в банк, а ступеньки там немного обледенели. Я подымался с
довольно тяжелым мешком. Когда я  дошел  до  середины,  я  увидел  наверху
консула Андерсена, который как раз спускался вниз. Я было хотел  повернуть
назад, чтобы пропустить консула. Нет,  он  не  сказал  мне,  чтобы  я  его
пропустил, это ведь само собой разумеется. Я и собирался было это сделать,
но повернулся так несчастливо, что поскользнулся, упал на правое  плечо  и
покатился с лестницы. "Что с вами? - крикнул мне консул. - Вы не  стонете,
значит, вы не расшиблись?" - "Нет, - ответил я, - кажется,  мне  повезло".
Но не прошло и пяти минут, как я два раза  подряд  терял  сознание;  кроме
того, мое старое увечье дало себя знать, и у меня тут  же  отек  живот.  К
слову сказать, консул щедро одарил меня, хотя его вины не было никакой.
   - Больше вы ничего себе не повредили? Головой вы не ударились?
   - Да, голову я себе немного  ушиб.  Некоторое  время  я  еще  и  харкал
кровью.
   - И что, консул вам помогал в течение всей вашей болезни?
   - Еще как! Он посылал мне все необходимое. Он и дня не забывал обо мне.
Но самое удивительное было вот что: в то утро, когда я наконец смог встать
и отправиться к нему, чтобы поблагодарить, он велел поднять флаг на  своем
доме. Представьте себе, он  приказал  поднять  флаг  исключительно  в  мою
честь, хотя это и был день рождения фрекен Фредерики.
   - А кто такая фрекен Фредерика?
   - Его дочь.
   - Вот как! Это весьма трогательно с его стороны. Да,  кстати,  скажите,
вы не знаете, почему здесь в городе  несколько  дней  назад  повсюду  были
вывешены флаги?
   - Несколько дней назад? Дайте припомнить... Наверно, это было с  неделю
назад? Да? Флаги висели в честь помолвки фрекен  Хьеллан,  Дагни  Хьеллан.
Вот так одна барышня за другой празднуют помолвку, потом выходят  замуж  и
уезжают. У меня сейчас есть подруги и знакомые,  можно  сказать,  во  всех
уголках страны, и среди них, поверьте, нет ни  одной,  с  которой  мне  не
хотелось бы встретиться вновь. Все  они  росли  на  моих  глазах,  играли,
ходили в школу, принимали первое причастие, становились взрослыми... Дагни
двадцать три года, и она любимица всего города. Ах, как  она  хороша!  Она
помолвлена с лейтенантом Хансеном, который давным-давно  подарил  мне  вот
эту фуражку, что я ношу. Он тоже родом отсюда.
   - У фрекен Хьеллан светлые волосы?
   - Да, светлые, она такая красивая, что все в нее влюблены.
   - Должно быть, я ее повстречал  возле  усадьбы  пастора.  Она  ходит  с
красным зонтиком?
   - Да. Ни у кого, кроме нее, здесь нет  красного  зонтика.  Если  у  той
барышни, что вы встретили, была толстая светлая коса, то это точно она. Ее
у нас ни с кем  не  спутаешь.  Но  вам,  видно,  не  довелось  еще  с  ней
поговорить?
   - Нет, представьте, довелось. - И Нагель задумчиво сказал  как  бы  про
себя: - Так это, значит, и была фрекен Хьеллан!..
   -  Но,  наверно,  вы  обмолвились  с  ней  лишь  несколькими   словами.
Настоящего разговора у вас еще не было, правда? Вам это еще предстоит. Она
от души хохочет, когда ей что-нибудь кажется смешным. А часто она  смеется
безо всякой причины, просто потому, что ей весело. Если вам придется с ней
поговорить, то непременно обратите внимание на то, с каким  вниманием  она
слушает, что бы вы ни говорили, никогда не перебьет вас и  ответит  только
после того, как вы замолчите... Она говорит, и краска смущения заливает ей
лицо. Я это часто замечал, когда она  при  мне  с  кем-нибудь  беседовала.
