алось, решение действовать. За эти  дни
он внешне сильно изменился, лицо  его  стало  землисто-бледным  и  как  бы
застыло в неподвижности, а глаза остекленели, утратили  выражение.  И  все
чаще случалось ему долго бродить по улицам, прежде  чем  он  замечал,  что
кепку свою он опять оставил в гостинице. В  этих  случаях  он  всякий  раз
говорил себе, что так продолжаться  не  может,  что  надо  этому  положить
конец; и, говоря это, он до боли сжимал кулаки.
   Встав в среду утром с постели, он первым делом вынул из кармана  жилета
пузырек с ядом и принялся его изучать;  взболтнул  его,  понюхал  и  снова
спрятал. Пока он одевался, он по старой привычке отдался  нескончаемому  и
бессвязному потоку мыслей, которые  постоянно  его  терзали  и  не  давали
отдыха его усталой голове. Его мозг  работал  с  невероятной,  с  безумной
быстротой. Он был так возбужден и в таком отчаянии, что с трудом сдерживал
слезы, бесчисленные тревоги одолевали его.
   Да, слава богу, у него есть этот пузырек! Жидкость прозрачна, как вода,
и пахнет миндалем. Скоро ей найдется  применение,  очень  скоро,  раз  нет
другого выхода. Значит, пришел конец. Ну что  ж,  можно  и  так.  А  он-то
мечтал, прекраснодушно мечтал совершить нечто значительное на земле. Нечто
такое, от чего нынешние людоеды содрогнулись бы и  осенили  себя  крестным
знамением,  -  но  ничего  не  вышло,  не  удалось...  Почему  же  ему  не
использовать эту жидкость по назначению? Остается лишь одно - выпить ее со
спокойным лицом. Да, да, и  он  это  сделает,  когда  придет  срок,  когда
пробьет его час.
   И Дагни победит...
   Какая  невероятная  сила  в   этой   девушке,   такой,   казалось   бы,
обыкновенной, с  длинной  косой  и  таким  спокойным  сердцем!  Теперь  он
понимает этого несчастного, который не захотел жить  без  нее,  того,  что
писал про сталь и про последнее "нет"; его поступок уже не вызывает у него
удивления,  Карлсен  нашел  выход,  а  что,  собственно,  ему   оставалось
делать?.. Как вспыхнут ее темно-синие глаза, когда она узнает,  что  и  он
отправился по тому же пути. Но я люблю тебя, люблю тебя  за  твою  злость,
люблю не только за хорошее,  но  и  за  дурное.  Ты  измучила  меня  своей
снисходительностью - и как ты только миришься с тем, что у меня не один, а
два глаза? Тебе следовало бы отнять у меня второй глаз, а лучше - оба. Как
ты только терпишь, что я свободно хожу по улицам и что у меня  есть  крыша
над головой? Ты оторвала от меня Марту, но я все равно люблю  тебя,  и  ты
знаешь, что я все равно тебя люблю. И смеешься над этим. А я люблю тебя  и
за то, что ты смеешься над этим. Можешь ли ты требовать  большего?  Неужто
этого мало? Твои тонкие белые руки, твой голос, твои светлые волосы,  твой
ум, душу твою я люблю больше всего на свете, не могу перестать  любить,  и
нет мне спасенья. Господи, помоги мне! Как тебе  хотелось  бы  еще  больше
унизить меня, выставить на посмешище, но что с  того,  Дагни,  раз  я  все
равно тебя люблю. Мне  это  безразлично,  по  мне  -  поступай,  как  тебе
заблагорассудится, для  меня  ты  всегда  будешь  такой  же  прекрасной  и
достойной любви, я с радостью признаюсь в этом. Я тебя чем-то разочаровал,
ты считаешь меня жалким  и  плохим,  думаешь,  что  я  способен  на  любую
низость. Ты заподозрила меня в том, что я готов пойти на хитрость, лишь бы
казаться повыше ростом. Ну и что ж? Раз ты так говоришь, значит, так оно и
есть, и я откроюсь тебе:  во  мне  все  дрожит  и  ликует,  когда  ты  это
говоришь. Даже когда ты смотришь на меня с презрением или, повернувшись ко
мне спиной, не удостаиваешь меня ответом, или пытаешься  догнать  меня  на
улице, чтобы унизить меня, - даже тогда мое сердце переполнено  любовью  к
тебе. Пойми меня, я сейчас не обманываю ни тебя, ни себя, но даже если  ты
опять будешь смеяться, мне все равно, мое чувство от этого  не  изменится.
