побуждений...
   -  Но  неделю  назад  вы  были  уверены,  что  мы  получим  постановление
правительства и найдем рычаги давления на Думу! -  вколачивал,  как  гвозди,
фразы Серебровский.
   -  Неделю  назад  еще  не  надвигался  финансовый  кризис!  -  задергался
Завалишин. - Правительство твердо стояло на ногах, а  не  балансировало  над
пропастью.
   - А вы собирались с этими  гнилыми  бумажками  ГКО  баловаться  до  конца
жизни? - ядовито осведомился Сашка. - Эта гнойная пирамида была  обречена  с
самого начала!
   - Неужели вы думаете, Александр Игнатьевич, что мы тут не понимаем пороки
внутренних заимствований? - вздымился вице-премьер. - Но нет выхода - налоги
не собирают, производство нерентабельно, почти все убыточно...
   Сашка откинулся на стуле, положил ногу на ногу, посмотрел на него в упор:
   - Это вы правы - все невыгодно.  Меня  удивляет,  откуда  берут  средства
печатать деньги - по идее, все они должны  быть  разворованы  по  дороге  на
Монетный двор...
   - Н-датес, проблема эта у  нас  существует,  -  государственно-озабоченно
вздохнул  Завалишин,  поправляя  золотистый  двухсотдолларовый  галстук  "Ив
Сен-Лоран". - Что касается  компьютерно-космического  проекта,  думаю,  надо
решать его по частям, а не весь сразу.
   - Поясните мысль? - строго спросил Сашка.
   Лысина Завалишина стала накаляться красным светом -  он  вдохновлялся  на
глазах:
   - Проект ведь действительно космический - в прямом и  переносном  смысле!
Он должен ввести  Россию  в  новую  коммуникационную  эру!  И  правительство
настроено весьма позитивно. Но вы, Александр Игнатьич,  должны  считаться  с
реальными  трудностями  сегодня!   Нужно   немного   повременить   в   части
юридического оформления  -  необходимо  провести  через  Думу  закон  ОСВ-2,
уточнить  статус  государственного  участия.  Я  не  сомневаюсь   -   проект
обязательно будет реализован...
   - Вы полагаете, что Билл Хейнс и я вложим девять  миллиардов  долларов  в
затею,  гарантированную  патриотизмом  наших  депутатов   и   доброй   волей
правительства? - с интересом спросил Серебровский.
   - Александр Игнатьич, голубчик, но ведь ни вы, ни хозяин "Макрокомпа"  не
должны сразу же инвестировать такую огромную сумму! - нашелся  Завалишин.  -
Пока  будут   решаться   процедурные   вопросы,   у   вас   возникнет   тьма
подготовительных работ.
   -  Интересно  знать  -  кто  гарантирует  мне  надежность  инвестиций  на
предварительные работы? Вы представляете, сколько это стоит?
   - Если хотите, я могу сегодня же дать вам и Хейнсу письмо с заверениями о
заинтересованности российского правительства в осуществлении проекта.
   - Ну что же, - вздохнул  Сашка.  -  Как  говорят  симпатичные  начитанные
испанцы Ортега и Гассет - лучше синица в руке, чем утка под кроватью...
   - Испанцы знают, что говорят. - Завалишин  весело  засмеялся  -  он  знал
Хитрого Пса хуже, чем я,  и  ошибочно  решил,  что  самая  неприятная  часть
разговора позади, дело сделано, в смысле - разрушено.
   Я смотрел на Сашку и по его лицу читал ясно, что Завалишин  ему  дело  не
сломает.
   А тот плел какую-то гуманитарную чепуху о значимости проекта для  страны,
о неостановимости прогресса, о почтовых трубачах Турн и Таксис  и  переписке
Одоевского с Пушкиным.
   Сашка встал, протянул вице-премьеру руку для прощания и грустно сказал:
   - Рейган ошибался, Россия - не империя зла Россия  -  страна  бесконечной
печали...