Боже, какой она становится красивой в эти минуты! Но  я  тут,  конечно,  в
счет не иду, со мной она болтает запросто, безо всякого стеснения. Я  могу
смело подойти к ней на улице, и она  всегда  остановится  и  протянет  мне
руку, даже если спешит. Может, вы мне не верите, но когда-нибудь вы воочию
в этом убедитесь.
   - Отчего же, охотно вам  верю.  Значит,  фрекен  Хьеллан  ваша  близкая
знакомая?
   - Просто она ко мне всегда очень добра,  не  более  того.  Вот  и  все.
Иногда меня приглашают в  дом  пастора.  Думаю,  что  не  буду  нежеланным
гостем, даже если зайду и без приглашения. Фрекен Дагни давала мне  книги,
когда я болел, да, она мне их не присылала, а приносила сама.
   - А что это были за книги?
   - Вас интересует, какие книги мне под силу читать и понимать?
   - Нет, на этот раз вы неверно истолковали мои слова. Вы  проницательны,
но, повторяю, вы ошиблись.  Однако  вы  занятный  человек.  Я  хотел  лишь
узнать, какие книги собраны у фрекен Хьеллан,  что  она  читает?  Мне  это
любопытно.
   - Помню, как-то раз она принесла мне  "Крестьяне-студенты"  Гарборга  и
еще две другие книги, одна из них была как будто "Рудин"  Тургенева,  а  в
другой раз она читала мне вслух "Непримиримых" Гарборга.
   - Это ее личные книги?
   - Нет, ее отца. На них стояло его имя.
   - Кстати, когда вы отправились к консулу Андерсену, чтобы поблагодарить
его, как вы рассказывали...
   - Я хотел поблагодарить его за помощь, которую он мне оказал.
   - Вот именно. А флаги были вывешены до того, как вы пришли?
   - Да, он велел вывесить их в мою честь, консул сам мне это сказал.
   - Ясно. А может быть, их  все-таки  вывесили  по  случаю  дня  рождения
фрекен Фредерики?
   - Что ж, возможно. Вполне возможно, что и так. Это тоже хорошо. Было бы
просто позором не вывесить флагов в честь дня рождения дочери.
   - Вы, несомненно, правы... Поговорим лучше о другом. Сколько лет вашему
дяде?
   - Около семидесяти, наверно. Нет, пожалуй, я хватил лишку, но  что  ему
за шестьдесят, это точно. Конечно, он уже старый, но еще вполне бодрый для
своих лет. В случае чего он может читать и без очков.
   - Как его зовут?
   - Тоже Грегорд. Мы оба - Грегорды.
   - У вашего дяди дом собственный или он его снимает?
   - Комнату, в которой мы живем, он снимает, а угольный склад принадлежит
ему. Но не думайте, что нам трудно платить, если вы это имеете в виду.  Мы
расплачиваемся углем, а иногда мне удается отработать в счет платы.
   - Но ведь ваш дядя, наверно, не разносит уголь?
   - Нет, это моя обязанность. Он развешивает его  и  ведет  все  торговые
дела, а я разношу. Да мне это и сподручней, ведь я сильнее.
   - Понятно. А стряпать вы, вероятно, нанимаете женщину?
   Пауза.
   -  Извините  меня,  -  сказал  наконец  Минутка,  -  и  пожалуйста,  не
сердитесь, но если вы разрешите, я лучше уйду.  Наверно,  вы  задерживаете
меня только, чтобы доставить мне удовольствие, я не могу допустить,  чтобы
вам было интересно разговаривать со мной о моих делах. А  может  быть,  вы
позвали меня к себе по причине, которую я не понимаю? Что ж, тогда куда ни
шло. Но если я сейчас уйду, не думайте, что меня кто-нибудь обидит.  Я  не
встречу на улице злых людей, поверенный не караулит меня за дверью,  чтобы
отомстить, может, вы этого опасаетесь? А даже если бы он и поджидал  меня,
он не сделал бы мне ничего дурного, наверняка  не  сделал  бы,  я  в  этом
уверен.
