репить  расшатанный
командировками брак.
   Занятно, что я никогда и ничего ей не говорил о Ваське. Смотри, как у них
все плотно схвачено. Она ведь не проболталась, она это  говорит  специально,
она наводит меня на какую-то  мыслишку,  на  что-то  очевидное,  чего  я  не
замечаю.
   - Я спрашиваю - тебе зачем это нужно?
   - Странный вопрос!  -  Лена  вздернула  тонкие  бровки.  Круглая  веселая
мордочка,  круглые  плошки-глазки,  круглая  пимпочка  вздернутого   носика,
короткая   стрижка    на    небольшой    породистой    головушке.    Веселая
девчушка-старшеклассница. Жуть какая-то!
   Лена повернула ключ в замке, подошла ко мне и крепко, долго поцеловала.
   - Не боишься, что нас здесь застукают? - спросил я.
   Она покачала отрицательно головой и  быстрыми  своими,  ловкими  пальцами
стала расстегивать на мне рубашку.
   -  Только  один  человек  может  здесь  выразить  тебе  неудовольствие  -
Александр Игнатьевич Серебровский,  -  со  смешком  молвила  моя  всезнающая
старшеклассница. - Но он к тебе, мой медово-сахарный, не пойдет, а вызовет к
себе.
   - Ну, слава Богу, тогда заблудим на службе по-черному, - вздохнул я.
   Она оторвалась от меня и спросила с живым интересом:
   - Слушай,  скромник  мой  дорогой,  а  в  твоей  заграничной  ментуре,  в
Интерполе, я имею в виду, сотрудники так не балуются?
   Я представил себе, как я запираюсь в своем кабинете на  Шарль  де  Голль,
200, с секретаршей нашего управления - костистой  белобрысой  кобылой  Морин
Ван де Грааф, и она шепчет мне страстно сиплым басом: "О-о, майн цукер-хениг
кнаббе", - и  меня  охватил  такой  страх,  что  желание  сексовать  пропало
начисто.
   - Сотрудничка моя дорогая, - сказал я Лене  со  смехом,  -  в  Интерполе,
чтобы попасть с  этажа  на  этаж,  из  отдела  в  отдел,  нужен  специальный
электронный пропуск. А во всех кабинетах двери в коридор  всегда  распахнуты
настежь.
   - Понятно, - кивнула Лена. - Для пущей открытости. Мы открыты для стука?
   - Примерно так... А ты почему про Ваську моего заговорила?
   - Я хочу, чтобы у тебя было все хорошо. - Она смотрела  на  меня  в  упор
смеющимися круглыми глазами. - И вообще, я люблю детей.
   - А чего своих не заведешь?
   - Ты что, мой возлюбленный руководитель? Я сама еще дитя, нежный ребенок,
нераспустившийся цветок! Лет этак через восемь -  десять  все  организуется,
можно будет заняться прямым воспроизводством...
   Она взяла меня обеими руками за  уши,  притянула  к  себе,  стала  быстро
целовать в глаза, лоб, губы, жалюще-остросладко целовала и смеялась.
   -  Чего  сейчас  развеселилась?  -  спросил  я.  -  Скажи   правду,   мой
нераспустившийся распущенный цветок.
   -  Мы  -  я  и  наш  босс  Александр  Игнатьич  -  любим  детей   сильной
платонической любовью. Он не только своего Ваньку любит, он  и  чужих  деток
обожает...
   - Да-а? - протянул я неуверенно. - Свежо предание!
   Лена села передо мной на стол, обхватила меня  своими  длинными  сильными
ногами, подтянула вплотную.
   -  Несколько  лет  назад  охранник-дурак  упустил  со  сворки  Мракобеса,
хозяйского питбуля. Ты это чудовище видел, представляешь.  Ну,  естественно,
добрый песик в кровь искусал соседского мальчишку. Мальчонка-то  пустяковый,
а папаня его - некстати первый замминистра финансов. Объеденного  кабыздохом
парня забрали в больницу, и запахло грандиозным скандалом...
