ИДАНИЯ
   Ну что же, Марьяша, жизнь моя прошедшая, горькая моя любовь  неутоленная,
острое мое, щемящее счастье, - давай попрощаемся.
   Последний раз мы с тобой наедине.
   Больше  нам  уже  не  быть  вдвоем  -  с  утра  повалит  толпа  злорадных
соболезнователей,  лицемерных  утешителей,   а   потом   будут   официальные
государственные похороны - все то и все те, кого ты остро ненавидела. Кортеж
длиной в пол-Москвы, море цветов, реки венков. А пожалеет тебя, может  быть,
только прислуга в доме - они тебя любили, по темноте своей  считали  простой
русской душой, забубенной пьющей бабой.
   Ты  переиграла  меня,  обманула,  ушла  непобежденной.  Простое,  нелепое
объяснение - да не любила ты меня!
   А я тебя любил больше жизни.
   Я не вру тебе - нельзя хвастаться слабостями, а это моя слабость.
   Как наркотик.
   Давным-давно ведь знал - нам лучше расстаться, эмоциональная  абстиненция
всегда была сильнее, не мог я вырвать тебя из себя.
   Любил больше жизни, готов был всегда умереть с тобой в один день.
   Но ты мне не верила. И правильно делала.
   Потому что умереть я был готов,  а  поменять  свое  дело,  мое  жизненное
призвание на жизнь с тобой - ни за что!
   И сейчас, когда ты перешагнула порог всех тайн, я признаюсь тебе -  лучше
пусть будет так, чем если бы ты ушла с Котом.
   Прости меня, но никто из нас не волен изменить себя. И подчинить судьбу.
   По законам античности Герой бессилен перед Роком.
   Секретарша Надя пожалела, она хотела "подготовить" меня к страшной  вести
- сказала, что ты ранена. Но я сразу знал, что тебя больше нет.
   Потому что вместе с тобой умерли остатки моей души. Острая боль,  похожая
на инфаркт.
   Какое-то время я буду  болеть,  как  чахоточник,  отхаркивать  омертвелые
куски души, потом сердечное кровотечение утихнет, на  том  месте,  где  была
душа, возникнет твердый рубец, похожий на пяточную мозоль.
   Тогда я вернусь к своей работе. Я буду  дальше  держать  на  плечах  свод
мира.
   Это не я выбрал себе такое странное занятие. Меня сюда поставила  судьба.
И  я  буду  стоять,  дожидаясь,  пока  подрастет  сын   Иван   Александрович
Серебровский, чтобы ему  -  единственному  любимому  на  земле  человечку  -
переложить на плечи этот невыносимый груз, это проклятие, всегдашнюю боль  и
грех, эту великую миссию. Избранничество.
   За что?
   Зачем?
   И согласится ли он взять ее?
   Не знаю.
   Но я буду стоять. На том месте,  где  ты  оставила  меня,  мой  срезанный
цветок, мое улетевшее облачко, моя умершая душа, моя ушедшая весна...
   Оттуда, куда ты ушла, взглядом, свободным от пристрастий,  зла  и  суеты,
посмотри на меня. Ты увидишь, что я не злодей. Хирург ножом  и  болью  несет
исцеление. Уляжется пыль и летящие обломки смутного времени, и люди  узнают,
и ты увидишь, как много важного, нужного, тягостного и доброго сделал  я.  И
там, в новом воплощении, ты дашь мне то, что я так и не смог получить здесь,
- твою любовь.
   Это и будет Рай. Я заслужил его своим  адом  здесь.  Ибо  сказано  навек:
вершителям Добра будет Добро, и ни пыль, ни бесславие не покроет их  лиц,  и
будут они жители Рая, в котором пребудут вечно...
   До свидания, моя любовь.
   До свидания в Раю...
   КОТ БОЙКО:
   РЫВОК
   Заходящее солнце раскалило Серегино лицо до индейской  красноты.  Строго,
не отрываясь, смотрел он перед собой на  дорогу,  шевелил  беззвучно  сухими
губами - с собой разговаривал.