   Не понимая, куда он клонит, Завалишин осторожно переспросил:
   - Да-а?
   - Ни  один  из  сталинских  министров  никогда  не  слышал  електрических
разговоров и понятия не имел  об  Одоевском...  -  И,  не  давая  Завалишину
возникнуть, упер в его тщедушную грудь  указательный  палец:  -  Сегодня  же
переговорите  с   премьером   Кириенко.   Мне   надо   с   ним   встретиться
незамедлительно. Договоритесь об этом. Пожалуйста...
   Серебровский проследовал через приемную, ни на кого не глядя, не  отвечая
на приветствия толпящихся просителей, ни с кем не  прощаясь.  Петр  Петрович
распахнул дверь в коридор шириной со  Старый  Арбат,  и  Хитрый  Пес  вышел,
сопровождаемый нами, двумя бессмысленными статистами, театральными  куклами,
которым он даже ниточки поленился  привязать,  ибо  знал  только  один  жанр
представления - театр одного актера.
   И плюнул на алую ковровую дорожку.
   -  Профессор  метафизики  Хосе  Ортега-и-Гассет,   если   бы   не   помер
давным-давно, сказал бы сейчас:  "Градоначальник  города  Глупова  Топтыгин,
собственно, не то чтобы был зол, а просто так  -  скотина",  -  сообщил  нам
Сашка.
   Петр Петрович спросил:
   - Александр Игнатьич, он что - струсил? Или денег хочет?
   Сашка передернул плечами:
   - Наверное, и то и другое. Но дело не в нем.  Завалишин  просто  изрядный
прохвост и заурядный дурак. И ввязался в игру не по его умишку. И не по  его
силенкам...
   - То есть? - не понял Петр Петрович.
   - Мои коллеги-конкуренты очнулись  и  через  него  решили  развести  меня
пожиже... Для начала они попросили Завалишина  застопорить  пока  проект,  а
потом уже, оглядясь, обдумав и благословясь, учинить  раздел  этого  пирога.
Сейчас существуют проверенные механизмы - экспертизы,  конкурсы,  тендеры  и
прочая тряхомудь, наводящие тень на плетень...
   - А что будешь делать? - Я обозначил свое присутствие.
   Хитрый Пес смотрел на  меня,  но  не  слышал  -  думал  о  чем-то  своем,
наверное, быстро считал варианты,  прикидывал,  искал,  я  думаю,  системный
подход.
   - Что ты сказал? - переспросил он, когда мы подошли к лифтам.
   - Ничего не сказал. Спросил - что делать будешь?
   Сашка  помолчал,  скорее  всего  мерил   дистанцию   безопасности,   свой
единственный нерушимый принцип - не доверять никому, а потом засмеялся:
   - Для начала - выгоню Завалишина из  правительства.  Засиделся!  Как  вы,
менты, говорите - сросся со средой.
   Я промолчал, а Петр Петрович эпически заметил:
   - Они, как сюда попадают, будто с ума сходят. Ребенку  ясно  -  министров
назначают и снимают. А магнаты пришли навсегда...
   Я с интересом оглянулся на него - Петр  Петрович  не  угождал  Сашке,  не
говорил приятности, не льстил. Он действительно так думал.
   - Ну, ты чего насупился? - толкнул меня Сашка. - Завалишин не понравился?
   Телебенькнул звонок приехавшего  лифта,  вспыхнули  сигнальные  лампы,  с
рокотом покатились створки в стороны.
   Я пропустил Серебровского в кабину и смирно сказал:
   - Нет, не понравился. Я думаю, он похож на Фатеева.
   - На кого? - удивился Сашка.
   - На вице-премьера Фатеева.  Помнишь?  Ты  через  него  вышиб  Поволжский
кредит...
   АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:
   ГЛУБОКОМЫСЛИЕ НА МОКРОМ МЕСТЕ
   Как только машины рванули от Белого дома, оглушительно громыхнул громовой
раскат, сиреневый сполох молнии располосовал черное  небо  и  ливень  рухнул
стеной.
   - На Баррикадную, - скомандовал в рацию начальник охраны Миша, повернулся
к нам и пояснил: - Надеюсь  объехать  туннели,  там  сейчас  весь  транспорт
станет...
   - Валяй!
   Но мы опоздали. Около зоопарка мы вмазались в глухую пробку  -  маленький
пятачок уже намертво  забили  потоки  автомобилей,  стекающие  сюда,  как  в
воронку, с Пресни, Грузинов и площади Восстания. И назад уже хода не было  -
подперли в четыре ряда, во всю ширину дороги. И на встречной  полосе  -  под
завязку.
   Охранник Миша, судорожно  шарящий  по  волнам  милицейской  радиостанции,
оторвался на миг и со злорадной улыбкой доложил:
   - Гаишники визжат от ужаса - у Самотеки затерли в пробке кортеж Кириенко.
Премьер на совещание опоздал...
   - Все, суши весла. Будем ждать... Соедини меня с Палеем.
   Миша быстро набрал цифры и протянул мне телефончик.
   - Палей слушает... - буркнуло в трубке быстро, озабоченно.
   - Привет, Вениамин Яковлевич. Доложи обстановочку...
   - Биржа падает катастрофически... "Бетимпекс" прекратил платежи...
   - Вот это хорошо! Первая добрая весть за день!
   - Мне тут сказали, что через час  Центральный  банк  ставки  вздернет  на
дыбы.
   - Ладно, как с эвакуацией "воздуха"?
   - Трансферы завершены, акцепты с первого рубежа получены...
   - Ага, отлично! Начинайте гнать их по цепочке дальше...
   Вода ровно,  гулко  шумела  по  крыше  автомобиля,  за  стеклом  -  серая
безвидная мгла.
   - Люди, к счастью, совсем не понимают друг  друга,  -  неожиданно  сказал
Серега Ордынцев.
   - О чем ты? - удивился я.
   - Ты Завалишина грубо унизил. Объяснил, что только сталинские  хамы  были
настоящими министрами. А он и не заметил...
   - Или заметил, не влияет, - сказал  я.  -  В  глубине-то  души  Завалишин
понимает, что со всей своей ничтожной трепотней - не чета он тем зубрам...
   Серега потер запотевшее изнутри стекло, спросил:
   - А ты уверен, что советские министры лучше нынешних?
   Я засмеялся:
   - Замечательный вопрос! Это все равно, как если бы я  спросил  тебя:  кто
лучше - бандит, крутой медвежатник или отмороженный сявка-форточник? Это  не
относится к категории "лучше-хуже". Это системная проблема эффективности.
   - Поэтому ты и решил податься во  власть,  -  иронически  заметил  Верный
Конь.
   - Отчасти, - спокойно подтвердил я.  -  Я  хочу  внести  в  наш  безумный
эксперимент тему здравого смысла. Во всяком случае, как  я  это  понимаю  на
сегодняшний день...
   - А как ты это  понимаешь  на  сегодняшний  день?  -  подчеркнуто  смирно
поинтересовался Ордынцев.
   Хорошо, я скажу ему. При всей возникшей в нем заостренности -  нормальной
реакции друга, перешедшего на положение служащего, он мне ничем  не  опасен.
Он мне нужен и полезен, о чем и сам не догадывается. А кроме  того,  я  его,
наверное,  люблю  -  как   часть   моей   жизни,   тот   прекрасный   период
простовато-доброжелательных взаимоотношений с миром. И вообще не  понимаю  -
как он может  быть  хорошим  полицейским?  Хотя  с  Фатеевым  он  сообразил.
Молодец. Надо только правильно сориентировать его,  чуть-чуть  довернуть  на
курсе.