   - Не поверю, что Хитрый Пес не мог откупиться.
   - Серенький мой властитель, любимый командир! Конечно, деньги решают все,
но есть  ситуации,  отягощенные  эмоциональными  глупостями  -  родительский
испуг, материнский гнев, общая ненависть  к  собакам-людоедам.  Как  говорит
Серебровский,  разрушительное  действие  внесистемного  фактора.  Надо  было
сделать так, чтобы допрежь скандала в  газетах  и  заявления  в  прокуратуру
потерпевшие сами оказались довольны укусами...
   - Для этого надо было, чтобы вся министерско-финансовая  семья  оказалась
мазохистами, - заметил я.
   Лена восхищенно покачала головой:
   - Твой друг Хитрый Пес потому магнат,  что  знает  о  таких  возможностях
денег, про которые мы и не догадываемся...
   - Обложил ребенка компрессами из тысячерублевок? - предположил я.
   - Нет. Спросил -  сколько  лет  пацану?  Одиннадцать?  Отлично!  Позвонил
нашему представителю в  Нью-Йорк  и  велел  незамедлительно  купить  детский
"мерседес".
   - Это еще что такое? - удивился я и почувствовал стыд  -  прожил  столько
лет на Западе и не видел детского "мерседеса".
   - В Нью-Йорке самый лучший в мире  магазин  игрушек  -  "ФАО-Шварц".  Там
продается "мерседес" - настоящая двухместная "шестисотка", только маленькая,
метра полтора длиной. С двигателем, огнями, все на коже - как полагается, но
только для детей. Хороших, качественных детей, которые знают, где и  у  кого
надо было родиться. Потому что стоит этот  игрушечный  автомобильчик  девять
тысяч восемьсот долларов...
   - Ну-ну, и что? - Я почувствовал себя увлеченным старой сплетней.
   - В тот же день наш человек в Нью-Йорке снял с витрины "мерс" и  вечерним
рейсом увез в Москву. А поутру  в  палату  к  сшитому  и  склеенному  мальцу
вкатили это авточудо, и, как ты догадываешься,  после  этого  ребенка  можно
было выволочь из машины только с помощью того же Мракобеса.
   - Любопытная история... Может быть, это миф?
   - Наверное, миф, - легко согласилась Лена.  -  Правда,  я  сама  на  этом
"мерсе" прокатилась. Полный прикол!
   - А ты как в этот детский "мерс" попала?
   - А его привез в больницу мой папаша. Так уж получилось,  что  он  хорошо
знаком с Серебровским и покусанным замминистра...
   Мы молчали, глядя друг на друга. Мне показалось, что я  начал  улавливать
код, тайный подтекст ее разговоров со мной.
   Лена простодушно сказала:
   - Я думаю, что тебе было приятно убедиться в чадолюбии твоего друга. Отец
покусанного мальчика потом  понял,  что  за  суховатой  внешностью  олигарха
Серебровского скрывается нежная, чувствительная душа. Они  даже  подружились
впоследствии.
   - Что-то в этом роде я и предполагал.  Как  фамилия  этого  папы,  кстати
говоря?
   - Фатеев...
   Она ласкала меня пронзительно,  нежно.  И  властно.  А  я  вел  себя  как
сексуальный инвалид, как эротический лишенец. Я хотел с ней разговаривать.
   - Спасибо, что ты рассказала мне...
   - О чем ты? - оторвалась она на миг.
   - О восхитительной любви Серебровского к детям покусанных министров.
   - Не стоит благодарности. Добродетели босса очевидны...
   - Тебе наш босс нравится, - утвердительно спросил я.
   - Нет, - отрезала она, пытаясь выволочь меня из русла  интриг  в  сладкое
лоно удовольствий.
   Но мы - международные менты-мазохисты - так легко гадость на  радость  не
меняем.
