же  ко  мне
хоть каплю сострадания! Видите, я стою перед вами. Я готов умереть  только
для того, чтобы избавить вас от себя. Скажите хоть одно слово, и  я  умру.
Это же я повторю вам завтра, если только увижу вас. Но  вы  могли  бы  мне
оказать милость и быть ко мне справедливой.  Поймите  же  наконец,  что  я
всецело подвластен силе,  которая  исходит  от  вас,  и  мне  не  дано  ее
побороть. Моя вина разве только в том, что я встретил вас на  своем  пути.
Дай вам бог никогда не переживать моих нынешних страданий!
   Нагель повернулся и побрел к городу.
   Он шел по дороге, и его плечи,  слишком  широкие  для  его  приземистой
фигуры, беспрестанно вздрагивали. Он не видел ничего вокруг, он не узнавал
людей, попадавшихся ему навстречу, и очнулся только,  когда,  пройдя  весь
город, остановился у дверей гостиницы.



15

   Последующие два-три дня Нагеля в  городе  не  было,  и  его  комната  в
гостинице была заперта. Никто толком не знал, где он; он сел  на  пароход,
идущий на север. Возможно, он затеял эту поездку, только чтобы развлечься.
   Вернулся он рано утром, когда городок еще спал. Нагель  был  бледен  и,
судя по его виду, дурно провел ночь.
   Однако он все же не поспешил в гостиницу, а довольно долго прогуливался
взад-вперед по набережной, потом пошел по новой для него дороге в  дальнюю
часть бухты, где как раз повалил дым из трубы паровой мельницы.
   Впрочем, у мельницы он тоже не задержался, и вообще, по всей видимости,
он бродил вокруг пристани, просто чтобы убить  время.  Когда,  часа  через
два, рынок начал оживать. Нагель был уже там. Он стоял на углу у  почтовой
конторы и внимательно разглядывал каждого, кто  проходил  мимо.  Когда  он
издали заметил зеленое платье Марты  Гудэ,  он  двинулся  ей  навстречу  и
поклонился.
   Он просит прощения, может быть, она забыла его? Его зовут  Нагель,  это
он приходил насчет кресла, старого кресла.  Уж  не  продала  ли  она  его,
часом?
   Нет, она его не продала.
   Прекрасно. Он надеется, что к ней никто не приходил за это время  и  не
набил цену? Не посетил ли ее какой-нибудь коллекционер?
   Да, к ней...
   - О боже, неужели кто-нибудь приходил? Да что вы говорите? Дама? Ох, уж
эти вездесущие дамы, во все суют свой  нос!  Значит,  прослышала  о  вашем
уникальном  кресле  и  тут  же  решила  заграбастать!   Типичная   женская
бесцеремонность! Сколько она предлагала за него, сильно ли взвинтила цену?
Я ведь вам уже говорил, что ни за что не отступлюсь, черт меня подери!
   Марта совсем смешалась от его напора и торопливо сказала:
   - Да нет, что вы, я с удовольствием отдам его вам.
   - В таком случае, разрешите мне зайти к вам нынче  вечером,  часиков  в
восемь, и закончить это дело?
   Ну, конечно, он может зайти. Но не лучше ли ей доставить кресло прямо в
гостиницу? Вот все и будет покончено...
   Нет, нет, ни в коем случае, этого он ни за что  не  допустит.  С  таким
ценным предметом нужно обращаться бережно и умело. Да и по правде  говоря,
он не хотел бы, чтобы кто-нибудь посторонний видел его приобретенье. Ровно
в восемь он будет у  нее.  Кстати,  хорошо,  что  он  вспомнил,  он  хотел
предварить ее, чтобы она ни в коем случае не вытирала  с  кресла  пыль  и,
упаси боже, не вздумала его мыть! Главное, ни капли воды.