Если мне случилось бы найти когда-нибудь брильянт, я назвал бы его  Дагни,
потому что одно твое имя обжигает меня радостью.  Я  дошел  до  того,  что
хотел бы все время слышать твое имя, хотел  бы,  чтобы  его  называли  все
люди, и все звери, и все горы, и все звезды, чтобы я  был  глух  ко  всему
остальному и только твое имя звучало бы в моих ушах, как  непрекращающаяся
музыка, денно и нощно, всю мою жизнь. Я хотел бы в твою честь ввести новую
клятву, клятву для всех народов земного шара  -  только  чтобы  прославить
тебя. И если бы я согрешил этим против господа и  господь  предостерег  бы
меня, я ответил бы: считай мне этот грех, я заплачу за него  своей  душой,
когда придет время, когда пробьет мой час...
   Как странно все получается! Я вдруг остановился на своем пути, но  ведь
я все тот же, исполнен силы, живой. Мне открыты все те же  возможности,  я
могу свершать те же  поступки,  что  и  раньше;  так  почему  же  я  вдруг
остановился  на  своем  пути,   почему   все   возможности   стали   вдруг
невозможными? Неужели я сам в этом виноват? Я не знаю, в чем моя  вина;  я
владею всеми своими чувствами, у меня нет дурных привычек, я не  подвержен
ни одному пороку, и я не кидаюсь слепо навстречу опасности. Я  думаю,  как
прежде, чувствую, как  прежде,  владею  собой,  как  прежде,  да  и  людей
оцениваю, как прежде. Я иду к Марте, я знаю, что в ней - мое спасение, она
- мой добрый гений, мой ангел-хранитель. Она боится, она исполнена страха,
но в конце концов она уже хочет того же, что и я, она дает свое  согласие.
Хорошо. Я мечтаю о мирной, счастливой жизни. Мы удаляемся в глушь, живем в
полном уединении, в хижине на берегу ручья, мы гуляем по  лесу,  она  -  в
коротком платье, я в башмаках с пряжками - все точь-в-точь так,  как  того
требует ее доброе чувствительное сердце. Почему же нет? Магомет  пришел  к
горе! И Марта со мной, она наполняет мои дни чистотой, а ночи - покоем,  и
господь бог на небе благословляет наш союз. Но вот свет вмешивается в нашу
жизнь,  свет  возмущен,  свет  считает,  что  это  сущее   безумие.   Свет
утверждает, что ни один благоразумный  мужчина  и  ни  одна  благоразумная
женщина не поступили бы так, а значит, поступать так - безумие. И  я  стою
один, один против всех, и топаю ногой, и кричу, что нет, это благоразумно!
Что знает свет? Ничего. Люди  привыкают  к  чему-то  новому,  принимают  и
признают его  только  после  того,  как  это  новое  признал  какой-нибудь
учитель; все на свете лишь предположение, даже такие понятия,  как  время,
пространство, движение, материя тоже лишь предположение.  Люди  нечего  не
знают точно, они лишь предполагают...
   На мгновенье Нагель  рукой  заслонил  глаза  и  несколько  раз  помотал
головой, словно перед ним все ходуном пошло. Он стоял посреди комнаты.
   О чем же это я думал?.. Хорошо, она боится меня;  но  ведь  мы  все  же
договорились. И я сердцем чувствую, что всегда делал бы ей только добро. Я
хочу порвать со светом, я отсылаю  ему  кольцо  обратно;  я  блуждал,  как
глупец, среди других глупцов, делал глупости, даже  играл  на  скрипке,  и
толпа кричала мне "хорошо рычишь, лев!". Меня тошнит  при  воспоминании  о
моем бесконечно пошлом триумфе, когда людоеды мне аплодировали. Я не желаю
больше конкурировать с  телеграфистом  из  Кабелвога,  я  ухожу  в  мирную
долину, превращаюсь в  мирного  обитателя  леса,  я  молюсь  своему  богу,
распеваю веселые песни, становлюсь суеверным. Бреюсь только в часы прилива
и засеваю свое поле в зависимости от крика тех или иных птиц.  А  когда  я
устаю от работы, жена выходит из хижины и,  стоя  в  дверях,  ласково  мне
улыбается и кивком подзывает меня, и я благословляю ее и благодарю за  эту
ласковую улыбку... Марта, ты  ведь  согласилась,  правда?  Ты  так  твердо
сказала мне "да" под конец, когда я тебе все объяснил, ты и сама уже этого
хотела. И все же ничего, ничего не вышло.  Тебя  просто  увезли,  застигли
врасплох и увезли, не на твою, но на мою погибель.