   - Почему? Почему может не нравиться Хитрый Пес? Некрасивый?
   -  Перестань  говорить   глупости.   Богатые   некрасивыми   не   бывают.
Серебровский - очень крутой мэн.
   - И что?
   Она, видимо, махнула на меня рукой - от эмоционального паралитика кайф не
словишь. Закурила сигарету и сказала мне душевно:
   - В отличие  от  тебя,  мой  ненаглядный  начальник,  наш  шеф  Александр
Игнатьич - настоящий босс. Как вы называете в  Интерполе  главных  мафиозных
донов?
   - Саро di tutti capos. Босс всех боссов...
   - Вот он и есть Босс Боссович, потому что владеет замечательным  секретом
расчетов с миром. Все платят за него.
   - Нежный мой цветок, несведущее дитя, обращаю твое внимание, что  это  он
нам всем платит, - ради справедливости вступился я за друга.
   Она смотрела на меня с еле заметной насмешкой в круглых васильково-синих,
бездонно-прозрачных глазах.
   - Сердечный ты мой простофилюшка! Все фокусы в  цирке  очень  просты,  но
исполнить их может только мастер. Секрет Хитрого Пса  примитивен,  но  умеет
это делать только он один.
   -  Поделись  секретом,  девушка-невинность,  нетронутый  эдельвейс,  если
знаешь. Может, мы и для себя сообразим что-то про этот трюк?
   Лена положила мне руки на плечи и неожиданно просто сказала:
   - Сережа, это не трюк. Это характер, это свойство гениального бизнесмена.
Он платит смехотворно дешево за все, что покупает. И берет неимоверно дорого
за все, что продает. Хитрый Пес предлагает людям деньги, а  взамен  берет  у
них талант, дружбу, верность, счастье, будущее - он приобретает человеческие
судьбы. В руках у Серебровского контрольный пакет  акций  незримой  компании
"Наш мир завтра"...
   Растерянно покачал я головой:
   - И тебе не нравится такой крутой мэн?
   - Не-а! - беззаботно рассмеялась Лена. -  Мы  с  ним  райские  птички  из
одного змеиного инкубатора. Только я пока птенчик  в  золотом  пушке,  а  он
громадный матерый лысый гриф. Нет, не нравится. Мне нравишься ты...
   - Ага, это понятно! Как говорится, мечтаю верить...
   - Ты, дурачок, этого не  понимаешь.  Ты  как  черный  хлеб,  как  печеная
картошка в золе. Мне нравится перебрасывать тебя с ладони на ладонь.
   - По нашим временам - диета сомнительная...
   - Не боись! Как затоскуем, я с  презентаций  в  сумке  икры  с  лососиной
утащу. Кстати, я давно хотела тебя спросить...
   - Спроси! Смогу - отвечу...
   - В какой  самой  страшной  криминальной  истории  ты  участвовал?  Какое
убийство,  ну,  допустим,  чья  смерть  произвела  на  тебя  самое   большое
впечатление? - Ее глаза горели азартным любопытством.
   - Смерть Вольфганга Брикса, - не задумываясь,  ответил  я  сразу.  -  Его
останки обнаружили через пять лет после смерти.
   - Расскажи, расскажи! - задергала меня Лена. - Быстрее рассказывай...
   - Каждый год мы проходим обязательную трехнедельную стажировку в одной из
национальных полиций мира. В прошлом году  я  отбабахал  ее  в  Германии,  в
Гамбурге. В полицию обратились из  местного  банка  -  они,  мол,  не  могут
связаться со  своим  клиентом  Вольфгангом  Бриксом,  на  счету  у  которого
кончились деньги. А все коммунальные  и  регулярные  платежи  осуществлялись
автоматически с этого счета. Как, значит, им быть?
   - Ну-ну, дальше? - Лена дергалась в нетерпеливом  ожидании  криминального
ужастика.