   - Так что со здравым смыслом? - напомнил Серега.
   - Здравым смыслом? Шевелится он во мне, гад, скребется,  шепчет  на  ухо:
"Саня,  не  спи  -  замерзнешь.   Страна   беременна   сталинским   режимом!
Давай-давай! Срочно нужен акушер, повивальный дедка!"
   - Не понял! -  вскинулся  Серега.  -  Так  ты  что,  собираешься  спасать
демократию в стране? Или установить тоталитаризм  в  одном  отдельно  взятом
крае Сибири?
   Я взглянул  в  непроницаемое  мокрое  месиво  за  окном:  кажется,  дождь
припустил еще сильнее. Фары встречных автомобилей дымились в  водяной  сетке
оранжевыми шарами.
   - Ну что ж, друг Серега, сидеть нам с тобой в  этой  дождевой  автопрорве
долго,  развлечений  и  дел  не  предвидится.  Давай  устроим  политзанятие,
семинар-скучище об устройстве жизни человеческой. Ты  заметил,  кстати,  что
людям кажутся всего скучнее вопросы, от которых напрямую зависит их жизнь?
   - Я тоже предпочитаю про баб и безобразия, - улыбнулся Ордынцев.
   -  Тогда  воспользуемся  этим   транспортным   безобразием,   порожденным
безобразием  стихии  и  народным  безобразием  под   названием   "российская
демократия"...
   - А чего ты так демократию не любишь? - перебил меня Серега.
   Вода текла по улице густой мутной речкой и вместе с мусором -  бумажками,
пластмассовыми стаканчиками, щепками и тряпками - несла первые клочья осени,
тьму желтых, бурых, жухлых листьев. Вот и еще одно лето  пробежало.  Сколько
их осталось?
   Смешной человек Серега -  "почему  ты  не  любишь  демократию?"  Это  как
расспрашивать  Ломоносова  -  вы  почему,  Михаил  Васильевич,  великий  наш
русско-народный всезнатец, не любите вещество горения "флогистон"?
   Да потому что нет никакого "флогистона"! В природе не существует!
   - Серега, демократия в России - вещь противоестественная и  нелепая,  как
шпоры на валенках, -  заверил  я  его  совершенно  серьезно.  -  Демократия!
Тоталитаризм! Чепуха, мусорная болтовня!  В  мире  нет  нигде,  слава  Богу,
демократии.  Когда-то,  в  сумеречно  далекие  родоплеменные   времена   она
ублюдочно тлела - дикари общим рассуждением решали, как  им  надо  жить.  Но
однажды возник вождь и дал армейскую команду - делай, как я!  И  с  тех  пор
демократия стала чисто духовной идеей, вроде религиозной  конфессии.  Иудеи,
христиане, мусульмане и истинно верующие демократы. Хочешь приобщиться - это
как  в  церковь  сходить,  всегда  пожалуйста,  можешь   помолиться,   бабки
пожертвовать, а вот с Богом поручкаться, за бороду подержать -  это  хрен  в
сумку! Только на небесах, в следующей жизни...
   - Ага, уловил, - кивнул Ордынцев. - Выходит, между Москвой,  Пхеньяном  и
Вашингтоном особой разницы не просматривается?
   -  Ого-го-го!  Разница  огромная  -  в  бабках!  В  механизме  управления
экономикой, который и есть техника управления  людьми.  Тем  самым  демосом,
который якобы и осуществляет свою кратию. В Пхеньяне  техника  простая,  как
дубина, - военно-пыточная  система,  послушание  абсолютное,  но  денег  нет
совсем. И скоро это, конечно, упадет. А Америка, которую долгие века строили
купцы, менялы и ремесленники, простоит подольше.
   - Лет сто?.. - мрачно предположил Сере га.
   - Ну, в следующем веке сто лет ни одна демократия  не  простоит.  Слишком
дорогие декорации в этой постановке. Но в Штатах это будет стоять,  пока  не
источится, не соржавеет, не сломается их замечательный денежный механизм.
