ее и бережно положил в футляр. Затем он схватил Нагеля за руку  и
долго его благодарил. Публика в зале продолжала неистовствовать.  Прибежал
доктор Стенерсен и, едва переведя дух, воскликнул:
   - Черт возьми, старина, вы же играете!.. Играете! Да еще как!
   И он потряс Нагелю руку.
   Фрекен Андерсен, сидевшая вблизи Нагеля, смотрела на него с  величайшим
изумлением.
   - А ведь вы говорили, что не умеете играть?
   - Да я и не умею, - ответил он. - О такой игре  не  стоит  и  говорить,
признаюсь вам чистосердечно. Если бы вы только знали, насколько  это  было
дилетантское исполнение, так, подделка! Но ведь звучало как подлинное,  не
правда ли? Ха-ха-ха, приятно подурачить людей, нечего церемониться!.. А не
вернуться ли теперь к нашему столику? Попросите, пожалуйста,  фрекен  Гудэ
пойти с нами.
   И они направились в  буфет.  Все  еще  говорили  об  этом  таинственном
человеке, который их так глубоко поразил. Даже поверенный Рейнерт  подошел
к Нагелю и сказал с поклоном:
   - Разрешите поблагодарить вас. Несколько дней назад вы пригласили  меня
к себе на ужин, но я был занят и не смог  воспользоваться  вашим  любезным
приглашением. Однако я весьма, признателен вам за внимание.
   - А почему вы закончили такими ужасающими аккордами? - спросила  фрекен
Андерсен.
   - Откуда я знаю, - ответил Нагель. - Так  получилось.  Хотел  прищемить
дьяволу хвост.
   К ним опять подошел доктор Стенерсен и снова сделал  Нагелю  комплимент
по поводу  его  игры.  А  Нагель  снова  ответил,  что  все  это  сплошное
лицедейство, обман, рассчитанный на внешний эффект.  Если  бы  они  только
знали, как это было плохо! Почти все  двойные  ноты  звучали  нечисто.  Он
слышал, что фальшивит, но лучше не получалось: он так давно не упражнялся.
   Все больше народу собиралось вокруг столика Нагеля, сидели до последней
минуты, поднялись, только когда стали  тушить  свет.  Оказалось,  что  уже
половина третьего.
   Нагель наклонился к Марте и шепнул ей:
   - Позвольте, я провожу вас. Я должен вам кое-что сказать.
   Он поспешно расплатился, пожелал доброй ночи фрекен  Андерсен  и  вышел
вслед за Мартой. У нее не  было  пальто,  -  только  зонтик,  который  она
старалась нести незаметно, потому что он был весь рваный. Когда они  вышли
из дверей, Нагель обратил внимание на то, что Минутка проводил  их  долгим
печальным взглядом, а лицо его было необычно бледно.
   Они пошли прямо к домику Марты, по дороге Нагель все время  оглядывался
по сторонам и, убедившись, что никто их не видит, сказал:
   - Я был бы вам очень благодарен, если бы вы решились  пустить  меня  на
несколько минут к себе.
   Она не знала, как поступить.
   - Уже так поздно, - сказала она.
   - Вы же помните, я обещал никогда и ничем не  огорчать  вас.  Я  должен
поговорить с вами.
   Она отворила дверь.
   Когда они вошли, она стала зажигать свечу, а он  снова  чем-то  завесил
окно, потом спросил:
   - Ну как, вам было весело сегодня?
   - О да, благодарю вас! - ответила она.
   - Я рад, но не об этом я хотел поговорить с вами. Сядьте сюда,  поближе
ко мне. И прошу вас, не пугайтесь. Обещайте, что не будете  меня  бояться.
Хорошо? По рукам?
   Она протянула ему руку, он пожал ее и, не выпуская, сказал:
   - Вы действительно не думаете, что я лгу, что я  буду  вас  обманывать?
Нет? Так вот, я хочу вам сказать... А вы в самом деле не  думаете,  что  я
буду обманывать вас?
   - В самом деле.
   - Тогда я объясню вам все по порядку... Но в какой мере вы мне  верите?