   - Выехали к нему домой, позвонили в дверь  -  никто  не  открывает.  А  в
квартире слышны звуки - кто-то ходит, разговаривает, через замочную скважину
видны отблески света.
   - Взломали?
   - Еще как! Чистенькая двухкомнатная квартирка, в углу  на  рождественской
елке мерцают разноцветные лампочки. Включен  телевизор  -  какое-то  ток-шоу
передают. А в инвалидном  колесном  кресле  перед  телевизором  -  скелет  в
лохмотьях. На коленях открытый журнал  -  программа  передач  на  5  декабря
девяносто второго года. Пять лет назад...
   - Полный отпад! - восхитилась Лена. - Сказочный рекламный ролик о елочных
гирляндах и телевизорах  "Сони"!  Хороший  слоган:  "Живи  с  нами  -  после
жизни"...
   - "Филипс". У  него  был  не  "Сони",  а  "Филипс".  Пять  лет  покойника
развлекал "Филипс".
   - А сколько ему годков натикало? Ну, этому самому немцу?
   - Бриксу было сорок три. Многоквартирный огромный дом,  громадный  город,
миллион людей вокруг... Могила неизвестного человека...
   - Жуть какая-то! - передернула плечами Лена. - Гиньель! Вампука!
   Потом обняла меня за шею, тихо прошептала на ухо:
   - Эту веселенькую историю ты не рассказывай Хитрому Псу никогда...
   КОТ БОЙКО:
   ВОЗНЕСЕНИЕ
   - Не бздюмо, Кот! - Карабас положил тяжеленную лапу на мое плечо.  -  Мои
ребята были ночью на крыше, проверяли - блок выдержит.
   - А я и так знаю - ничего со мной не станется, - засмеялся я.  -  Я  ведь
везунчик, ведущий счастливец эпохи.
   - Я верю, - кивнул Карабас. - Будь ты лошадь,  я  бы  за  тебя  на  бегах
вмазывал!
   - На ипподроме не пробовал, а в крысиных гонках  я  рекордсмен.  Не  имею
равных, - заверил я Карабаса. - Мне тут одна колдунья недавно нагадала...
   - Что пообещала? - деловито осведомился Карабас.
   -  Умру,  говорит,  в  конце  следующего  века  от   тяжелой   раны   при
самоубийстве. Пригрозила, что с бабами возникнут проблемы...
   - Ладно, подождем, - пообещал Карабас.
   Я уселся в маленькую люльку-беседку, трос от  которой  уходил  поднебесно
высоко и через блок на крон-балке билл-борда "Сони" спускался обратно  -  на
буксирную лебедку рыже-ржавого "ровера".
   - Давай рабочий струмент, - скомандовал я Карабасу, и он поставил мне  на
колени ведро,  в  котором  лежал  разобранный  карабин,  а  сверху  натыканы
какие-то щетки, совки и прочая декоративная дребедень.
   Карабас наклонился ко мне:
   - Ты его решил мочить наглухо?
   - Как Бог даст! - усмехнулся я. - А что?
   - У него бронированный "мерс", из этой пукалки ты его не достанешь.
   - Не учи ученого...
   - Зря смеешься! С ним не пошутишь, его, как  медведя-подранка,  отпускать
нельзя.
   - Ага! Только я его снимать буду не как медведя, а как соболя -  прямо  в
глаз, чтобы шкурку не портить...
   - Шутишь все, юморист хренов! Не так надо было! - досадливо махнул  рукой
Карабас.
   - А как надо было, Киллер Террористович? - поинтересовался я.
   - Из гранатомета! Или тяжелого подствольника, - серьезно сказал Карабас.
   - Порядок, - успокоил я его.  -  Если  не  попаду  ему  в  глаз,  вечером
доставай "стингер".
   - Ну да! Коли до вечера мы еще будем живы...
   - Будем, Карабас! Куда мы денемся! Давай поехали...
