Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
на плечо:
- Сумасшедшая жизнь!
- Твой муж мне объяснил - нормальный карнавал, - пожал я плечами.
- Ненормальный карнавал, - покачала головой Марина. - Во всей Москве
Санек не сыскал дворецкого-японца, пришлось взять вьетнамца, которого мы
продаем за японца. Но шутка в том, что те свиные рыла, для которых гоняют
эти понты, не отличают японца от вьетнамца, они все на их взгляд -
косоглазо-узкопленочные. А Вонг, я думаю, только нас ненавидит больше
японцев.
- Многовато разговариваешь при обслуге, - отметил Серебровский и поднял
бокал: - За встречу... За прошедшую вместе жизнь... За нашу молодость...
Все чокнулись, по-птичьи тонко звякнул хрусталь, мы с Сашкой как-то
неуверенно пригубили, а Марина выпила вино одним долгим глотком.
Она не закусывала, а сидела, опершись подбородком на ладонь, и
внимательно, пьяно рассматривала меня.
Все-таки она обалденно красивая баба. Божий промысел, дьявольская шутка,
слепая игра мычащих от страсти генов, еле заметные мазки мэйк-апа - не знаю,
что там еще, да и предполагать не собираюсь, а вот поди ж ты - чудо!
Присутствует в ней какая-то кощунственная, невероятно волнующая смесь иконы
и порнографической модели из глянцевого журнала, и действует она как
алхимический субстрат - достаточно одного взгляда на нее, и вместо вялой
маринованной сливы простаты вспыхивает в мужских чреслах солнечный
протуберанец, а яйца становятся больше головы.
К сожалению, все это добром не кончается. Не дело это, когда с одной
бабой хотели бы переспать три миллиарда мужиков. Ну, минус гомики, конечно,
зато - плюс лесбиянки. Я считаю и всех тех, которые не слышали о ее
существовании, но, несомненно, стоило бы им взглянуть разок, они - как тот
грузин из анекдота - сказали бы:
"Конэчно, хочу!"
Ну а ты, Верный Конь?
Не буду отвечать. Имею право. Никого не касается. Мне мои дружки, суки
этакие, Кот Бойко и Хитрый Пес, придумали на целую жизнь жуткое амплуа -
Верный Конь. Не друг я ей, не любовник, не муж, даже не воздыхатель. Мне
досталась ужасная роль - быть свидетелем, как два моих друга, два брата
приспособили самую красивую на земле женщину в нашу популярную национальную
забаву - перетягивание каната...
Марина положила руку на мою ладонь и спросила:
- Серега, ты счастлив?
Я поднял на нее взгляд:
- Ничего не скажешь - простенький вопрос! Наверное, "нет счастья на
земле. Но есть покой и воля..."
- И ответ простенький, - кивнула Марина. - Обманул поэт - нет покоя, и
воли нет поэтому...
Серебровский дожевал кусок и спокойно сказал:
- Я думаю, Мариночка права. У нее нормальная точка зрения умного
человека, бесконечно утомленного непрерывным отдыхом. А Марина - невероятно
умный человек. Пугающе умна моя любимая. И ничем не занята.
Марина хмыкнула:
- Видишь, Серега, - жалким куском рябчика попрекает, горьким глотком
монтрашо девяносто третьего года укоряет. Страна в разрухе, мы на пороге
голода и нищеты, а я гроша живого в дом не приношу. Нет, Серега, нет счастья
на земле...
- Счастья наверняка нет, - согласился Сашка. - Во всяком случае, в твоем
понимании. А что есть вместо счастья, Марина?
Марина повернулась к нему и произнесла медленно, со страхом, болью,
неприязнью:
- Не знаю. Христос сказал: сладкое обольщение богатства...
И снова в благостной тишине семейно-дружеского ужина я услышал визг
тревоги, опасности, стоящей на пороге ненависти.
Я, медленно постукивая пальцами по столу, неуверенно сказал:
- Иногда в жизни счастье заменяет долгое везение. Фарт. Это я от
профессиональных игроков знаю.
- Тогда все в порядке! - захлопала в ладоши Марина. - Мой муж Санечка и
счастливый, и везучий! У нас, Серега, есть своя ферма - Санек купил какой-то
племенной совхоз. Серега, ты знаешь что-нибудь омерзительнее теплого парного
молока? Но это не важно. Я тебе, Серега, расскажу по секрету, ты смотри,
никому не проболтайся, - у нас там куры яйцами Фаберже несутся. Вот какие мы
везуны!