Я хочу сказать, полностью ли вы мне верите, до конца или нет? Чушь! Что за
вздор я болтаю... Дело в том, что мне нелегко это  произнести...  Поверите
ли вы мне, если я вам, например, скажу, что вы мне нравитесь? Да вы и сами
это, наверно, заметили. Но если я пойду дальше и скажу... Одним словом,  я
просто-напросто хочу попросить вас  стать  моей  женой.  Да,  моей  женой,
теперь это сказано. Не моей невестой, а  моей  женой...  Господи,  как  вы
перепугались! Нет, нет, не отдергивайте вашу руку, я объясню  вам  все  по
порядку, и вы меня  лучше  поймете:  не  убеждайте  себя  только,  что  вы
ослышались, я действительно с открытой душой, безо всяких колебаний  делаю
вам предложение, и, верите, я имею самые серьезные намерения. Допустите на
минуту такую возможность и разрешите мне продолжать. Ну,  хорошо,  сколько
вам лет? Собственно говоря, я  не  это  хотел  спросить,  мне  -  двадцать
девять, легкомыслие мне уже не по возрасту, а вы, наверно, старше  лет  на
пять, на шесть, но это не имеет никакого...
   - Я старше на двенадцать лет, - сказала она.
   - На двенадцать лет! - воскликнул он в восторге от того, что она следит
за его словами и не совсем потеряла голову. - Значит,  на  двенадцать  лет
старше, да это же великолепно, восхитительно! Неужели  вы  полагаете,  что
какие-то двенадцать лет могут служить препятствием? Нет, вы просто  с  ума
сошли, дорогая! Да будь вы старше на  трижды  двенадцать  лет,  какое  это
имело бы значение, раз я полюбил вас и  каждое  слово,  которое  я  сейчас
говорю, искреннее. Я долго обдумывал этот шаг, собственно говоря, не очень
долго, но все же несколько дней, я не лгу, верьте мне  бога  ради,  умоляю
вас! Все эти дни я думал об  этом,  я  не  спал  по  ночам.  У  вас  такие
немыслимые глаза, они заворожили меня с первого раза, как я увидел вас. За
такими глазами я способен пойти на край света.  Вообще  глаза  имеют  надо
мной необъяснимую власть. Как-то раз  один  старик  силой  своего  взгляда
заставил меня полночи бродить по лесу. Он был безумен... Ну, да это  целая
история. Но ваши глаза действуют на меня неотразимо... Помните, вы однажды
взглянули на меня из окна, когда я проходил мимо вашего дома... Вы даже не
повернули головы в мою сторону, вы  только  следили  за  мной  глазами,  я
никогда этого не забуду. А когда потом я встретил вас и заговорил с  вами,
я был так растроган вашей улыбкой. Не знаю, видел ли  я  кого-нибудь,  кто
смеялся бы так сердечно и искренне, как вы. Но вы сами этого, конечно,  не
знаете, и в этом неведенье и заключается ваша неповторимая прелесть...  Я,
кажется, болтаю невесть что, я сам это чувствую, но у меня такое ощущение,
что я должен безостановочно говорить, иначе вы перестанете мне  верить,  и
это подхлестывает меня. Если бы вы  не  сидели  как  на  иголках,  я  хочу
сказать, если бы я не чувствовал, что вы готовы каждую  секунду  встать  и
уйти, мне было бы намного легче. Я прошу вас, разрешите  мне  снова  взять
вас за руку, тогда я буду говорить яснее. Вот  так,  спасибо.  Поймите,  у
меня нет никакой задней мысли, я хочу добиться от вас только того,  о  чем
прошу. И что, собственно, вас так поражает в моих  словах?  Вы  не  можете
допустить, что мне пришла в голову такая безумная мысль? Вы не можете себе
представить, что я - я - хочу на  вас  жениться?  Нет,  я  вижу,  вам  это
кажется невозможным. Вы сейчас думаете об этом, ведь верно?
   - Да. Господи, прошу вас, хватит об этом!
   - Неужели я заслужил, чтобы вы меня подозревали в неискренности...
   - Нет! - воскликнула Марта в порыве  раскаяния,  -  но  то,  о  чем  вы
просите, все равно невозможно.
   - Почему невозможно? Вы связаны словом с кем-нибудь другим?
   - Нет, нет!
   - Правда нет? Потому что если вы связаны с кем-нибудь другим -  скажем,
только чтобы назвать конкретное имя, например, с Минуткой...
   - Нет! - громко крикнула она и при этом даже стиснула его руку.