   И Нагель побежал в гостиницу. Едва войдя в номер,  он,  не  раздеваясь,
бросился на кровать, тут же заснул и проспал  спокойным  крепким  сном  до
самого вечера.
   Сразу же после ужина он  отправился  к  пристани.  Ровно  в  восемь  он
постучал в дверь маленького домика Марты Гудэ и вошел.
   Комната была явно только что прибрана,  пол  не  успел  еще  просохнуть
после мытья, а свежепротертые окна блестели. Марта даже  надела  бусы.  По
всему было видно, что его ждали.
   Нагель поздоровался, сел и не медля  приступил  к  переговорам.  Она  и
теперь упрямилась, пуще прежнего  настаивая,  чтобы  он  взял  это  кресло
просто так, даром. Тогда он пришел в ярость, пригрозил, что швырнет  ей  в
лицо эти две сотни крон и удерет с креслом. Поделом ей, она это заслужила!
В жизни своей не  встречал  он  такого  безрассудства!  И  вдруг,  стукнув
кулаком по столу, спросил, уже не рехнулась ли она, часом.
   - Знаете  что,  -  сказал  он,  пристально  взглянув  на  нее,  -  ваше
сопротивление начинает мне казаться подозрительным. Скажите честно, уж  не
завладели ли вы этим креслом каким-нибудь  неблаговидным  путем?  Не  буду
скрывать,  мне  приходится  иметь  дело   с   разными   людьми,   излишняя
осторожность никогда не мешает. Если это кресло попало к вам в  результате
какой-то махинации или по ошибке, то оно мне не  нужно...  Впрочем,  прошу
извинить меня, ежели я превратно истолковал ваше упрямство.
   И он стал заклинать ее рассказать все как есть.
   Вконец растерявшись от павшего на нее подозрения, испуганная и вместе с
тем оскорбленная, она тут же принялась оправдываться. Кресло это  приобрел
ее дед, и оно, наверное, уже не менее ста лет находится у них в семье.  Он
не должен думать, что она что-то утаивает от него. И слезы выступили у нее
на глазах.
   Хорошо. В таком  случае  ему  хотелось  бы  наконец  покончить  с  этим
затянувшимся торгом и поставить точку. И Нагель полез за бумажником.
   Она сделала шаг, чтобы еще раз остановить его, но он, не обращая на нее
никакого внимания, положил на стол две красные купюры и спрятал бумажник.
   - Прошу вас, - сказал он.
   - Во всяком случае, не давайте мне больше пятидесяти крон, - взмолилась
она и в полной растерянности провела дважды рукой по его волосам,  как  бы
прося его уступить ей. Она не сознавала, что делала, но она погладила  его
по голове и попросила ограничиться хотя бы пятьюдесятью кронами.  У  этого
нелепого существа все еще стояли слезы в глазах.
   Он  поднял  голову  и  поглядел  на  нее.  Эта  беднячка,  живущая   на
благотворительные средства,  эта  седая  сорокалетняя  девица  со  жгучими
черными глазами, но с обликом  монашки  произвела  на  Нагеля  впечатление
своей своеобразной, редкой красотой, и он  на  мгновенье  заколебался.  Он
взял ее руку в свои, ласково похлопал по ней и сказал:
   - Господи, какая вы удивительная!
   Но он тут же выпустил ее руку и поспешно встал.
   - Надеюсь, вы ничего не имеете против того, чтобы я  сейчас  же  забрал
кресло? - спросил он.
   И он придвинул кресло к себе.
   Она уже явно перестала его бояться. Увидев,  что  он  испачкал  руки  о
старую пропыленную обивку, она тут же вынула  из  кармана  свой  платок  и
протянула ему.
   Деньги все еще лежали на столе.
   - A propos, - сказал он, - разрешите мне  вас  спросить,  не  лучше  ли
будет, если вы сохраните, по возможности, в тайне нашу  сделку?  Вовсе  не
обязательно, чтобы весь город болтал об этом. Договорились?