   - Вы доставите мне удовольствие, если посидите еще немного.  Но  вы  не
должны думать, что обязаны рассказывать мне о себе только  потому,  что  я
дал вам несколько крон на табак. Поступайте, как вам заблагорассудится.
   - Я останусь, останусь! - воскликнул Минутка. - И  да  благословит  вас
бог! Я счастлив, что вы находите хоть какую-то приятность в моем обществе,
- ведь я стыжусь и себя самого, и своего  вида.  Я  мог  бы  и  приодеться
немного, если бы знал, что мне предстоит такая встреча. На мне ведь старый
сюртук моего дяди, он уже совсем ветхий, это правда,  до  него  и  пальцем
нельзя дотронуться. А тут еще поверенный разодрал его... Надеюсь, вы  меня
извините... А что до женщины, которая бы нам стряпала, то у нас такой нет.
Мы сами и еду себе готовим, и стираем, но это нам совсем не трудно, к тому
же мы упростили все до предела. Если мы, например, утром  варим  кофе,  то
вечером выпиваем остатки, даже не разогревая. Обед  мы  готовим  сразу  на
несколько дней, из чего придется. Да разве  мы  можем  в  нашем  положении
желать лучшего! Кроме того, стирка - тоже мое  дело.  Для  меня  это  даже
развлечение, когда нет другой работы.
   Тут снизу до них донесся звон колокольчика, а потом послышались шаги по
лестнице - это постояльцы спускались ужинать.
   - Звонят к ужину, - сказал Минутка.
   - Да, - подтвердил Нагель, но с места  не  встал  и  ничем  не  проявил
своего нетерпения. Напротив, он поглубже уселся в кресло и спросил:
   - Быть может, вы знали и Карлсена, которого  недавно  нашли  мертвым  в
лесу? Печальная история, не правда ли?
   -  Да,  очень  печальная.  Я  с  ним  был  хорошо  знаком.  Прекрасный,
благородный человек. Вот что он мне однажды сказал. Меня  позвали  к  нему
как-то в воскресенье утром. С тех пор уже, пожалуй, год прошел. Ну да, это
было прошлым маем. Он попросил меня отнести письмо. "Хорошо, - говорю, - я
отнесу, но на мне такие опорки, что в них стыдно показаться на люди.  Если
вы разрешите, я сперва сбегаю домой и попрошу  дать  мне  на  этот  случай
башмаки поприличней". - "Нет, в этом нет нужды, - ответил  он,  -  это  не
имеет никакого значения, если только вы не промочите ноги". Представляете,
он беспокоился о том, чтобы я не промочил ноги! Он сунул мне в руку  крону
и дал письмо. Когда я уже вышел  от  него,  он  вдруг  распахнул  дверь  и
побежал за мной, лицо его  было  таким  радостным,  что  я  остановился  и
поглядел на него; глаза его были полны слез. Он крепко обнял меня,  прижал
к своей груди, он по-настоящему обнял меня, даю вам слово, и сказал:  "Ну,
ступайте, старина, несите это письмо. Я  не  забуду  вас.  Когда  я  стану
пастором и получу приход, я возьму вас к себе, и вы будете  жить  у  меня.
Ну, в добрый час, и да поможет вам бог!" К сожалению, он так и не  получил
прихода. Но, останься он жив, он бы сдержал свое слово.
   - Вы отнесли это письмо?
   - Да.
   - А фрекен Хьеллан обрадовалась, когда его получила?
   - Откуда вы знаете, что письмо было к фрекен Хьеллан?
   - Как откуда? Вы же сами это только что сказали.
   - Я? Сказал? Неправда!