   - Нет? Значит, в этом отношении нет никаких препятствий.  Разрешите  же
мне продолжить. Не думайте, пожалуйста, что я стою в некотором  роде  выше
вас и это может быть препятствием нашему союзу. Я не хочу  от  вас  ничего
скрывать. Я во многих отношениях не такой, как надо. Вы сами слышали,  что
сегодня вечером говорила обо  мне  фрекен  Хьеллан.  К  тому  же  до  вас,
наверно, доходили и городские сплетни обо  мне,  какой  я,  мол,  скверный
человек. Может быть, пересказывая все эти истории, ко мне были  не  всегда
справедливы,  но  в  главном  люди  правы  -  у  меня  много  всевозможных
недостатков. Таким образом, вы со своей чистой совестью и  нежной  детской
душой стоите неизмеримо выше меня, а не наоборот. Но я клянусь, что всегда
буду добр с вами. Верьте мне, я без труда сдержу это обещание, потому  что
видеть вас счастливой для меня величайшая радость... И  еще  одна  вещь  -
возможно, вас страшат  пересуды  в  городе?  Но,  во-первых,  город  будет
поставлен перед фактом - и мы сможем обвенчаться, если вы захотите, даже в
здешней церкви. А во-вторых, городу и так есть о чем посудачить.  Вряд  ли
прошло незамеченным, что я несколько раз  уже  виделся  с  вами  прежде  и
сегодня вечером был с вами вместе на  благотворительном  базаре,  так  что
хуже не будет. Да и вообще, господи, какое все это имеет значение! Неужели
вам еще не безразлично, что  говорят  люди...  Вы  плачете?  Дорогая,  вам
больно, что из-за меня вы сегодня попали на язычок всем этим сплетникам?
   - Нет, я плачу не из-за этого.
   - Из-за чего же?
   Она не ответила.
   Тогда ему снова что-то приходит на ум, и он спрашивает:
   - Вы считаете, что я себя дурно веду по отношению к  вам?  Вы  ведь  не
пили много шампанского? И двух стаканов, наверно, не  выпили?  Неужели  вы
думаете, что я специально напоил вас  и  теперь,  пользуясь  тем,  что  вы
чуть-чуть навеселе, пытаюсь вынудить вас согласиться. Вы поэтому плачете?
   - Нет, нет, совсем не из-за этого.
   - Так почему же?
   - Сама не знаю.
   - Но, надеюсь, вы не думаете, что я пришел к вам, чтобы заманить вас  в
какую-то ловушку? Бог свидетель, я совершенно чист перед вами, поверьте же
мне!
   - Я вам верю, но я не  могу  этого  понять.  Да  и  себя  тоже,  что-то
изменилось во мне. Вы не можете этого хотеть... Не можете...
   Нет, он этого хочет! И он в который раз начинает все снова втолковывать
ей, сидя подле нее и держа в своей руке ее маленькую слабую руку. А  дождь
тем  временем  барабанит  в  оконные  стекла.  Он  говорит   очень   тихо,
приноравливаясь к  ее  понятиям,  а  иногда  уговаривает  ее,  совсем  как
ребенка. О, как прекрасно все образуется! Они уедут, уедут далеко,  одному
богу известно куда, но они спрячутся так, чтобы никто не  смог  их  найти.
Ведь верно, да? Потом они купят маленький домик и клочок земли  где-нибудь
в лесу, в великолепном лесу или  еще  где;  этот  клочок  земли  будет  их
собственностью, и они назовут его "Эдемом", и он будет  его  обрабатывать;
как ему этого хочется! Но иногда он, возможно, все же будет грустить;  да,
дорогая,  это  вполне  может  случиться;  что-то  на  него  найдет,  вдруг
вспомнится какое-то горькое переживание, это ведь  бывает,  но  тогда  она
будет терпелива, не правда ли?  А  он  не  даст  ей  почувствовать  своего
настроения, никогда, это он обещает; он будет просто тихо  сидеть  один  и
стараться побороть это в себе или на время уйдет далеко  в  лес,  а  потом
вернется. Но никогда в их доме не  будет  произнесено  ни  одного  резкого
слова. И они украсят его самыми красивыми дикими растениями,  и  мохом,  и
камнями, которые они найдут, а пол устелят можжевельником,  он  сам  будет
его приносить из лесу. А в рождество они всегда будут выставлять сноп  для
птичек. Подумать только, как незаметно пробежит  время  и  как  они  будут
счастливы! Они всегда будут вместе уходить и вместе приходить и никогда не
будут разлучаться. Летом они будут совершать далекие прогулки и наблюдать,
как от года к году разрастаются деревья и травы. Господи, а сколько  добра
они смогут сделать странникам, которые будут, наверно, проходить  мимо  их
дома! И скот они будут держать - две крупные, с блестящей шерстью  коровы,
и они приучат их есть из рук, а когда он будет копать и мотыжить,  словом,
обрабатывать землю, она будет ухаживать за коровами...
   - Да, - отозвалась Марта. Это вырвалось у нее непроизвольно,  и  Нагель
услышал это "да". Он продолжал ее уговаривать.