   - Да, - сказала она задумчиво.
   - На вашем месте я  бы  поскорее  спрятал  деньги.  Впрочем,  сперва  я
завесил бы окошко... Вот возьмите хоть эту юбку!
   - Не будет ли тогда слишком темно в комнате? - сказала она с сомнением,
но все же взяла юбку и завесила окно; Нагель помог ей.
   - Это надо было сделать в самом начале, - сказал он. -  Нехорошо,  если
меня здесь увидят.
   Она промолчала. Потом взяла деньги  со  стола,  протянула  ему  руку  и
попыталась было поблагодарить его, но не смогла вымолвить ни слова.
   Он долго не выпускал ее руки из своей и вдруг сказал:
   - Разрешите задать вам один вопрос: вам, видимо, трудно сводить концы с
концами, жить вот так, без всякой помощи,  без  поддержки...  Скажите,  вы
получаете какое-нибудь пособие?
   - Да.
   - Простите, дорогая фрекен, что я расспрашиваю вас! Но если  пронюхают,
что у вас появились кое-какие сбережения, то вас не только  тут  же  лишат
помощи, но и отберут эти деньги, просто-напросто отберут. Вот  почему  так
важно хранить в тайне эту историю с креслом. Как опытный человек,  я  хочу
дать вам добрый совет: молчите. Ни одной  живой  душе  ни  слова  о  нашем
маленьком дельце... Кстати, мне сейчас пришло в голову, что  следовало  бы
дать вам более мелкие купюры, чтобы вам не нужно было их менять.
   Все-то он обдумывает,  все  предусматривает.  Нагель  снова  садится  и
принимается отсчитывать мелкие бумажки. Собственно говоря, он толком и  не
считает, а просто вываливает на стол все мелкие деньги, какие у  него  при
себе, берет наугад - сгребает в кучу и придвигает к ней.
   - Ну вот, а теперь спрячьте все это, - говорит он.
   Она отворачивается, расстегивает свой лиф и прячет деньги на груди.
   И хотя она уже успела привести себя в порядок, он,  вместо  того  чтобы
встать, продолжает почему-то сидеть и спрашивает как бы невзначай:
   - Да, что это я еще хотел сказать... Вы случаем не знакомы с Минуткой?
   Он заметил, что она вся вспыхнула.
   - Мне довелось несколько раз с ним встретиться, - продолжал Нагель. - Я
привязался к нему. Я думаю, что он человек надежный,  золотой  человек.  Я
поручил ему раздобыть мне скрипку и не сомневаюсь, что он мне ее достанет,
как вы считаете? Впрочем, быть может, вы его и не знаете близко?
   - Напротив.
   - Ах да, верно, ведь он мне рассказывал, что купил у вас  цветы,  когда
хоронили Карлсена.  Значит,  вы  его  знаете?  Может  быть,  даже  хорошо?
Скажите, какого вы о нем мнения? Как по-вашему, он  постарается  выполнить
мое порученье? Когда имеешь дело со  столькими  людьми,  то  волей-неволей
приходится наводить  справки.  Я  как-то  потерял  изрядную  сумму  только
потому,  что  слепо  доверился  недобросовестному  человеку.  Это  было  в
Гамбурге.
   И Нагель, непонятно зачем, начинает рассказывать  длинную  историю  про
этого  человека,  из-за  которого   понес   значительные   убытки.   Марта
по-прежнему стоит перед ним, опершись о  стол.  Она  заметно  волнуется  и
наконец, не выдержав, прерывает его:
   - Нет, нет, не говорите так о нем!
   - О ком я не должен так говорить?
   - О Юханнесе, о Минутке.
   - Минутку зовут Юханнесом?
   - Да, Юханнесом.
   - В самом деле?
   - Конечно.