- По-моему, приехали, - вздохнул устало Серебровский.
КАК ОНИ ЭТО ДЕЛАЮТ
В Центре радиотелеперехвата "Бетимпекс" два инженера-оператора перед
огромным монитором с картой Москвы что-то объясняют Николаю Иванычу.
- Радиомаяк, вмонтированный в трубку, по-видимому, частично поврежден.
Сигнал нестабильный. Наши пеленгаторы не берут его во всем диапазоне, -
говорит один из них, скорее всего старший.
- Из-за этого мы не можем точно локализовать источник... Радиус
допускаемого приближения - два-три километра, - уточняет второй.
- Ни хрена себе - допускаемое приближение! - сердито мотает головой
Николай Иваныч. - Ты-то сам понимаешь, что такое в Москве два-три километра?
Десятки улиц и переулков! Тысячи домов...
Он смотрит на карту города, где в юго-западной части пульсирующим очажком
гаснет-вспыхивает затухающий, потом набирающий снова силу мерцания огонек.
- Ну, вы, Маркони глоданые, какие мне даете позиции?- с досадой
спрашивает Николай Иваныч.
- Четыре машины с пеленгаторами уже вышли в радиозону. Если в телефончике
батарею не замкнет совсем, мы за сутки-двое дадим точную дислокацию объекта,
- заверяет старший.
КОТ БОЙКО:
РАЙСКОЕ ЯБЛОЧКО
Я перевернулся с боку на бок и мгновенно проснулся, услышав, что Лора
тихонько всхлипывает. Комната серебристо-серо освещена экраном
невыключенного компьютера.
- Что? Что случилось?
- Ничего-ничего, - быстро вытерла Лора слезы краем простыни. - Спи, спи!
Тебе показалось...
- Ни фига себе! Показалось! - Я сел на постели, притянул ее к себе. -
Девушка с побледневшим лицом, вся в рыдальческих слезах уже бежит к пруду, а
мне, видите ли, показалось! Ну-ка, давай колись! Разоружись перед партией!
- Не обращай внимания! - Она уткнулась мне в грудь и, по-детски сдерживая
слезы, сопли, слюни, сопела. - Это от радости! Чисто нервное! Знаешь, бабы
не потому дуры, что дуры, а дуры потому, что бабы...
Я поцеловал ее, прижал к себе теснее, тихонько сказал:
- Все понял! А теперь говори - в чем дело?
- В шляпе! - оттолкнула меня Лора. - Подумала о том, как ты сбежишь
завтра, - так стало себя жалко! Жди тебя снова три года...
- А ты собираешься ждать? - строго спросил я.
- Не знаю... Наверное... А чего делать?
- Вообще-то лучше не жди. Плюнь...
Вот смешная девка. Полная дурочка. Как я могу ей объяснить, что ни с
одной женщиной я не способен прожить целую жизнь вместе, не про меня такая
судьба. Вообще-то существовала одна женщина, с которой я мог, наверное,
вместе состариться и умереть в один день. Но так вышло, что она меня
бросила. Стариться будем теперь врозь. Остается вместе умереть.
Как раз вот в тот черный период в моей жизни мы и сыскались с Лорой.
Забавно все получилось. Приехал я к приятелю Толику Куранде на дачу.
Когда-то мы с ним вместе за сборную страны выступали, почти в одно время
вылетели. Парень он был замечательный - шестипудовый кусок доброго, веселого
и пьяного красавца мудака. На гражданке себя искать не стал, не напрягался,
сильно выпивал и все время врал и хвастал. Подобрала его крутая баба -
директорша промтоварной оптовой базы, лихая дамочка со звеняще-визжащим
именем Зина Зиброва. Взяла его на полное содержание, от всех обязанностей
освободила, а знакомым говорила, что держит для женского здоровья
собственного чемпиона.
На мой вкус, бабенка она была вполне противная - нежная, жеманная,
мелкая, а ряшка у нее размером была, как у актера Депардье. Для своего
женского здоровья и, наверное, чтобы Толик, шальной Куранда, ее не бросил,
свое личико величиной с коровью морду Зина держала в холе и ласке, будто
любимое животное выхаживала и растила.