   По тротуару бежал  мальчишка.  Мокрый  насквозь,  совершенно  счастливый,
махал руками - он плыл в дожде. Я тоже так бегал - говорили, что если бегать
под дождем босиком, то быстро вырастешь. А я  очень  хотел  вырасти,  я  был
маленький.
   Неужели остался?
   - Баксы - штука действительно обаятельная, - согласился Серега. - И  что,
они и поддерживают американские народные права и свободы?
   - Они ничего  не  поддерживают,  -  покачал  я  головой.  -  Они  и  есть
американская демократия. Посмотри, что на баксе нарисовано...
   Серега засмеялся:
   - Джордж Вашингтон в седых кудряшках. Как моя бабушка Серафима в завивке.
Смотрит на нас подозрительно, курс доллара в Москве проверяет.
   - Вот это точно! Но символ свой  они  на  спинку  купюры,  на  грин  бэк,
залепили - недреманное масонское око! Никогда  не  смеживается,  не  спит  -
надзирает, чтобы средний американец был таким же покорным и  послушным,  как
северный кореец. Не битьем и голодом управляет это грозное око американцами,
а собственным домиком, джипом и завалом жратвы.
   - И вольнолюбивый американский народ ни  фига  не  решает?  -  усмехнулся
Серега, задумчиво глядя на залитую дождем улицу.
   -  Народ,  к  счастью,  нигде  ничего  не  решает.  Ни  американский,  ни
российский, ни корейский. И не спрашивают его нигде и никто, и спрашивать-то
не о чем - не понимает наш прекрасный демос ни хрена. Чтобы  демос  не  стал
охлосом, по-нашему - охламонами, решает за него власть. Везде, всегда,  все!
В нормальной стране обыватель  боится  банковского  инспектора  больше,  чем
полицейского.
   - Веселую ты изобразил картинку.  Тупая  власть  насилия  или  изощренное
владычество денег? - раздумчиво сказал Ордынцев и спросил: - Как я  понимаю,
ты надумал нас  всех,  как  гирьки  на  весах,  передвинуть  от  Пхеньяна  к
Вашингтону? Или наоборот?
   - Я вообще хотел бы сменить вектор движения. Жить в Пхеньяне страшно, а в
Вашингтоне невозможно. Да и неохота! Если бы поставить Россию на рельсы -  в
мире лучше страны бы не сыскалось...
   - На рельсы - куда? Куда мы, счастливые Чебурашки, поедем в этом  голубом
вагоне?
   - В просвещенный абсолютаризм. В экономическое самодержавие...
   Верный Конь оборотился ко мне, посмотрел как на буйно помешанного.
   - Не боись, Серега, я в своем уме, - успокоил я. - Я знаю, что говорю.  И
оперирую не лживой митинговой демагогией о народном счастье,  а  единственно
достоверным знанием - пониманием природы денег. Они, как люди, творят жизнь,
рождаются, растут, плодятся...
   - А случается, умирают?
   - Нет, Сережа, деньги не умирают. Они бессмертны. В земле они  называются
"сокровище", в моих руках - рабочий капитал, в  твоих  -  зарплата.  Но  эти
сгустки энергии  не  исчезают  -  страховая  фирма  "Ломоносов-Лавуазье"  не
допускает: где-то что-то убавилось, значит, кому-то прибавилось, просто  они
переходят в другое состояние...
   Верный Конь покачал недоверчиво головой:
   - Сделай милость, просвети.  Я  ведь  сейчас  работаю  в  стране  бывшего
просвещенного абсолютизма. Вернусь из  Лиона  сюда,  а  тут  уже  -  будущий
просвещенный абсолютаризм. В чем разница? Что, как говорится, носить будут?