   Нагель молчит. Сообщение о том, что Минутку зовут Юханнесом,  почему-то
дает его мыслям новый поворот и даже меняет на некоторое  время  выражение
его лица. Он довольно долго сидит, задумавшись, потом спрашивает:
   - А почему вы его зовете Юханнесом? Не Грегордом, не Минуткой, а именно
Юханнесом?
   Она отвечает, смущенно опустив глаза:
   - Мы знаем друг друга с детства...
   Пауза.
   Наконец Нагель говорит как бы шутливо и подчеркнуто равнодушно:
   - Знаете, у меня  создалось  впечатление,  что  Минутка  в  вас  сильно
влюблен. Да, правда, это бросается в глаза. И,  честно  говоря,  меня  это
нимало не удивляет, хотя, должен  признаться,  на  мой  взгляд  Минутка  в
данном случае чересчур смел. Ведь он не какой-нибудь там безусый юнец,  да
к тому же он в некотором роде калека.  Но,  господи,  разве  можно  понять
женщин? Вдруг им взбредет что-то в голову, и они вешаются невесть кому  на
шею, отдаются  по  собственной  воле,  с  радостью  и  даже  с  восторгом.
Ха-ха-ха! Таковы женщины! В тысяча восемьсот  восемьдесят  шестом  году  я
стал свидетелем того, как молодая девица моего круга выбрала себе в  мужья
рассыльного своего  отца.  Этой  истории  я  никогда  не  забуду.  Он  был
мальчиком у них в лавке, ну, просто ребенок шестнадцати -  семнадцати  лет
от силы, еще даже не брился. Правда - смазлив, и даже весьма, не спорю.  И
вот  на  этого  неоперившегося  птенца  она  и  кинулась  со  всей   своей
испепеляющей  страстью  и  увезла  его  за  границу.  Полгода  спустя  она
вернулась, и, представьте, любви как не  бывало...  Да,  печально,  что  и
говорить, но любви и след простыл. Несколько месяцев она так скучала,  что
чуть не померла. Но она ведь была замужем. Как быть? И вдруг она словно  с
цепи сорвалась, плюнула на все и вся и буквально пошла по  рукам  в  среде
студентов, да и приказчиков тоже, и за короткий срок приобрела скандальную
известность под кличкой "Липучка". Весьма прискорбный  случай,  не  правда
ли? Но, знаете, она умудрилась еще раз удивить мир.  Проведя  года  два  в
чаду этих утех, она в один  прекрасный  день  начинает  сочинять  новеллы,
становится писательницей, и говорят, у нее  большой  талант.  Два  года  в
компании студентов и приказчиков оказались на редкость поучительными, они,
так сказать, сформировали ее, и она пристрастилась к перу. С тех  пор  она
пишет превосходные вещи, между прочим. Ха-ха-ха!  Чертова  баба,  скажу  я
вам!.. Вы, женщины, все таковы. Вот вы смеетесь,  но  не  возражаете  мне,
ничуть  не  возражаете.  От  семнадцатилетнего  мальчишки-рассыльного   вы
теряете голову. Я уверен, что и Минутка мог бы не жить всю жизнь  бобылем,
приложи он  хоть  немного  усилий.  В  нем  есть  что-то,  что  производит
впечатление  даже  на  мужчин,  вот  на  меня,  например.  Сердце  у  него
удивительно чистое, и в голосе его я никогда не слышал фальшивых  нот.  Вы
согласны со мной, ведь вы, наверно, знаете его как свои  пять  пальцев?  А
что говорят о его дяде, торговце углем? Небось, старый пройдоха,  так  мне
кажется. Во всяком случае, симпатий не вызывает. Как я  понимаю,  вся  его
торговля держится на Минутке. А если так, то невольно возникает вопрос:  а
почему бы Минутке не  завести  свое  собственное  небольшое  дело?  Короче
говоря, по-моему, Минутка был бы в силах содержать свою семью, будь она  у
него... Вы качаете головой?