Сроду бы, конечно, не поехал я на их долбаный день рождения, если бы
Толик раз пять не позвонил. Неудобно, да и на душе такая мерзкая желтая
гадость, как на зассанной кошками черной лестнице. Черт с ним, поеду! Вручу
подарок, выпью по-быстрому и отвалю. Как говорит мой друг карточный шулер
Иоська Кацап, пришел на поминки, быстро всех поздравил - и сразу же за
зеленый стол!
Пора была осенняя, ноябрь, предзимок. Пока доехал до Опалихи, продрог
сильно - сломалась в машине к едренефене печка. Потом разыскивал их дачу,
огромное каменное сооружение, будто построенное из остатков сталинского
метро, - совсем стемнело. Продрог как бобик. Дождь со снегом хлещет, это
называется осадки - холодная грязь с неба, тьма и ужас. Вошел в дом,
озверелый от холода и досады, что приехал сюда, от злобы на себя, на
бросившую меня Марину, на Толика и хрупкую его подругу с крупнорогатой
молочной рожей - хочу всех убить!
А там гулянье дымит коромысленно.
Елки-палки! Кого там только нет - Ноев ковчег, на который зажуковали
посадочные билеты для чистых, а потом по блату и за взятки продали их только
нечистым. Стойбище индейцев-делаваров еврейской и кавказской
национальностей. Блатные, деловые, жуковатые, нужники, начальники, фирмачи,
славянские бандиты, платные телки - "зондерши", эмигранты, прибывшие из
Штатов за контрибуцией... Сказочный зверинец! Спектакль Ануя "Бал воров"!
Поднесли мне с порога штрафную, потом вторую, третью - загудело, зашумело
весело, ну, расправил орелик крылья - понесло меня. Огляделся я с высоты
птичьего полета - вон она, у стены стоит - Лора! Смотрит на меня во все
глаза, и такое на лице ее восхищение и такой восторг встречи написаны, что я
даже засмеялся. По-моему, на меня никто никогда не смотрел вот так. Шагнул я
к ней, а она рванулась навстречу, будто я на танец ее приглашал. Спросила
быстро:
- Вам что-нибудь нужно? Я с удовольствием вам подам...
Мне стало смешно. Я ее взял за руки и сказал:
- Дай один кисс! Поцелуй, значит, меня... Пожалуйста.
Она вспыхнула, засмеялась и говорит:
- Вообще я бы с удовольствием, но неприлично это как-то.
- А чего ж тут неприличного? - удивился я. - Мы ведь нравимся друг другу!
Она сказала:
- Да, вы мне очень нравитесь!
- И ты мне нравишься... Давай поцелуемся!
Я притянул ее, и она, умирая от восторга и смущения, прильнула ко мне, а
вокруг бушевали гоморроидальный содом, галдеж и безобразие. Но я уже летел,
подхватив ее на руки, и все вокруг отодвинулось, приглохло, размылось в
очертаниях. Не отпуская от себя, спросил ее:
- Тебя как зовут?
- Лора Теслимовка.
Я засмеялся:
- Это не фамилия, а сорт райских яблок. И в поцелуе ее был вкус яблок -
упругий, нежный, дикий, вкус простой и вечный.
- А ты что здесь делаешь?
- Я племянница Зинаиды Васильевны, хозяйки.
- У-у, значит, ты человек важный!
Тут Зиночка Зиброва, хозяечка наша, промтоварно-продовольственно-торговая
дама, возникла из гостевой толпы, похожей на кипящую помойку, и строго
сказала:
- Ну-ка, Лора, займись делом! Принеси студень из подвала. А ты, Кот, иди
к гостям, все заждались...
Я сам видел, честное слово, как в Америке таким племенным
молочно-товарным коровам ставят на морду тавро-клеймо-пробу - как там это
называется? Зиночка, зараза моя звонко-заливисто-звенящая. На твою морду
пробы негде ставить. Отстань.
Лора высвободилась из моих рук, пошла в подвал. У дверей обернулась и
спросила хозяйку:
- Зинаида Васильевна, а где фонарь? Там свет не горит.
- У меня есть фонарь, - сказал я, обернулся к Зиночке Зибровой и
посоветовал: - Ты лучше к Толику иди. А то он соскучится и уедет вместе со
мной.
А сам догнал Лору, схватил за руку и потащил по лестнице вниз.