   - То есть как неправда? Вы хотите сказать, что я лгу?
   - Нет, извините меня, возможно, вы и правы, но я не  должен  был  этого
говорить. Я выболтал это по рассеянности. Нет, неужто я в самом  деле  это
сказал?
   - А что такое? Разве он запретил вам об этом говорить?
   - Нет, он не запрещал.
   - Значит, она?
   - Да.
   - Хорошо, можете на меня положиться, я никому об этом не скажу.  Но  вы
понимаете, почему он решил умереть?
   - Нет. Надо же было случиться такому несчастью.
   - Вы не знаете, когда состоятся похороны?
   - Завтра в полдень.
   Больше об этой истории они не  говорили.  Некоторое  время  они  сидели
молча. Сара просунула голову в дверь и напомнила, что ужин подан.  Наконец
Нагель прервал молчание:
   - Так, значит, фрекен Хьеллан помолвлена? А что из себя представляет ее
жених?
   -  Ее  жених  -  лейтенант  Хансен.  Бравый  офицер   и   действительно
превосходный человек. За ним она будет, как за каменной стеной.
   - Он богат?
   - Отец его очень богат.
   - Коммерсант?
   - Нет, судовладелец. Их дом  неподалеку  отсюда,  впрочем,  дом  у  них
невелик, но большой им  и  не  нужен,  ведь  когда  сын  женится,  старики
останутся одни. У них, правда, есть еще дочь, но она  замужем  и  живет  в
Англии.
   - Как вы думаете, у старика Хансена много денег?
   - Думаю, не меньше миллиона. Но никто этого толком не знает.
   Пауза.
   - Да, - сказал вдруг Нагель. - Несправедливо устроен этот мир. Вот  вам
бы хоть немного из этих денег, Грегорд!
   - Избави бог, на что они мне  нужны!  Надо  довольствоваться  тем,  что
имеешь.
   - Это только так говорят... А теперь мне хочется  вас  еще  вот  о  чем
спросить. У вас, должно быть, не остается времени для другой  работы,  раз
вы разносите уголь? Это ведь ясно. Но я слышал, как вы  спросили  хозяина,
нет ли у него для вас еще какого-нибудь дела, верно?
   - Нет, - ответил Минутка и покачал головой.
   - Как же нет? Это было внизу, в кафе. Вы сказали, что принесли уголь на
кухню и спросили у хозяина, не надо ли еще чего-нибудь сделать.
   - А, верно, но на то у меня была особая причина. А вы обратили  на  это
внимание?.. Просто я рассчитывал тут же получить деньги за  уголь,  но  не
решился попросить об этом хозяина. Вот поэтому я и спросил его, нет ли еще
какой-нибудь работенки. У нас  сейчас  как  раз  туго  с  деньгами,  и  мы
надеялись получить за уголь.
   - А сколько вам нужно, чтобы выйти из затруднения? - спросил Нагель.
   - Бог с вами, что вы, что вы! - воскликнул Минутка. - Не говорите  даже
об этом, вы и так помогли нам сверх всякой меры. Речь шла  всего  о  шести
кронах. А теперь я сижу с вашими двадцатью кронами в кармане,  да  воздаст
вам за это господь... Дело в том, что мы задолжали лавочнику за картошку и
еще кое за что. Он прислал нам счет, и мы с дядей ломали себе голову,  как
нам раздобыть эти деньги. Но теперь все в порядке, мы можем спокойно  лечь
спать, а завтра утром проснуться и ни о чем не беспокоиться.
   Пауза.
   - Ну, а теперь, пожалуй, лучше всего нам будет допить шампанское  и  на
сегодня расстаться, - сказал Нагель и встал. - Ваше здоровье! Надеюсь,  мы
еще увидимся. В самом деле, вы должны обещать,  что  непременно  навестите
меня, я живу, как видите,  здесь,  в  седьмом  номере.  Благодарю  вас  за
сегодняшний вечер!