   - Марина знала бездну стихов, - почему-то вспомнил он. - Часто со  смехом
повторяла Белого: "Жизнь, говорил  он,  стоя  средь  зеленеющих  могилок,  -
метафизическая связь трансцендентальных предпосылок"...
   - А я все хотел тебя спросить или в словаре посмотреть - что это  значит?
Но так и не удосужился. И сейчас не знаю, что это за метафизика...
   - Плюнь, забудь! - посоветовал Серега. - Не нужно это тебе...
   - Наверное... Страшное дело - у людей самые разные таланты, а у меня один
- здоровье! На кой он мне? Надоело мне все, Серега!
   - Пройдет, - пообещал он твердо.
   - Знаешь, я последний раз по найму работал лет двенадцать назад. И так  я
надоел своими фокусами руководству, что когда подал заявление  об  уходе  по
собственному желанию, мой начальник Фима Головчинер  наложил  резолюцию:  "С
наслаждением!"
   - Ты это к чему?
   - Не знаю... Иногда мне кажется, что  это  Фортуна  расписалась  на  моем
заявлении...
   Серега недовольно покачал головой:
   - Не разговор! Сейчас тебе надо собраться... Как никогда!
   - Зачем, Серега?
   - Пока Сафонов не опомнился.  Он  сам  напуган,  поэтому  дал  слабину  и
выпустил  нас.  Это  ненадолго...  Сегодня-завтра  тебя  начнет  искать  вся
милиция...
   - Для чего?
   - Тебя загребут - поводов достаточно - и придушат в камере. Вопрос  будет
решен радикально, - серьезно сказал Серега.
   - И что мне делать? Собравшись, как ты говоришь...
   - Сваливать! Осталась узенькая щель -  в  нее  надо  проскользнуть.  Если
удастся...
   - Каким образом?
   - Мы сейчас приедем в аэропорт, купим билет на первый зарубежный рейс,  и
ты улетишь по моим документам. С удостоверением  Интерпола  тебя  не  станут
особенно проверять. Пройдешь...
   Серега говорил  это  обыденно,  спокойно-деловитым  тоном,  как  о  вещи,
хорошо, основательно продуманной. И не допускающей обсуждения.
   - Спасибо, Верный Конь! - положил я ему руку на плечо. - Не  буду  я  это
делать. Тебя сотрут в прах...
   - Бог не выдаст, свинья не съест - не сотрут, зубы изломают!
   - Серега, ты отдаешь себе отчет, что будет, когда выяснится  -  по  твоим
документам убежал разыскиваемый уголовник?
   - Ничего не выяснится. Во-первых, тебя сейчас еще  не  ищут.  Надеюсь!  А
во-вторых, я  завтра  официально  заявлю,  что  все  мои  документы  украли.
Конечно, не поверят и вышибут  из  конторы.  Так  я  и  сам  решил  уходить!
Резолюция "С наслаждением!" мне гарантирована...
   Серега свернул  с  Ленинградки  на  указатель  "Аэропорт  Шереметьево-2".
Громадный биллборд обещал, что все наши проблемы  решит  корейская  компания
"Сань„". Может быть. Кто их знает. Во всяком случае, ясно, что в моей  жизни
теперь все ссанье, кроме говна. Эта банда смотрит на меня, как на падаль.
   Нет, ребята, не могу  я  вам  этого  позволить!  Рано!  Я  не  падаль!  И
пришибить меня при задержании или придушить в камере я вам не дам!
   Серега разорвал аккредитив своей жизни и отдал мне контрольный купон.  Он
мне  дает  дополнительный  тайм,  утешительный  заезд.  Такой  долг   нельзя
выплатить. И нельзя отказаться от ссуды на жизнь.
   Ладно, пока мы живы. Счеты не закончены. Рассчитаемся судьбой...