   Дагни, я не люблю тебя, ты стоишь мне всюду поперек дороги, я не  люблю
твоего имени, оно меня раздражает, я  искажаю  его,  я  говорю  "Дагни"  и
высовываю при этом язык. Христом-богом молю, выслушай меня. Я хочу  прийти
к тебе, когда пробьет мой час, и я умру, я явлюсь тебе  на  фоне  стены  с
лицом трефового валета, я приму облик скелета и  буду  преследовать  тебя,
плясать вокруг тебя на одной ноге,  и  руки  отнимутся  у  тебя  от  моего
прикосновения. Я сделаю это, я сделаю это! Да  сохранит  меня  господь  от
тебя ныне и присно и во веки веков, а это  значит,  пусть  ты  достанешься
черту, всеми силами души я молю об этом...
   Ну и что же, что же в конце концов? Я все-таки люблю тебя, Дагни, и  ты
прекрасно знаешь, что я люблю тебя, несмотря ни на что, что я  раскаиваюсь
в тех горьких словах, которые сказал. Ну и что же дальше? Что толку?  Да-и
кто знает, не к лучшему ли все сложилось? Если ты скажешь, что к  лучшему,
значит, так  оно  и  есть,  я  чувствую,  как  ты,  я  странник,  которого
остановили на пути. Но даже если  бы  ты  и  захотела,  порвала  со  всеми
остальными и связала бы  свою  судьбу  со  мной  -  чего  я,  конечно,  не
заслуживаю, но все же предположим, что это случилось бы, - к чему  бы  это
привело? Ты хотела бы помочь мне осуществить мои замыслы, хотела бы,  чтоб
я совершил то, что мне положено на земле, - но говорю  тебе,  мне  стыдно,
мое сердце останавливается от стыда при одной мысли об этом.  Я  делал  бы
все, как ты хотела, потому что я люблю тебя, но при этом я  страдал  бы  в
глубине души... Но какой, черт побери, смысл строить одно  за  другим  эти
предположения, когда все они исходят из невозможного. Ты не хочешь порвать
со всеми остальными и связать  свою  судьбу  со  мной,  ты  злорадствуешь,
смеешься надо мной, издеваешься. Какое мне дело до тебя? Точка.
   Пауза. В запальчивости:
   Впрочем, имей в виду, я выпью сейчас вот этот стакан воды и пошлю  тебя
ко всем чертям. На редкость глупо с  твоей  стороны  думать,  что  я  тебя
люблю, что я буду еще обременять себя этим теперь, когда мой  час  вот-вот
пробьет. Я ненавижу твой мещанский образ жизни, такой благополучный, такой
причесанный и такой пустой. Я  ненавижу  его,  бог  тому  свидетель,  и  я
исполнен святого гнева, когда думаю о тебе. В кого бы ты меня  превратила?
Хаха, готов поклясться, что ты  сделала  бы  из  меня  великого  человека!
Ха-ха, ведь мне в душе стыдно за твоих великих людей...
   Великий человек! Сколько на  свете  великих  людей?  Сперва  -  великие
норвежцы, это вообще самые великие люди на свете. Потом - великие люди  во
Франции, в стране Гюго и других поэтов.  А  есть  еще  великие  люди  и  в
балагане Барнума. И все это множество великих людей разгуливает по земному
шару, который по сравнению с  Сириусом  не  больше  обыкновенной  вши.  Но
великий человек - это не маленький человек, великий  человек  не  живет  в
Париже, а пребывает в Париже. Великий человек стоит на такой  недосягаемой
высоте, что видит поверх своей головы. Лавуазье  просил,  чтобы  отсрочили
его казнь, пока он не закончит какого-то химического исследования,  а  это
то же самое, что сказать: "Не наступайте на мои чертежи". Ха-ха-ха, что за
комедия! Когда даже Евклид, да, да, даже Евклид со всеми своими  аксиомами
ни на эре не прибавил ничего к  основным  жизненным  ценностям.  О,  каким
убогим, каким невзыскательным, каким не гордым сделали люди мир божий!
   Великих  людей  создают  совершенно  случайно,  из  первых   попавшихся
профессионалов,  из   тех,   кому   случайно   удалось   усовершенствовать
аккумулятор, или из тех, у кого случайно хватило мускульной силы  пересечь
Швецию на велосипеде. И великих людей заставляют писать  книги,  чтобы  им
поклонялись  еще  больше.  Ха-ха,  это  просто  потеха,  за  такое   стоит
заплатить! В скором будущем каждая община заведет себе великого  человека,
какого-нибудь там  юриста,  или  романиста,  или  полярного  исследователя
небывалой величины. И земля станет такой великолепно плоской и ровной, что
окинуть ее взором будет проще простого.