   - Нет, я не качаю головой.
   - Значит, вы потеряли терпение. И я вас понимаю: вам просто надоели мои
разглагольствования о человеке, вам совершенно  безразличном.  Послушайте,
знаете, о чем я сейчас подумал? Вы только,  бога  ради,  не  сердитесь  на
меня, я, поверьте, хочу вам добра - запирайте как следует двери  на  ночь!
Не глядите на меня с таким страхом... Дорогая фрекен, не  пугайтесь  и  не
относитесь ко мне с подозрением. Я ведь  всего-навсего  хочу  посоветовать
вам не доверять слепо  людям,  особенно  теперь,  когда  у  вас  появились
деньги. Правда, я не слышал, чтобы  в  городе  было  неспокойно,  но,  как
говорится, береженого бог бережет... К  двум  часам  ночи  на  улицах  уже
совсем темно, а на днях именно около двух я слышал чьи-то шаги у себя  под
окнами. Да, представьте себе. Надеюсь, вы не  в  обиде  на  меня  за  этот
совет... Ну, всего вам доброго. Я рад, что сумел в конце концов приобрести
это кресло. Будьте здоровы, дорогая Марта.
   И Нагель пожал ей руку. С порога он еще раз обернулся и сказал:
   - Послушайте, вы должны всем говорить, что я дал вам за это кресло  две
кроны. Ни шиллинга больше. Иначе вас лишат пособия, не забывайте этого.  Я
могу на вас положиться, да?
   - Да, - ответила она.
   Он  ушел,  унося  с  собою  кресло.  Лицо  его  сияло,  он  кряхтел  от
удовольствия и даже громко смеялся, словом, вел себя, как  плут,  которому
удалось обвести кого-то вокруг пальца. "Господи, как она, наверное, сейчас
радуется, - в волнении шептал он про себя. - Ха-ха, небось ночью  глаз  не
сомкнет от такого богатства!"
   В гостинице он застал Минутку,  который  его  ждал.  Минутка  пришел  с
репетиции и держал под мышкой рулон афиш. Да, живые картины будут,  видно,
на славу. Публике покажут несколько  исторических  сцен,  а  для  большего
эффекта их осветят разноцветными фонарями. И он тоже участвует, правда,  в
качестве статиста на заднем плане.
   А на какой день назначено открытие благотворительного базара?
   На четверг, 9 июля, в день рождения королевы. Но  уже  сегодня  вечером
Минутка должен расклеить  повсюду  эти  афиши,  получено  даже  разрешение
налепить одну на воротах кладбища... Впрочем, он зашел, чтобы  рассказать,
как обстоит дело со скрипкой. Ему не удалось ее раздобыть. В  городе  есть
только одна приличная  скрипка,  но  она  не  продается,  она  принадлежит
органисту  и  нужна  ему  самому:  в  день  открытия  базара  он   намерен
участвовать в концерте, сыграть несколько вещей.
   Ну что ж, раз так, то ничего не поделаешь.
   Минутка собирается уходить. Когда он уже стоит с шапкой в руках, Нагель
предлагает:
   - А не выпить ли нам по стаканчику? Должен вам сказать, у меня  сегодня
хорошее  настроение,  мне  очень  повезло.  Знаете,  мои  долгие   хлопоты
увенчались наконец успехом, я приобрел уникальное кресло, какого нет ни  у
одного коллекционера в стране, готов биться об заклад. Вот оно, взгляните!