   Нагель сказал это искренним  тоном  и  пожал  Минутке  руку.  Затем  он
проводил своего гостя  до  самых  дверей  гостиницы  и  снова,  сняв  свою
бархатную кепку, низко ему поклонился.
   Пятясь, Минутка переступил порог и, не переставая кланяться,  заковылял
вверх по улице. Он был не в состоянии выдавить из себя ни слова, хотя  все
время силился что-то сказать.
   Нагель вошел в столовую и учтиво извинился перед Сарой за  опоздание  к
ужину.



4

   Юхан Нагель проснулся утром от стука в дверь - Сара принесла газеты. Он
наскоро пробежал их и швырнул на пол. Сообщение о  том,  что  Гладстон  на
двое  суток  был  прикован  к  постели  вследствие  простуды,  но   теперь
поправился, он перечел дважды и расхохотался. Он лежал,  закинув  руки  за
голову, и думал. Время от времени он даже громко разговаривал сам с собой.
   Да, опасно гулять по лесу с раскрытым перочинным ножиком  в  руке.  Как
легко, оказывается, можно споткнуться и  так  неуклюже  упасть.  Вот  ведь
случилось это с  Карлсеном...  Впрочем,  расхаживать  со  склянкой  яда  в
кармане тоже опасно, чего доброго,  поскользнешься  и  грохнешься  наземь,
склянка - вдребезги, поранишься осколком, и яд попадет в кровь. Нет  пути,
на котором нас не подстерегала бы опасность. Неужто это так? Впрочем, есть
один вполне безопасный путь - тот, по которому идет Гладстон. Так  и  вижу
его  лицо  хитроватого  хозяйчика,  когда  он  идет  этим  путем:  как  он
осмотрителен, как боится оступиться, как он помогает судьбе оградить  себя
от всех превратностей. Вот и простуда его прошла. Да, этот уж  доживет  до
глубокой старости и до своего смертного часа будет в полном здравии.
   Пастор Карлсен, почему ты уткнулся лицом в лужу? Неужели так никто и не
узнает, сделал ли ты это сам, чтобы скрыть гримасу страха  перед  смертью,
или тебя так скрючила предсмертная судорога?  Ты  сам  выбрал  час  своего
конца, как ребенок, который боится темноты: среди бела  дня,  сразу  после
обеда ты упал на землю, зажав в руке прощальную  записку.  Бедный,  бедный
Карлсен!
   А собственно, почему ты выбрал для осуществления своей блестящей  затеи
именно лес? Ты что, так любил лес? Больше,  чем  поля,  дороги  или  море?
"Мальчонка  по  лесу  бродил  целый  день,   по   темному   лесу   бродил,
тра-ла-ла..." Вот, например, Вардальские леса по дороге в  Гьевик.  Лежать
там, и дремать, и  забыть  обо  всем,  глядеть  вверх,  смотреть  в  небо,
ха-ха-ха, да так пристально, что едва ли не слышать, как  там  шепчутся  и
обсуждают нас, земных грешников, тут внизу. "Если и этот  сюда  придет,  -
шипит покойная мама, -  я  отсюда  уберусь".  И  делает  из  этого  вопрос
государственной важности. Ха-ха-ха, смеюсь я в ответ и говорю:  т-ссс,  не
мешай мне, только не мешай! Я кричу это так громко, что привлекаю  к  себе
внимание  двух  ангелочков  женского  пола  -  Свавы  Бьернсон   и   дщери
многоуважаемой Яиры. Ха-ха-ха!
   Какого черта, собственно говоря, я лежу здесь и смеюсь? Неужто  во  мне
говорит чувство превосходства? Только дети должны иметь право смеяться  да
совсем молоденькие девушки, и больше  никто.  Смех  -  это  атавистический
признак,  доставшийся  нам  от   обезьян,   гнусные,   бесстыдные   звуки,
вырывающиеся из горла. Смех исторгается из меня, когда  меня  щекочут  под
мышками. Что это мне сказал мясник Хауге, который сам оглушительно хохотал
и,  к  слову  сказать,  гордился  этим?  Он  сказал,  что  нет   человека,
обладающего пятью органами чувств, который бы...
