку и повела к себе, сердито приговаривая:
   - С чего это ты решил, что я генерал понарошечный? Самый что ни  на  есть
всамделишный! Генерал-полковник медицинской службы...
   - Не гони пену, любимая. Я понимаю - уровень безумия в стране  высоковат,
но не настолько же, - усомнился я.
   Джина остановилась, уперла руки в боки, с вызовом спросила:
   - Хочешь сказать, что я глупее или хуже тех  долболомов,  которым  указом
звезд насовали?
   - Упаси Бог! Жаль, меня не спрашивают, а то  бы  я  тебя  сразу  направил
министром обороны! Или в МВД! Ты бы там такого шороху навела - вся страна бы
зачесалась! Чеченцы завтра же самораспустились - столицу  свою  из  Грозного
переименовали бы в город Жалобный...
   - То-то! - сменила гнев на милость  дипломированная  чародейка.  -  А  то
смотри - чакры порву! В астрал вышвырну, к чертовой матери!
   Мы посмотрели друг на друга и снова обнялись - так я рад был видеть моего
умного, верного, добропамятного дружочка Джин-Джину, которого я выпустил  из
бутылки давным-давно.
   Надо  сказать,  у  меня  вообще  фантастическая  способность  находить  и
кучковаться с разного рода недостоверными людьми, проходимцами, маргиналами,
мистификаторами и самозванцами. Я в них ощущаю родную  душу,  я  опознаю  их
мгновенно, как Буратино признал родными кукол в театре
   маркиза Карабаса.
   Когда-то  Хитрый  Пес  говорил  неодобрительно:  "У  тебя   неискоренимая
плебейская потребность предводительствовать стаей оборванцев и  импосторов".
Я не знал, что импосторы - это  и  есть  самозванцы,  и  очень  обижался,  и
отвечал ему очень находчиво и тоже по-заграничному: "А ты сам жлоб,  сноб  и
понтовила".
   Наверное, Хитрый Пес, как всегда и во всем, был прав. Так ведь  и  вышло,
что никого, кроме этих прекрасных импосторов, у меня и не осталось.
   А тогда я был в зените своих успехов и популярности - меня все  любили  и
тютюшкали. И все-таки невезуха подкараулила - на слаломном спуске вышиб диск
в позвоночнике. Вообще-то я любую боль терплю  -  с  детства  мне  доходчиво
объяснили, что боль - это спасительный рефлекс организма,  и  закрепляли  во
мне этот полезный рефлекс долго, основательно и разнообразно.
   Но тут вопрос о моем терпении не возникал - было неясно, сколько еще  эта
боль согласится терпеть меня самого.  От  любого  ничтожного  движения  меня
пронзал - от затылка до копчика - чудовищной силы электрический  удар,  и  я
впервые  по-настоящему  посочувствовал  нашим  несчастным  шпионам  супругам
Розенберг, сожженным на электрическом стуле в тюрьме  Синг-Синг.  Но  они-то
хоть атомную бомбу сперли, а мне за что?
   Пользовала меня толпа профессоров невропатологов, хирургов, остеологов  -
черт их знает, кого там только не было! Шухер стоял  невероятный  -  нависла
реальная угроза потерять чемпиона страны, нашу светлую олимпийскую  надежду.
Меня бесперечь катали, как дерьмо на тачке,  по  кабинетам  -  на  рентгены,
просвечивания и осмотры,  мне  делали  по  пять  уколов  промедола,  загнали
инфекцию и вырастили флегмону в арбуз величиной - и все это вместе  помогало
мне, как мертвому банки. От наркотиков я был все время под балдой, но  не  в
кайфе.
   Профессора качали многомудрыми еврейскими головами,  светились  лысинами,
как нимбами, многозначительно перешептывались, вздыхали и объявили  в  конце
концов утешительный диагноз - операция на позвоночнике неотвратима. Надежда,
что со временем смогу двигаться на костылях,  не  исключалась.  Консилиум  -
одно слово! Спасибо, эскулапы дорогие, йог вашу мать!
   Я уже был так измучен своим огненным позвоночным столпом,  что  мне  было
все равно: режьте, вправляйте, рвите на части - только пусть уймется в  жопе
это ГОЭЛРО проклятое!
   Перед вечером персонал куда-то разбрелся, стало тихо, и я, лежа на брюхе,
задремал. Потом услышал шорох, приоткрыл глаз и увидел около своей  страшной
ортопедической кровати тощую патлатую девку, которая вежливо сказала:
   - Здравствуйте, Костя. Меня зовут Джина, я экстрасенс и целитель...
   Моложавая ведьма с чертовой тусовки. Боясь разбудить свою звериную  боль,
я не шевелился и молчал, как партизан в гестапо.
   - Меня привез ваш друг Сережа и попросил помочь вам...
   - А где он сам? - шепнул я осторожно.
   - Внизу. Время ведь - десятый час, его не пустили...
   - Ага, его не пу