   Сидя в кафе на втором этаже аэропорта в мучительно-неподвижном  ожидании,
пока Серега где-то сновал в кассах, я пил  с  отвращением  пиво,  бесплодно,
тупо думал о своей жизни, о Марине - и не ощущал боли, как под наркозом, как
после контузии. А может, я еще не мог  представить,  понять,  почувствовать,
что больше ее нет со мной.
   Мне мешала думать о Марине, о Сереге, Хитром  Псе  компания  за  соседним
столиком. Толстого среднеазиата  с  депутатским  значком  провожала  куда-то
свора холуев, и они громко шутили, тоненько смеялись, заискивали перед  ним,
говорили за него тосты и лезли из  кожи  вон,  чтобы  он,  не  дай  Бог,  не
подумал, что им не нравится быть его холуями. А он был добр,  снисходительно
разрешал.
   Появился Серега, протянул мне небольшую дорожную сумку.
   - Это я внизу купил. Напихал туда газет, журналов...
   - Зачем? - не понял я.
   - Никто, даже офицеры Интерпола, не летает за границу с пустыми руками.
   Он достал из кармана, положил на столик портмоне:
   - Возьми... Здесь билет на транзитный рейс Токио -  Москва  -  Франкфурт.
Мой международный паспорт, служебное удостоверение...  И  там  еще  осталось
триста шестьдесят долларов.
   - Серега, забери деньги... Мне надо долететь... У меня есть. Я богатый...
   Серега долго, печально смотрел на меня, потом осторожно сказал:
   - Кот, мне надо предупредить тебя... У тебя нет денег.  На  твоих  счетах
пусто, ветер гуляет.
   Занятно. Ну, проказница Судьба, что еще придумала интересного? И смех,  и
плач - как дребезги души.
   - А! Плевать! Бог дал, черт взял!.. Я все равно богатый. Не пропадем...
   Перед таможенным досмотром обнялись. Серега сказал:
   - Фото в паспорте будут смотреть один раз -  погранцы  на  пасконтроле...
Ненавязчиво покажи мою ксиву. И постарайся чем-нибудь отвлечь  внимание.  Не
переиграй смотри...
   Потом я снова обнял его, судорожно, крепко сжал:
   - Серега, братан... Чего говорить тебе? Найду тебя... Скоро...
   Прошел таможню, зарегистрировал билет и встал  в  очередь  к  стеклянному
пеналу пограничного контроля. Двигались медленно. Я оглянулся - Серега стоял
далеко, за двумя кордонами, закусив губы, ждал  моего  рывка.  Рядом  с  ним
горестно махали пухлыми лапами давешние холуи из-за  соседнего  столика.  Их
любимый сатрап стоял позади меня, человека через три.
   Наконец освободился проход перед кабиной пограничника. И я услышал внутри
себя замолкший было звон напряжения, злой азарт соревнования,  адреналиновый
визг в крови.
   За стеклом сидела конопатая девка в зеленой  форме  прапорщицы.  На  Лору
чем-то похожа. Засунул в стеклянную амбразуру паспорт и коричневые корочки с
металлической бляхой Интерпола.
   - Здравствуйте, товарищ Зеленый Фуражкин, - сказал я вахтенной  и  внятно
шепнул: - Удостоверение посмотрите и сразу верните...
   Она непонимающе смотрела на меня.
   - Вас хорошо видно из очереди  на  контроль,  поэтому  делайте  вид,  что
тщательно изучаете мои документы, - дал я ей указание и пояснил: - Через три
человека стоит  толстый  басмач  с  золотыми  зубами.  Посмотри,  сестренка,
внимательно  его  бумаги  и  запиши  все  установочные   данные,   они   нам
понадобятся...
   И громко попрощался:
   - Спасибо! До свидания! Счастливо оставаться...
   Конопатая зеленая девица послушно  шлепнула  в  Серегин  паспорт  красный
штемпель:
   - Счастливого пути...
   Перед магазином "дьюти-фри" был воздвигнут огромный транспарант с  видами
Москвы - "This is another World!".
   Нет, это не другой мир. Или все-таки?