   Дагни, теперь настал мой черед. Я злорадствую, я смеюсь  над  тобой,  я
издеваюсь. Что тебе до меня? Я никогда не буду великим человеком...
   Но предположим, что на свете есть невероятное количество великих людей,
целый легион гениев такой-то и  такой-то  величины.  Почему  бы  этого  не
предположить? Ну и что же? Количество их будет мне импонировать? Напротив,
чем больше их будет,  тем  они  покажутся  обыденней.  Или  прикажете  мне
поступать, как поступает весь свет? Свет всегда остается  верен  себе,  он
принимает только то, что уже было принято, он восхищается великими людьми,
падает перед ними на  колени,  бегает  за  ними,  приветствуя  их  криками
"ура!". И мне, что ли, так поступать?  Комедия,  чистая  комедия!  Великий
человек идет по улице, а  прохожий  толкает  в  бок  другого  прохожего  и
говорит: "Вот идет такой-то и такой-то великий человек".  Великий  человек
сидит в театре, одна учительница щиплет другую за тощую  ляжку  и  шепчет:
"Вот там, в боковой ложе, сидит  такой-то  и  такой-то  великий  человек!"
Ха-ха-ха! А он сам, этот великий человек, он что? Он благосклонно  смотрит
на это поклонение, да, да, именно так. Он  считает,  что  люди  правы,  он
заслуживает их внимание, принимает его как должное, не уклоняется, даже не
краснеет. И с чего бы это он стал краснеть? Разве он не великий человек?
   Но молодой студент Эйен не согласился бы  с  этим.  Он  сам  собирается
стать великим человеком. Ведь он пишет во время каникул роман.  Он  уличил
бы  меня  в  непоследовательности:  "Господин  Нагель,  вы  же  сами  себе
противоречите. Поясните вашу точку зрения".
   И я пояснил бы ему свою точку зрения.
   Но юный Эйен не  удовлетворился  бы  моим  объяснением  и  спросил  бы;
"Значит, по-вашему, выходит, что вообще нет великих людей?"
   Да, он непременно задал бы мне  этот  вопрос  уже  после  того,  как  я
разъяснил бы ему свою точку зрения! Ха-ха-ха! Вот  как  он  понял  бы  мой
ответ. И все же я постарался бы ему терпеливо растолковать, что  именно  я
имею в виду; я сел бы на своего любимого конька и  сказал  бы:  "Итак,  мы
имеем целый легион великих людей. Вы слышите, что я  говорю!  Их  -  целый
легион! Но величайших из них - раз, два и обчелся". Вот видите, в  этом  и
заключается разница. Скоро в каждой общине появится свой великий  человек.
Но величайший человек, быть может, так и не появится даже за  тысячелетие.
Под словами "великий человек"  люди  разумеют  талант,  может  быть,  даже
гениальность, а гений, бог ты мой, вполне демократическое понятие,  уверяю
вас; съедайте по нескольку бифштексов в день, и ваш род обеспечен  гениями
до третьего, пятого или десятого колена.  Для  народа  гений  не  означает
нечто небывалое, короче, перед гением останавливаются, но он не  поражает.
Представьте  себе  такую  ситуацию:  ясным  зимним  вечером  вы  стоите  у
телескопа в обсерватории и наблюдаете созвездие  Ориона.  Вдруг  за  вашей
спиной раздается: "Добрый вечер, добрый вечер". Вы оборачиваетесь -  перед
вами сам Фарнлей, он низко кланяется. Итак, к вам пришел великий  человек,
гений из  боковой  ложи.  А  вы,  конечно,  ухмыляетесь  себе  под  нос  и
поворачиваетесь к  окуляру  телескопа,  чтобы  снова  наблюдать  созвездие
Ориона. Со мной однажды произошел такой случай... Вы поняли, что я имею  в
виду? Я хочу сказать: вместо того чтобы восхищаться обыкновенными великими
людьми, при виде которых простые смертные с величайшим  почтением  толкают
друг друга в бок,  я  предпочитаю  отдать  должное  маленьким,  никому  не
ведомым гениям, юношам, которые умерли очень рано, потому что  такие  души
обречены, это нежные, мерцающие светляки,  с  которыми  надо  столкнуться,
пока они еще живы, чтобы знать, что  они  существуют.  Вот  такие  в  моем
вкусе. Но, главное, я убежден, это уметь отличить величайшее от  великого,
воздвигнуть  величайшее  на  такую  высоту,  чтобы  оно  не   потонуло   в
пролетариате гениев. Я хочу, чтобы величайший из гениев  занял  подобающее
ему место; так сделайте же выбор, заставьте  меня  преклониться,  избавьте
меня от гениев в масштабе коммуны, а это значит, надо найти величайшего, -
его превосходительство Величайший...