Вы в состоянии оценить это чудо  из  чудес?  Работа  старого  голландского
мастера, единственное в своем роде! Я не уступлю его, сколько  бы  мне  ни
предложили,  клянусь  богом!  Давайте  обмоем  мою  покупку,  если  вы  не
возражаете. Разрешите, я позвоню горничной? Нет? Но ведь афиши вы можете и
завтра расклеить... До чего же мне повезло сегодня! Вы,  должно  быть,  не
знаете, что я в  некотором  роде  коллекционер  и  живу  здесь  в  надежде
пополнить свои  коллекции!  Неужели  я  вам  не  рассказывал  про  коровьи
колокольчики, которые я собрал? Господи, тогда вы еще ничего  обо  мне  не
знаете! Конечно, я агроном, но у меня есть и другие интересы  в  жизни.  У
меня собрано двести шестьдесят семь колокольчиков! Начал я их собирать лет
десять назад, а теперь, слава богу, у меня уже первоклассная коллекция.  А
вот это кресло, знаете, как я его раздобыл? Чистая случайность и  везенье.
Иду я как-то  раз  по  улице,  спускаюсь  к  пристани,  а  поравнявшись  с
маленьким домишком, заглядываю по привычке в  окно  и  столбенею:  я  вижу
кресло и сразу понимаю, какая это  ценность.  Стучу,  вхожу  в  дом,  меня
встречает женщина не первой молодости, совсем седая... как же ее зовут? Да
это, впрочем, и не важно. Вы, возможно, ее и не знаете. Зовут ее, если  не
ошибаюсь, фрекен Гудэ. Марта Гудэ или что-то в этом роде...  Поначалу  она
ни за что не соглашалась продать это  кресло,  но  в  конце  концов  я  ее
уломал. И вот сегодня я наконец принес его. Но самое  невероятное  в  этой
истории то, что оно досталось мне, можно сказать, даром. Правда,  я  кинул
на стол две кроны - так,  для  очистки  совести,  и  чтобы  она  потом  не
раскаивалась. Но ведь кресло-то стоит сотни.  Это,  конечно,  между  нами.
Неприятно, когда о тебе идет дурная молва. Впрочем, я себя  ни  в  чем  не
могу упрекнуть. У фрекен Гудэ нет решительно никакой деловой хватки, а  я,
как коллекционер и коммерсант, вовсе не обязан блюсти  ее  интересы.  Надо
быть круглым дураком, чтобы отказываться от своей выгоды. Ведь верно?  Это
и есть, так сказать, борьба за существование... Теперь, когда вы  в  курсе
всего, я надеюсь, вы согласитесь выпить со мной стакан вина?
   Но Минутка по-прежнему уверял, что ему надо идти.
   - Какая досада, - сказал Нагель, - а я радовался возможности  поболтать
с вами. Здесь в городе вы - единственный человек, который всегда  вызывает
у меня интерес, единственный, с кем мне хочется общаться. Ха-ха!  Хочется,
видите ли, общаться. Так вас, значит, зовут Юханнес? Мой дорогой друг, это
я знал давно, задолго до вчерашнего вечера,  когда  мне  случайно  назвали
ваше имя... Да не пугайтесь так,  что  вы,  в  самом  деле...  Это  просто
несчастье какое-то, я  всегда  пугаю  людей.  Нет  уж,  не  отрицайте,  вы
поглядели на меня с ужасом и, по-моему, хотя этого я не  буду  утверждать,
даже вздрогнули.
   Минутка тем временем уже добрался до двери.  Видно  было,  что  ему  не
терпелось поскорее проститься и уйти. Разговор этот  явно  становился  для
него все более мучительным.
   - Сегодня шестое июля? - спрашивает вдруг Нагель.
   - Да, - отвечает Минутка и хватается за ручку двери.
   Нагель медленно подходит к нему совсем  вплотную  и,  заложив  руки  за
спину, пристально глядит ему в глаза.
   - А где вы были шестого июня? - спрашивает он шепотом.
   Минутка не отвечает, не произносит ни слова. Этот пронзительный  взгляд
и зловещий шепот повергают его в панический страх, он не  в  силах  понять
странного, ничем не объяснимого  вопроса  о  дате  месячной  давности,  он
рывком распахивает дверь и  выскакивает  в  коридор.  Некоторое  время  он
топчется на месте, не