   Купил бутылку  бурбона  "Джек  Дэниэлс".  Вот  и  нашел  себе  попутчика,
компаньона, собеседника до самого Франкфурта. Потолкуем мы с тобой  всерьез,
дорогой  Джек,  достопочтенный  мистер  Дениэлс.  Объяснишь  мне  по   пути,
кентуккский полковник, как дальше жить.
   И помянем с тобой всех, кого я здесь любил. И потерял...
   СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:
   ИНОЙ МИР
   Прошел! О чем-то он говорил с пограничником. Или с пограничницей - отсюда
не видать. Улыбался. И прошел.
   А я  долго  стоял  и  тупо  рассматривал  рекламу  магазина  беспошлинной
торговли - "This is another World!".
   Пора идти. Куда? Наверное, в наш, в иной мир. Другого у меня нет.
   Раздался телефонный звонок. Нажал кнопочку и услышал голос Лены:
   - Босс! Вы намерены ужинать?
   Я молчал и слушал ее дыхание.
   - Алло! Алло! Ты куда там пропал? - забеспокоилась Лена.
   - Я здесь, слушаю тебя...
   - Это я тебя слушаю, мой маленький босс. Жду,  так  сказать,  руководящих
указаний.
   - Я тебе больше не босс. Ни  маленький,  ни  большой...  Никакой...  Твоя
миссия закончена...
   Она помолчала, будто перепроверяла мои слова, на зубок  пробовала,  потом
грозно спросила:
   - Это  что  же  такое  деется?  Девушку  нежную,  можно  сказать,  вполне
невинную, поматросил и бросил? А в парторганизацию не  хочешь?  Сейчас  отца
попрошу   позвонить   лично    товарищу    Зюганову!    Они    тебе    такую
персоналочку-аморалочку организуют! Из партии выключат! В  жизни  больше  за
границу не выпустят!..
   - Я, по-моему, с этим справился самостоятельно...
   Она разочарованно вздохнула и предложила:
   - Тогда иди домой. Быстрее... Я тебя очень жду!
   МИДАС
   Ах, какой это был прекрасный, высокий и печальный пир!
   Крез, лидийский царь, сказал мне с гордостью:
   - Мидас, а все равно я был богаче тебя...
   - Наверное, - согласился я.
   Сиво-седой, просто зеленый от старости Мафусаил предостерег меня:
   - Мой век, Мидас, был громаден. Но и он истек. Не гордись...
   - Я насыщен годами...
   А мудрейший царь иудеев Соломон утешил меня:
   - Пустое! Никто не ведает меры страдания, цены богатства и силы любви. Не
радуйся без предела и не отчаивайся вовек! Уповай...
   Отошли они все.
   Открыл я глаза и увидел, что никого нет. Догорает огонек в очаге. И  силы
мои иссякают.
   А псы мои сидели рядом, смотрели на меня с печалью, и слезы  катились  по
их лохматым мордам.
   - Не грустите! - попросил я их. - Сильнее любви,  богатства  и  власти  -
время. Праздник  жизни  прекрасен.  Но  наступает  час,  и  с  самой  лучшей
компанией приходится расставаться...
   Москва - Лион - Нью-Йорк,
   октябрь 1999 г.
   (c) Г.Вайнер, 2000
   OCR: Charmant, ноябрь 2000 г.

   К печати готовится новый захватывающий роман Георгия Вайнера "Райский сад
дьявола"
   РАЙСКИЙ САД ДЬЯВОЛА
   (отрывок из романа)
   США, НЬЮ-ЙОРК.
   АЭРОПОРТ ДЖОНА Ф.КЕННЕДИ.
   16 СЕНТЯБРЯ 1999 г.
   Дремота Лекаря была зыбкой, прозрачной, будто одурь от первого косяка, от
сладкой  утренней  затяжки  анашой.  Мир  плавно   раскачивался   вокруг   и
невнятно-ватно гудело в ушах -... ва-ава-ва-ава. Как в бане.