   А день или два в неделю они не будут работать, они вместе будут уходить
на охоту или на рыбалку, вместе, рука об руку, она  в  коротком  платье  с
поясом, он в блузе и  в  башмаках  с  пряжками.  Они  будут  петь,  громко
разговаривать и аукаться, а эхо будет  гулко  разноситься  по  лесу.  Ведь
верно, рука об руку?
   - Да, - снова сказала она.
   Мало-помалу он увлек и ее; он так живо рисовал ей  картину  их  будущей
жизни, он так хорошо все обдумал, не упустил ни одной мелочи. Он учел даже
то, что необходимо найти такое место, где есть вода. Да, но уж об этом  он
позаботится, он обо всем позаботится, пусть она только ему доверится. О, у
него достанет сил расчистить место для их дома в самом густом лесу, у него
крепкие руки, да она сама видит, какие у него кулачищи!..  И  он,  смеясь,
положил ее нежную детскую ручку на свою ладонь.
   Она полностью подчинилась ему, он мог бы сделать теперь с ней все,  что
угодно. Когда он  погладил  ее  по  щеке,  она  не  шелохнулась  и  только
поглядела на него. Потом он тихонько спросил ее, приблизив губы  к  самому
ее уху, решилась ли она, согласна ли. И она ответила: "Да", -  задумчивое,
мечтательное "да", которое она прошептала еле слышно. Но вскоре  ее  снова
одолели сомнения: нет, если все обдумать как следует, то  это  невозможно.
Как он может этого хотеть! Кто она такая?
   И он снова принялся убеждать ее, что он этого хочет, хочет  всей  силой
своей души. Она не будет ни в чем терпеть нужды, даже если первое время им
будет туговато, он станет работать  за  двоих,  ей  нечего  опасаться.  Он
говорил битый час и постепенно преодолевал  ее  сопротивление.  Дважды  за
этот час ее вдруг охватывал ужас, она  закрывала  лицо  руками  и  кричала
"нет! нет!", но все же снова сдавалась, пристально вглядывалась в его лицо
и понимала, что он вовсе не ищет минутной  победы.  Значит,  на  то  божья
воля, раз он так этого желает! Он оказался сильнее, бороться  дальше  было
бесполезно. И в конце концов она произнесла твердо и решительно: "Да".
   Свеча, воткнутая в горлышко бутылки,  совсем  оплыла,  а  они  все  еще
сидели, каждый на своем стуле, держали друг друга за руки и разговаривали.
Она была просветленно растрогана, глаза ее то и дело застилали  слезы,  но
она улыбалась.
   - А что до Минутки, то я уверен, он ревновал вас  на  благотворительном
базаре.
   - Да, - ответила она. - Возможно. Но тут уж ничего не поделаешь.
   - Это верно, тут  уж  ничего  не  поделаешь!..  Послушай,  мне  бы  так
хотелось тебя чем-нибудь порадовать нынче, но  чем,  скажи?  Мне  хочется,
чтобы у тебя просто дух зашелся бы от восхищения. Скажи,  что  тебя  может
обрадовать, требуй от меня все, что  хочешь.  Но  ты  слишком  добра,  мой
дорогой друг, ты никогда ни о чем не попросишь! Да,  да.  Марта,  запомни,
что я тебе сейчас скажу: я буду защищать тебя, я буду стараться  угадывать
все твои желания и заботиться о тебе до конца  дней  своих.  Запомни  это,
дорогая! Ты никогда не сможешь попрекнуть меня, что я забыл свое обещание.
   Было четыре часа утра.
   Они встали; она подошла к нему, и он  прижал  ее  к  своей  груди,  она
обвила руками его шею. Так молча стояли они  некоторое  время;  ее  робкое
чистое сердце монашки  бешено  колотилось,  он  чувствовал  это  и,  чтобы
успокоить ее, ласково гладил по волосам.  Ничто  больше  не  стояло  между
ними.
   Марта заговорила первая:
   - Я не сомкну глаз всю ночь, я буду думать. Я  увижу  тебя  завтра?  Ты
хочешь?
   - Конечно, завтра. Конечно, хочу. Когда? Могу я прийти в восемь часов?
   - Да... Хочешь, я надену это же платье?
   Ее наивный вопрос, ее дрожащие  губы,  широко  распахнутые  глаза,  так
доверчиво устремленные на него, - все это  растрогало  Нагеля,  расплавило
его сердце, и он сказал:
   - Дорогая детка моя, делай как хочешь. Какая же ты хорошая!..  Нет,  ты
должна спать сегодня ночью, непременно спать. Подумай обо мне, пожелай мне
спокойной ночи и засни. Тебе не будет страшно одной?