- А фонарь? - испуганно спрашивала Лора.
- Да есть фонарь, есть, - уверил я ее. - Свет зачем тебе? Я тебе все
покажу...
Спустились в подвал, а там - густая осязаемая чернота, как в бочке с
варом.
- Темно, - неуверенно сказала Лора.
Я прижал ее к себе и целовал ее долго и радостно.
- Нехорошо, Зинаида Васильевна очень рассердится, Давайте найдем студень
и пойдем наверх.
- А где студень? - со смехом спрашивал я, потому что меня как-то очень
смешило, что мы будем носить студень, Я уже был пьяный. Я ходил по темному
подвалу, и куда бы я ни ступил, передо мной оказывалась Лора.
- Фонарь нужен, - сказала она робко. Я достал зажигалку и стал чиркать.
Студня нигде не было видно.
- Студень! Холодец из Зинкиной морды! Ты куда девался? - орал я.
Зажигалка выпала из руки, погасла. Тогда я притянул к себе Лору и стал ее
быстро раздевать. Она вяло сопротивлялась:
- Сейчас придет Зинаида Васильевна... Такой скандал будет!..
Я прислонил ее к чему-то твердому и запустил свои хищные цепкие грабки
под юбку. Я всю ее видел в черноте, я обонял ее и осязал, как разобранное
пополам яблоко. Я был весь - в ней, как счастливый, беззаботный червячок в
сердцевине райского яблока.
Лора блаженно вскрикивала и бормотала:
- Ой, нехорошо, нас там все ждут!
А я, корыстный червяк-подселенец, блаженно сопел и деловито успокаивал:
- Ничего, дождутся... Дождутся они своего студня... Не было тьмы,
подвального запаха пыли, духоты, а только свежий нежный запах зеленых лесных
яблок. Что-то гремело под ногами, чавкало и хлюпало, мы топтались на чем-то
податливо-мягком.
А потом я отпал от нее, и в подвале вдруг вспыхнул электрический свет -
это, видимо, Зинулька, зловещая зануда, решила меня выкурить-высветить из
подвала. Я огляделся и увидел, что стою в огромном жестяном блюде - противне
со студнем. Весь этот студень от страсти я истоптал в тяжелый бульон, и
брызги его вперемешку с лохмотьями мяса заплескали и облепили мои шикарные
брюки до пояса. Наверное, слон, кончив соитие, заливает себя и подругу таким
количеством густой комковатой мясистой спермы с ломтиками лимона.
Я озабоченно спросил:
- Лора, ты не знаешь - студень был говяжий или свиной?
- Говяжий. А что?
- Слава Богу! Я боялся, чтобы ты не забеременела от меня свиньей.
Лора стала нервно смеяться:
- Ты им хочешь подать студень на своих штанах?
- Убьют! Они, гости наверху, - люди страшные. Нам с этим деликатесом
появляться там нельзя. Пошли отсюда через боковую дверь.
Она испугалась, удивилась, обрадовалась:
- Куда?
- Ко мне. Будем жить в моей машине. Хуже, чем с теткой Зиной, тебе не
будет...
Я встал, пошел на кухню, достал из холодильника водку, нацедил добрый
стаканчик, хлопнул, закусил огурцом и вернулся к огорченной подруге с важным
заявлением:
- Слушай, Лора! Раньше в моей жизни было много ошибок и заблуждений...
Она с надеждой и интересом взглянула на меня.
- И самая горькая в том, - торжественно возвестил я, - что я, как всякий
видный коммунист - а я был очень видный, отовсюду видный коммунист, - был
вне лона церкви...
В глазах Лоры возникло опасливое подозрение, но я не дал окрепнуть ему, а
бросился на колени и страстно сообщил:
- А ведь нас когда еще Владимир Ильич Ленин учил: жизнь есть объективная
реальность, данная нам в ощущение Богом...
Лора осторожно сказала:
- Ну, если уж Ильич пошел в ход - не к добру, наверное, исповедь...
- И не права ты! - строго остановил я ее. - Потому что как только мы,
демократы, победили тоталитарный режим, так сразу же мы, видные коммунисты,
первыми вернулись в это самое лоно. Так сказать, вкусили наконец благодать
полной грудью.
Лора со вздохом махнула рукой:
- Раньше на железнодорожных станциях стояли таблички в конце платформы -
"закрой поддувало"...