   На это юный Эйен скажет - да, я знаю  его,  он  наверняка  скажет:  "Но
согласитесь, ваши рассуждения  в  самом  деле  носят  чисто  теоретический
характер, все это сплошные парадоксы".
   Но я не могу согласиться с тем, что это только теория, никак  не  могу,
видит бог! До чего же иначе я на все смотрю!  Моя  ли  это  вина?  Я  хочу
сказать: виноват ли лично я в этом? Я чужой, я чужестранец  в  этом  мире,
так сказать, причуда бога, назовите меня как хотите...
   С еще большим ожесточением.
   И я говорю вам: мне глубоко безразлично, как вы меня  назовете,  я  все
равно не сдамся, никогда в жизни!  Я  стискиваю  зубы,  я  ожесточаю  свое
сердце, потому что я прав; я один буду стоять против всего мира и все-таки
не сдамся! Я знаю то, что я знаю,  в  глубине  своего  сердца  я  прав;  в
какие-то мгновения я вдруг ощущаю бесконечную связь во всем. Я должен  еще
что-то сказать, но я забыл что; однако я не сдаюсь: я разобью в пух и прах
все ваши глупые представления о великих людях. Юный Эйен утверждает, будто
мое мнение - это только теория. Хорошо, если мое мнение только теория,  то
я отказываюсь от него и найду новые доводы, еще  более  убедительные,  чем
те, что я приводил; я ведь ничего не боюсь. И  я  говорю...  подождите,  я
убежден, что смогу сказать что-то еще более веское, потому что сердце  мое
знает правду; да, да, я говорю, я презираю и ненавижу великого человека из
боковой ложи, для меня, если быть чистосердечным, он паяц  и  глупец,  мои
губы кривятся в усмешке, когда я вижу его выпяченную грудь и  победоносное
выражение  на  его  лице.  Разве  великий  человек   сам   добился   своей
гениальности? Разве он не родился уже гением?  Так  чего  же  кричать  ему
"ура"?
   Но тут юный  Эйен  спрашивает:  "Ведь  вы  сами  хотели  поставить  его
превосходительство  Высочайшего  гения  на  подобающее   ему   место,   вы
восхищаетесь этим Высочайшим гением, хотя он тоже  не  сам  добился  своей
гениальности".
   И юный Эйен думает, что он снова поймал меня на противоречии,  да,  ему
это так представляется! Но я снова возражаю ему, потому что  моими  устами
говорит святая правда; я и величайшему из великих не преклоняюсь,  я  даже
от его превосходительства  Высочайшего  гения  готов  отречься,  если  это
необходимо, если это очистит землю.  Великим  гением  восхищаются  за  его
величие, за то,  что  он  достиг  возможного  предела  гениальности  -  мы
воображаем, будто это его личная заслуга, будто гений не принадлежит всему
человечеству и не является в буквальном смысле слова свойством материи.  В
том, что Высочайший гений случайно завладел частицей гениальности, которая
должна была бы выпасть на долю его отца, его сына, его внука и правнука, и
что он обобрал, таким образом, свой род на несколько столетий и вверг  его
в ничтожество, - в этом,  конечно,  нет  его  личной  заслуги.  Он  просто
обнаружил в себе гения, понял  свое  предначертание  и  осуществил  его...
Теория? Нет, это не теория. Имейте в виду, что это мое убеждение,  которое
я выносил в своем сердце. Но если и это вам покажется теорией, то я  найду
еще  не  один  убедительный  довод,  да,  если   надо   будет,   я   смогу
противопоставить вашим словам и третье, и четвертое, и пятое  уничтожающее
возражение, я буду стараться делать это как можно лучше, но я не сдамся.
   Но юный Эйен тоже не хочет сдаваться, потому  что  его  подпирает  весь
мир, и он говорит: "Значит, вы никем не  восхищаетесь,  ни  одним  великим
человеком, ни одним гением!"
   И я отвечаю ему, и ему становится все  больше  и  больше  не  по  себе,
потому что он сам намерен стать великим человеком. Я выливаю на него  ушат
холодной воды  и  говорю:  "Да,  я  не  преклоняюсь  перед  гением.  Но  я
преклоняюсь  перед  результа