   Но закрашенную стеклянную дверь из таможни в зал ожидания  Лекарь  ни  на
секунду  не  выпускал  из  прицела  полусмеженных  век.   Сейчас   пассажиры
московского рейса со своими жуткими баулами закупорят выход. Лекарь подумал,
что огромный багаж -  верная  примета  нищеты,  богатые  двигаются  по  миру
налегке.
   Было душно, кондиционер задыхался - не мог разогнать спертый пар,  потный
жар возбужденных встречающих. Господи,  как  они  противно  галдели!  Лекарь
испытывал к ним ненависть, тягостную и неукротимую, как подступающая  рвота.
Совки проклятые! Были, есть и пребудут вонючими совками!
   Распахнулась дверь, оттуда вынырнула женщина, увешанная сумками, и тотчас
над ухом Лекаря пронзительно заголосили:
   - О-о, Маня! Смотрите, это же Маня!..
   Ага, пошел "аэрофлотовский" рейс.  Лекарь  встал,  подтянул  ногой  из-за
кресла кейс и подался ближе к стеклянным дверям. Оттуда появились  несколько
накрахмаленных выутюженных мужичков  без  возраста  с  неразличимыми  лицами
швейцаров - первый класс. Новые советские  буржуа  шли  уверенно,  брезгливо
разгребая толпу, они всем своим видом  демонстрировали,  что  они  здесь  не
впервой, что  они  разъездные,  что  они  не  чета  этой  вопящей  суетливой
эмигрантской и "пылесосно-гостевой" шантрапе, что это  их  встречают  шофера
лимузинов в форменных мундирах и фуражках с галуном. "Мы, командиры молодого
российского бизнеса - вам не компания", - было написано на их серых  ряшках,
слегка отекших с недосыпа и многочасового пьянства на самолетную дармовщину.
   "Врете вы все, - злобно, обиженно подумал Лекарь. - Здесь врете и там,  у
себя, врете, никакие вы не капиталисты, торговцы  паром.  Ваши  дела  тут  -
проверить на счетах деньжата, из отчизны сплавленные, неделю  покайфовать  в
"Шератоне" и пошарить в дорогих магазинах на Манхэттене, воришки долбаные".
   Лекарь стоял, опершись спиной о стойку сервис-бюро, и внимательно  следил
за входными дверями, откуда должен  был  вынырнуть  курьер.  Конечно,  здесь
таможня смешная - не наша тюремная "шмональня". Но все-таки.  Ничего-ничего,
все будет в порядке. Если на той стороне они так ловко проходят досмотр, Бог
даст, и здесь ничего не случится.
   И все равно нервничал.  Там,  на  другом  берегу,  в  Москве,  что-то  не
получилось, не сложилось. Сегодня должен  был  прилететь  Кот  Бойко  -  его
Лекарь знал, уважал, побаивался. И верил ему.
   Но вчера Бастанян все изменил. Позвонил и сказал,  что  Кот  не  приедет.
Полетит другой...
   - Простите, сэр! Вы здесь мешаете людям... отодвиньтесь немного...
   Лекарь обернулся - диспетчер сервис-бюро,  красивая  длинная  негритянка,
небрежно помахивала своей  розовой  обезьяньей  ладошкой  -  мол,  отвали  в
сторонку, не маячь здесь, не заслоняй видимость.
   "Грязная черная сука, - сердечно вздохнув, подумал Лекарь.  -  Хорошо  бы
вас всех, подлюг, переселить в Руанду, или в Эфиопию, или в Сомали. Отсюда -
вон, во всяком случае".
   Негров Лекарь не любил - ленивые  животные.  Ему  и  латиносы  не  сильно
нравились - придурки этакие. Противнее их были только  чисто-белые  исконные
американцы, гадины корыстно-высокомерные.
   "А кого ты вообще любишь? - закричала вчера, забилась в истерике Эмма.  -
У тебя вместо сердца - гнойный нарыв!.. "
   - Витечка, Витечка! Привет, дорогой!