   А до чего прелестна была его дочурка! В тот день, когда я повстречал ее
на улице, хлестал дождь. В руках у нее были  судки,  она  шла  и  плакала,
потому что потеряла деньги, на которые должна  была  купить  в  ресторации
готовый обед. О, усопшая мама, видела ли ты оттуда, с неба, что у меня  не
было ни единого шиллинга, чтобы утешить малютку, что я буквально  рвал  на
себе волосы, но у меня не было ни гроша. Тут вдруг по улице продефилировал
оркестр,  а  красивая  монахиня  обернулась  и  ослепила  меня  сверкающим
взглядом, потом она смиренно пошла своей дорогой, опустив очи долу, должно
быть, казня себя за этот сверкнувший взгляд. Но в это  мгновение  какой-то
господин с длинной бородой, в мягкой фетровой шляпе схватил меня за  руку,
иначе я попал бы под экипаж. Да, видит бог, я чуть не погиб...
   Слышишь!.. Один... два...  три,  как  медленно  они  бьют...  четыре...
пять... шесть... семь... восемь... неужели восемь? Девять... десять... Уже
десять часов! Надо вставать! Интересно, где это бьют часы? Не может  быть,
чтобы внизу, в кафе. Но ведь это не имеет значения, не имеет  значения.  А
какой нелепый скандал я учинил  вчера  в  кафе!  Минутка  весь  дрожал,  я
вступился как раз вовремя. Наверняка кончилось бы тем,  что  он  выпил  бы
пиво с окурками и спичками. Ну и что с того? Могу ли я спросить тебя, олух
ты любопытный: ну и что с того? Какого дьявола я всегда  сую  свой  нос  в
чужие дела? Да и вообще, на кой черт я сюда  приехал?  Уж  не  причина  ли
этому какой-нибудь мировой катаклизм, вроде простуды Гладстона?  Ха-ха-ха!
Бог вознаградит тебя, дитя мое, если ты во всем чистосердечно  признаешься
и скажешь все, как есть: ты уже возвращался домой, но вдруг почему-то тебя
так  взволновал  этот  заштатный  городок,  хотя  он  такой  маленький   и
невзрачный, что ты готов  был  заплакать  от  охватившей  тебя  непонятной
щемящей радости при виде всех этих вывешенных флагов. A propos,  это  было
двенадцатого июня, и флаги вывесили в честь помолвки фрекен  Хьеллан.  Два
дня спустя я встретил ее саму.
   И надо же было мне встретиться с ней как  раз  в  тот  вечер,  когда  я
находился в таком смятении и плохо понимал, что делаю. Стоит мне  все  это
вспомнить, и я готов сквозь землю провалиться от стыда.
   - Добрый вечер, фрекен, извините, я приезжий, вышел  прогуляться  и  не
знаю, куда забрел.
   Минутка прав - она тут же краснеет,  а  когда  отвечает,  краснеет  еще
больше.
   - А куда вам надо? - спрашивает она и поднимает на меня глаза.
   Я снимаю кепку и стою с непокрытой головой. Пока я так стою с кепкой  в
руках, я придумываю, что ответить:
   - Будьте добры сказать мне, как далеко отсюда до города. Только  точное
расстояние, прошу вас.
   - Я не знаю, - говорит она. - Отсюда - не  могу  сказать,  но  от  дома
пастора ровно четверть мили. Это первый дом, который вы увидите на дороге.
   И она поворачивается, чтобы идти дальше.
   - Благодарю вас, - говорю я, - но если к дому пастора надо  идти  через
лес, а вы направляетесь туда или дальше, то разрешите мне  проводить  вас