   Карабас махнул рукой парню за рулем, мотор "ровера" загудел  гуще,  ниже,
металлически чавкнула лебедка, дернулась люлька, и я поплыл вверх.
   Когда я вознесся выше Карабаса, он, задрав голову, сказал негромко:
   - Ни пуха...
   - К черту, к черту, к черту!
   А он перекрестил меня.
   Лебедка плавно и ровно тащила меня наверх, я поднимался на  крышу,  минуя
бдительных вахтеров в подъезде, случайных памятливых жильцов на лестнице и в
лифте, пудовые замки на чердачных дверях и люках на  кровлю.  Геометрическое
счастье самого короткого пути - прямиком между двумя точками.
   На нижней точке пыхтел движком маленький "ровер", карабасовские  бойцы  в
желтых жилетах  и  пластмассовых  касках,  опершись  о  краденые  штакеты  с
табличками "Мосэнерго", которыми они огородили тротуар, опасливо глазели  на
мое вознесение. Карабас, как и поклялся мне, уселся  в  машину.  Он  ведь  в
отличие от своих неузнаваемо одинаковых ребят в касках запомнится  наверняка
очень многим прохожим, которых уже сегодня  будут  опрашивать  РУОП,  МУР  и
служба безопасности Серебровского.
   А на верхней точке ветерок  напрягал  биллборд,  пузырил  парус  японской
каравеллы "Сони", бегущей по электронным волнам  в  какой-то  другой,  более
красочный мир. Куда красочней! Ярче и красочней, чем у нас, мира не  бывает.
Только загробный.
   Трос, на  котором  раскачивалась  полегоньку  моя  люлька,  соединял  два
придуманных фальшивых мира - ненастоящие мосэнерговцы  в  чужих,  ворованных
касках и ярко-красочный, загробно-виртуальный, ссаный, сонный "Сонин" мир.
   А я, как водолаз, с унылого плоского дна дворового  колодца  всплывал  на
верхотуру, где надо мной, как  наблюдательно  заметил  классик,  струя  была
светлей лазури и, естественно, луч солнца золотой, пока я, мудило  мятежное,
искал на свою голову бурю.  Бессмысленно  предполагал,  будто  в  буре  есть
покой! А на хрена мне покой? Хорошо придумали  коммуняки:  "Мир  -  народам!
Покой - покойникам!"
   Попутно я заглядывал во все  окна,  мимо  которых  проплывал  на  пути  к
бурному покою на крыше.  Как  космонавт,  пролетающий  над  континентами,  я
посылал местным обитателям привет и пожелания мира их пятикомнатным хижинам.
   Все, слава Богу, вернулось на круги свои - после революции самые  дорогие
квартиры  в  Москве  были  превращены  в  коммуналки   и   заселены   нищими
пролетариями. Теперь за каких-то пару  лет  шустрые  риэлтеры  расселили  из
коммуналок хозяев страны и продали дом за  астрономические  бабки  наемникам
капитала.
   На втором этаже молодой жирноватый  буржуй  завтракал.  Скорее  всего  ел
ананасы и рябчиков жрал. Абсолютно было непохоже, что  он  верит  полоумному
поэту революции, будто день его последний приходит, буржуя. А зря! По-моему,
социалистические революции неизбежны в нашем отечестве, как осенняя грязь  и
зимняя холодрыга.
   Буржуи лето красное пропели, оглянуться не успели, как опять  им  ссут  в
глаза, едритская сила!
   На третьем этаже мучили мальчика, мытарили ребенка по-черному. На  черном
рояле учили музыке. Дрочил, бедняга, гаммы.  На  бледной  мордочке  написано
страдание. Не понимает, дурачок, что выполняет миссию. Он - новая генерация,
культурный помет дикого российского капитализма.