   - Нет... Ты промокнешь, пока дойдешь до дому.
   Она и об этом подумала!
   - Будь счастлива и спи спокойно, - сказал он.
   Когда он уже был в прихожей, он вспомнил  что-то,  обернулся  к  ней  и
сказал:
   - Я забыл предупредить тебя: я совсем не богат. Может быть, ты думаешь,
что я богатый человек?
   - Мне это безразлично, - ответила она, вскинув голову.
   - Нет, я совсем не богат. Но все же мы сумеем купить и  домик,  и  все,
что нужно для хозяйства, на это у меня денег хватит. А потом  я  сам  буду
добывать средства к существованию, я с радостью взвалю на себя все тяготы,
на это мне и даны руки... Ты не разочарована тем, что я не богат?
   Она сказала, что нет, и еще раз сжала его руки. С порога он попросил ее
покрепче запереть дверь и вышел на улицу.
   Дождь лил как из ведра, и темно было, хоть глаз выколи.
   Он направился не в гостиницу, а свернул на дорогу,  ведущую  к  усадьбе
пастора. С четверть часа он шел в непроглядной тьме, едва  различая  путь.
Наконец он замедлил шаг, свернул на просеку и оказался у большого  дерева.
Это была та осина. Он остановился.
   Ветер раскачивает верхушки  деревьев,  дождь  хлещет  пуще  прежнего  -
только это и слышно вокруг. Он шепчет какое-то  слово,  имя,  он  говорит:
"Дагни, Дагни". Потом замолкает и снова повторяет: "Дагни, Дагни".  Спустя
некоторое время он произносит это имя громче и в конце  концов  кричит  во
весь голос: "Да-а-гни!" Она оскорбила его нынче вечером, обдала его  своим
презрением. Его грудь жжет каждое сказанное ею слово, и все  же  он  стоит
здесь и зовет ее. Он становится на колени  перед  деревом,  вынимает  свой
перочинный нож и в темноте начинает вырезать на коре ее имя. Так  проходит
несколько минут, он ощупывает пальцами вырезанную букву и режет следующую,
снова ощупывает - и так, пока не вырезает все имя полностью.
   Все это время он стоял на коленях с непокрытой головой.
   Уже выйдя на дорогу, он вдруг остановился, что-то  обдумал  и  повернул
назад. Он ощупью добрался до  осины,  провел  пальцами  по  коре  и  нашел
вырезанные буквы. Он снова падает на колени, приближает лицо  к  стволу  и
целует это имя, каждую букву, словно ему не  суждено  больше  их  увидеть,
потом вскакивает на ноги и поспешно уходит.
   В гостиницу Нагель вернулся в пять часов утра.



17

   Тот же дождь, тот же мрак, та же ненастная  погода  были  и  на  другой
день. Казалось,  не  будет  конца  тем  потокам  воды,  которые  гудели  в
водосточных трубах и хлестали в  окна.  Проходил  час  за  часом,  пробило
полдень, а небо не светлело. В маленьком садике позади гостиницы все  было
размыто и прибито водой, набрякшие  отяжелевшие  листья  лежали  в  жидкой
грязи.
   Нагель не выходил весь день,  читал,  по  своему  обычаю  мерил  шагами
комнату и беспрестанно смотрел на  часы.  Казалось,  этому  дню  не  будет
конца. Сгорая от нетерпения, он ждал, когда наступит вечер.
   Как только пробило восемь, он  отправился  к  Марте.  У  него  не  было
дурного предчувствия, но  она  встретила  его  с  измученным,  заплаканным
лицом. Он заговорил с ней, она отвечала односложно, как-то неопределенно и
не глядела на него. Несколько раз она просила простить ее и не сердиться.
   Он взял ее за руку, она задрожала и рванулась  прочь.  Но  ему  все  же
удалось усадить ее на стул рядом с собой. Так она  и  просидела  вей"  тот
час, который он провел у нее. Что случилось?  Он  одолевал  ее  вопросами,
требовал объяснения, но она все отмалчивалась.
   Нет, она не больна. Просто она думала обо всем этом.
   Ах, вот оно что, она сожалеет о данном ею обещании. Уж не опасается  ли
она, что не сможет его полюбить?
   Да... Наверно... Но пусть он простит ее и не сердится!  Она  думала  об
этом всю ночь, всю ночь напролет, и  чем  больше  она  думала,  тем  более
невозможным ей это представлялось. Она заглянула в  самую  глубину  своего
сердца и боится, что не сумеет полюбить его так, как должна бы.
   - Ну что ж, тогда...
   Пауза...
   Но не думает ли она, что сможет полюбить