   - Язык за зубами. Сейчас многим болтовня успешно заменяет  работу.  Стало
выгодно  быть  разговорчивым  бездельником,  якобы  защищая  и   представляя
интересы народа. Вот этого - не надо! Я и  сам  народ  не  обижу!  Все  наши
великие демократические завоевания - запретить и позабыть! Наш народ у Мишки
Горбачева просил не свободы, а колбасы, а он, дурень, не  понял  и  дал  ему
гласность. А я дам людям свободу работать до упора и жрать колбасу от  пуза.
Но политических  игрищ  -  никаких!  Все,  наигрались!  Законы  -  понятные,
строгие, справедливые. Армию бюрократов сокращу  в  сто  раз.  За  взятки  -
расстрел. Дармоедов - в зону. Блатным - пулю...
   - Слушай, Хитрый Пес, не пугай так сразу! А кто же  это  будет  тебе  так
абсолютарно просвещать народ?
   - Военные коменданты. И полиция, не берущая взяток.
   - Но вы же меня убедили, что здесь таких нет! - воскликнул Серега.
   - Есть. Есть, поверь мне. Не стоит село без  праведника,  а  держава  без
людей, которые живут по понятиям. Не блатным, а Божеским...
   - Что, попов попросишь подсобить?
   - Нет, я попрошу тебя. Ты мне их всех сыщешь и такую полицию  создашь.  Я
хочу, чтобы следующим министром внутренних дел России был ты...
   Не шутил я с ним. И не обманывал. Ну, может быть, не все сказал. Так  это
ему и не надо.
   Господи, как я устал от огромного количества ведомых мне тайн!  Серега  и
не представляет даже, как старят человека тайны.  Вся  его  жизнь,  вся  его
работа предполагают  конфиденциальность,  закрытость,  секретность.  Но  это
бессмыслица, ибо  имеет  задачу  сделать  скрытое  явным,  это  не  таинство
созревания зерна в земле, а закрытая напряженность нарыва.  И  от  этого  их
молчаливость никогда не становится  тайной,  а  всегда  остается  пустяковым
служебным  секретом.  Любая  бумага  со  строжайшим  грифом  -   "совершенно
секретно!" - гроша не стоит, потому что настоящие тайны не доверяют бумаге.
   Настоящим тайнам отпущен срок жизни их хранителя, и  они  должны  умирать
вместе с ним. Человек, переживший тайну, смешон и беззащитен.
   Кот Бойко думает, что владеет моими тайнами.  Серега  надеется  разгадать
то, что знает Кот. Эх, мальчики вы мои дорогие...
   Тайну знает Вениамин Яковлевич Палей. Мы здесь - в августовском ливне,  в
автомобильной пробке у ворот зоопарка - рассуждаем  о  демократии.  А  Палей
перекачивает деньги. Огромные деньжищи!  Несчетные  миллионы.  Кровь,  душу,
плоть завтрашней власти. Будущее легионов людей.
   Вот это тайна. И тебе, Серега, такие тайны еще не по  плечу.  Или  не  по
душе? Какая разница...
   СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:
   ДЕТСКИЙ "МЕРСЕДЕС"
   Лена Остроумова, мой личный секретарь, сделала пометку  в  блокноте  и  с
лучезарной улыбкой сообщила:
   - Рабочая программа  на  сегодня  исчерпана,  осталось  только  позвонить
жене...
   - Не понял? - Я посмотрел на нее озабоченно.
   - Вы здесь, дорогой  Сергей  Петрович,  болтаетесь  больше  недели.  Пора
звякнуть, узнать, все ли у них благополучно, не надо  ли  чем  помочь.  Сыну
Василию скоро идти во второй  класс  лионского  лицея  имени  Мольера.  Надо
озаботиться, все ли куплено парню для учебы, не надо ли что-то подослать  из
Москвы...
   - Зачем? - спросил я, покручивая на руке свой шестипулъный браслетик.
   - Проявить сердечное участие, набрать в семье очки, ук