- Твоя душевная черствость, Лора, и твоя грубость, Лора, не помешают мне
сказать тебе, Лора, все, что накипело в моей страждущей религиозной душе,
Лора!
- Трепач, проходимец и уголовник, - забыв о недавних слезах, улыбнулась
Лора.
- Неверие - мука и смертный грех темных духом. Это мне поп, мой
сокамерник отец Владимир, сказал. Святой человек, за веру пострадал - пьяный
въехал в храм на мотороллере, старосту задавил. Итак, подбивая бабки в моей
сердечной исповеди, торжественно обещаю... Как истинно верующий пионер...
- Обещаешь, как будто грозишься, - засмеялась Лора.
Я выдержал страшную паузу, потом отчаянным шепотом возгласил:
- Вот тебе святой истинный крест - никуда не убегу! - Я тяжело вздохнул и
смирно завершил: - В смысле - пока не убегу...
- В каком смысле - пока? - заинтересовалась Лора.
От громадности данного обещания я неуверенно поерзал и рассудительно
предположил:
- Кто его знает? Может, пока ты меня не выгонишь... Впрочем, и выгонишь -
не уйду. Мне все равно идти некуда. Буду тут с тобой мучиться, с
наслаждением...
АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:
МУЧЕНИЕ
Марина извивалась, кричала и плакала от сладкой муки, раскачивалась и
падала мне на грудь, взвивалась и с хриплым стоном счастья впечатывала меня
в себя, и в судороге наслаждения впивалась мне в шею зубами, и боль
становилась все острее - я чувствовал, что она прокусит мне горло, я
захлебнусь собственной кровью, я не мог этого больше терпеть - физическая
мука стерла удовольствие...
Закричал, оттолкнул ее - руки повисли в пустоте. Потрогал осторожно горло
- золотой крестик сбился на цепочке и уткнулся в ямку на шее, давил резко и
больно, как острый гвоздь...
Поправил крест на цепи, поцеловал его, разжал пальцы, и упал он мне на
грудь - тяжелый, теплый, - как ангельская слеза сострадания.
Повернулся на бок - пусто рядом со мной. У Марины своя спальня. Мы не
спим вместе. Довольно давно.
Я не могу. Не получается больше. Дикость какая-то! Все врачи мира не
могут уговорить или заставить моего маленького дружка. Он, послушник
подсознания, молча и неумолимо воюет с моей волей, с моими желаниями, с моей
личностью.
Врачи долдонят одно и то же: вы совершенно здоровы, вы молоды, у вас нет
никаких органических поражений или отклонений. Просто у вас стойкое
хроническое нервное перенапряжение, вы живете в режиме непрерывного
дистресса, вам нужен покой, разрядка и отвлечение.
Мое гнусное подсознание сильнее всех их знаний, исследований, препаратов
и процедур.
Когда я смотрю в бегающие глаза сексопатолога, когда слушаю утешающую
буркотящую скороговорку психотерапевта - весь этот жалобный, нищенский,
побирушечий бред профессорской обслуги, я понимаю с горечью и гордостью: не
руководители, не управители, не помощники они моему маленькому дружку,
живущему в монашеской черной аскезе и отшельничестве. Мое могучее,
отвратительное подсознание оказалось сильнее меня самого и наказало меня
по-страшному.
Импотенция? Ха-ха! Бессилие? Лом вам в горло! А может быть, это не
наказание? В том смысле, что не задумывалось как возмездие, а просто -
баланс сил? Может быть, изначально задумано, что римский папа не должен
трахать баб?
Но Кароль Войтыла, когда стал Иоанном Павлом, был уже старым хреном. А
мне тридцать шесть лет. И я не могу уйти в отпуск, чтобы отдохнуть, -
никогда, ни на один день. Я разряжаюсь, только переключив свое внимание с
одной кошмарной проблемы на другую - еще более невыносимую. Я отвлекаюсь от
своих забот только затем, чтобы положить в свой карман чужие.
Я - Мидас, строящий золотой свод мира. Большая тягота, большая власть,
большой кайф. Интересно, обрадовались бы или огорчились легионы людей,
зависящих от меня, если бы им довелось узнать, что не я им хозяин и
распорядитель их судеб, а мой маленький дружок, одинокий и бессильный,
отдавший меня самого во власть могучей черной тьмы бушующих во мне ураганных
стрессов и ужасных с