   Через  круговерть  встречающих,  носильщиков   с   тачками,   пассажиров,
водителей лимузинов,  величественных,  как  адмиралы,  чемоданов,  картонок,
коробок,  собачонок  и  багажных  тележек,  через  все  это  плотное  месиво
распаренных возбужденных людей к нему проталкивался Сенька Лахман,  аферист,
кусошник, врун и прихлебатель по прозвищу Дрист.
   - Хай, Витечка! - Лахман уже  лез  к  нему  с  объятиями.  Принесла  его,
халявщика, нечистая сила!
   Дрист был одет фасонисто - в грязную, некогда белую бейсбольную  шапку  с
надписью "Кено", разорванную под мышкой гавайскую рубаху и запальные  джинсы
с отвисшей мотней.
   - Стой  спокойно,  -  охладил  восторг  встречи  Лекарь  и  отпихнул  его
взглядом, как встречным ударом в печень.
   Иждивенца хамством не остановишь, у  него  профессия  такая,  оскорбления
терпеть обязан.
   - Витечка, дай сигаретку! Будь другом!
   Лекарь, стиснув зубы, протянул  ему  пачку  "Мальборо",  и  Сенька  Дрист
профессионально ловко мгновенно выхватил из пачки две сигареты. Одну заложил
за ухо, у другой оторвал фильтр, бросил на пол,  чиркнул  зажигалкой,  жадно
затянулся.
   - Ой, спасибо тебе, браток! А то свои я забыл в машине...
   Лекарь приподнял тяжелые веки, косо глянул на мятого, будто  вынутого  из
мусорной корзины Сеньку:
   - У нас говорили - "Забыл деньги на рояле, а рояль  в  форточку  унесли".
Врешь ты все. Нет у тебя сигарет, нет машины и имени у тебя нет...
   Сенька рассмеялся неуверенным дребезжащим смешком.
   - Ну что ты, Витечка, такой заведенный? Ну в самом деле...  Ты  припомни,
как мы с тобой раньше настрадались. Три года вместе на "киче" - это же  ведь
не шутка. Тут-то можно расслабиться...
   - Ага, я вижу, - мотнул головой Лекарь. - Ты тут,  по-моему,  расслабился
навсегда.
   А сам все время смотрел на двери из таможни. Надо побыстрее избавиться от
этого идиота.
   - Это я просто плохо выгляжу со вчерашней поддачи,  -  объяснял-тянул  за
почки Дрист. - Нарезались вчера в клочья... Голова  трещит,  будто  черепные
швы расходятся...
   - Для тебя лучшее обезболивающее - жгут на шею, - заверил Лекарь  и  тихо
спросил: - Ты мне все сказал?
   - В каком смысле? - удивился Дрист. - Ты шутки шутишь, а у меня, ей-богу,
башка раскалывается...
   - Если хочешь, могу пристрелить тебя -  чтобы  не  мучился,  -  предложил
Лекарь, и по его тону было не понять - шутит он или говорит всерьез.
   - Да ладно тебе! - махнул рукой Дрист, но на  всякий  случай  отодвинулся
подальше.
   Лекарь криво усмехнулся:
   -  Глянь  -  ты  уже  докурил   до   пальцев.   Сейчас   ногтями   будешь
затягиваться... А здесь вообще курить не разрешается.
   Дрист уронил окурок и неуверенно сказал:
   - Я к тебе - всей душой. Думал, может, выпьем по рюмашке за встречу...  О
прошлом вспомянем...
   - Вопросов больше нет? Тогда иди... делай ноги отсюда. У меня  тут  дело.
Прошлое в другой раз вспомянем... Иди, иди...
   Не упуская дверь из виду, Лекарь посматривал в спину удаляющемуся  Сеньке
Дристу, и в душе ворочалось  неприятное  предчувствие.  Конечно,  Дрист  мог
случайно оказаться здесь по своим хаотическим побирушеским делам. Тогда  все
в порядке. Поговорили душевно и разошлись. Но у Лекаря  было  ощущение,  что
Дрист, отираясь рядом, показывал его кому-то. Дело в том,  что  Л