   А  на  четвертом  этаже  стояла  перед  окном  голая  девка.  Со  сна   -
пухломорденькая, мопсовидная, с острыми козьими сиськами и поджарым животом,
под которым черный треугольник, как пиратский парусок, понес меня  на  волне
вспыхнувшего желания. Она лениво и сладко потягивалась, а  у  меня  ведро  с
карабином зашевелилось на коленях.
   Забыв на миг, почему я здесь оказался, я снял каску и  чинно  поклонился.
Девка вгляделась удивленно и засмеялась,  сучка.  Ах,  как  было  бы  хорошо
спрыгнуть к ней на подоконник, как сизарь-голубь, поцокать клювом в стекло!
   А трос волок меня выше, выше, еще выше, уже  крон-балка  над  головой,  я
махнул рукой вниз - майна!
   Люлька замерла, я ухватился за блок,  для  верности  качнулся  сильнее  и
соскочил на крышу.
   Поднялся на кровлю лифтовой шахты, из ведра достал части карабина, быстро
собрал, проверил, тщательно привинтил оптический  прицел  и  взглянул  через
калиброванный окуляр на подъезд холдинга "РОСС и Я".
   Сновали люди, бежали машины, суетила жизнь. Как всегда.
   Все.
   Я залег.
   Локти - в бетон.
   Приклад упер в плечо.
   Закрыл на мгновение глаза.
   Мир вокруг медленно меркнул.
   Я выводил его реостатом - я погружался в себя.
   Приглохли все звуки, беспамятство объяло полностью.
   Я навсегда забыл голую девку с мопсовидной  рожицей,  дребезжащего  гаммы
пацана,  дожирающего  свой  богатый  завтрак  буржуя,  моих  помощников   из
"Мосэнерго", Карабаса в кабине "ровера",  скрестившего  на  счастье  пальцы,
исчезла Лора, я больше не любил Марину, ушла ненависть к Хитрому Псу.
   Меня здесь не было.
   Была только самая короткая  линия  между  двумя  точками  -  смертоносная
гипотенуза между устьем карабина и железными воротами "РОСС и Я".
   Я исчез - мой дух вселился в каленый синеватый ствол, в тяжелый усиленный
патрон, я жил за частоколом ризок в оптическом прицеле,  соединенных  тонким
крестиком цели.
   Тогда я беззвучно позвал Цакуга-дзена.
   И старый самурайский демон ответил мне сразу:
   - Я с тобой. Ты готов?
   - Готов... - не размыкая губ, крикнул я.
   - Соедини свою душу с пулей...
   - Моя душа в ее свинцовом сердце...
   - Пусть она плавит свинец твоей яростью, болью и унижением...
   - Моя боль ужасна...
   - Пусть твое сердце будет холодно, как вечный лед... Не  дыши,  тебе  это
сейчас не нужно. Ты живешь силой и страстью мести...
   - Цакуга-дзен, великий дух, у меня всего три секунды... Одна из них -  на
полет пули...
   - Не думай об этом.  Цакуга-дзен  жив  тысячу  лет,  а  свершает  лишь  в
короткие мгновения... Мне нужен миг, чтобы соединить воина, стрелу и Цель...
Я слышу, как бьется твое сердце... Останови его...
   - Цакуга-дзен, мне горько. Мы были как братья...
   - Месть крепче  братства,  слаще  любви,  дольше  памяти.  Только  смерть
сильнее мести. Но Цакуга должен знать, что Цель достойна мстителя.
   - Я стреляю в свою прожитую жизнь...
   - Тогда открой глаза! Цель близка...
   Кортеж, перемигиваясь синими фонарями на  крышах,  подъезжал  к  воротам.
Наружная охрана разгоняла  пешеходов  на  тротуаре,  головной  джип  на  миг
задержался перед расходящимися створками  ворот.  Эскортируемый  "мерседес",
бликуя на солнце фиолетовыми блиндированными  стеклами,  сбавил  скорость  и
стал доворачивать к въездному шлюзу.
   В крестике  прицела  бешено  крутился  черный  толстый  бублик  переднего