отеле, а
потом, мало-помалу, вспомнил, как зарегистрировался - и драку на крыльце.
      Я пришел к выводу, что они, наверное, следили за мной от самого Таус-
тера. Ждали все то время, пока я обедал с Джосси. Последовали за мной в мо-
тель. Я ни разу не  засек  их.  Я  даже не слышал их шагов у себя за спиной
из-за неумолкающего грохота транспорта.
      Инстинктивное чувство  безопасности  рядом  с  Джосси было совершенно
верным.
      Прошла вечность.
      Шум внутри моей черепной коробки  постепенно  утих.  Больше ничего не
изменилось. У меня возникло ощущение, что уже начинает светать и  пора про-
сыпаться. Было десять тридцать вечера,  когда  меня  нокаутировали.  Трудно
сказать, сколько я находился без сознания и сколько  пролежал потом, немощ-
ный и обессиленный, но тело человека живет по своим внутренним часам, и мои
показывали шесть утра.
      Уверенность, что наступило утро, побудила  меня  к  действию. Но если
даже за окном действительно рассвело, ко мне не пробивался ни один луч све-
та. Я с тревогой подумал, что, возможно, ошибся во времени. И за окном сто-
ит глубокая ночь. Я молился, чтобы ночь еще не кончилась.
      Я предпринял новую попытку  сесть.  Нельзя сказать, будто я прекрасно
себя чувствовал. Контузия проходит не сразу, на это нужно время.  Не секрет
также, что холод вреден при ушибах мышц. Все вместе мои  болячки превращали
каждое движение в истинное мучение.  Такого  рода боль была мне знакома  по
прошлым падениям на скачках. Только эта оказалась во много раз хуже.
      Поверхность подо мной была довольно-таки пыльной,  она слабо отдавала
машинным маслом., ровная, гладкая и не деревянная.
      Я пошарил вокруг себя в разных направлениях и дотянулся до стены сле-
ва. Перевалившись  на бок, я медленно продвинулся в  ту сторону и тщательно
исследовал стену пальцами.
      Еще одна гладкая ровная поверхность, расположенная под прямым углом к
полу. Я  легко стукнул по ней кулаком и получил в ответ звук и вибрацию ме-
талла.
      Мне пришло в голову, что стоит посидеть немного, прислонившись спиной
к стене,  и подождать: скоро окончательно  рассветет и будет  легко понять,
где я. Обязательно рассветет, отчаянно твердил я про  себя. Непременно. Ра-
зумеется, не рассвело.
      Когда мне дали свет на яхте, я сбежал. На ошибках учатся.
      Приходилось с этим смириться. Темнота создавалась  искусственно, и от
нее никуда  не деться. Нет смысла, сурово  сказал я  себе, сидеть в  жалкой
растерянности и жалеть себя.
      Я предпринял экспедицию в глубь неизведанной  территории и обнаружил,
что мой мир намного меньше Колумбова. Я осмотрительно продолжал путешествие
сидя, приняв за  аксиому,  что земля плоская и  можно  упасть, достигнув ее
края. Но, проерзав два фута вправо, я очутился в углу.
      Поперечный маршрут  оказался  коротким.  Через  несколько мгновений я
наткнулся на  очередной угол. Я  выяснил: сев посередине, можно легко дотя-
нуться кончиками пальцев обеих  рук  до боковых стенок. Приблизительно пять
футов, от края до края.
      Тем же способом, сидя, я обогнул второй угол и упорно устремился впе-
ред вдоль другой стены. Через три фута я понял, где нахожусь. Ровная повер-
хность металла нарушалась большой круглой выпуклостью. Ощупав выпуклость, я
определил ее назначение так уверенно, словно видел воочию.
      Это была полукруглая колесная арка. А я сидел в кузове фургона.
      Я моментально и очень  ясно  представил себе фальшивую машину "Скорой
помощи", в  которую забрался в Челтенхеме.  Белый фургон серийной  модели с
дверями сзади, открывавшимися наружу. Если бы я пополз дальше, мимо колеса,
я бы уперся в задние двери.
      И я окажусь полным дураком, подумал я, если все, что от меня требова-
лось, это открыть двери и выйти.
      Я бы  с радостью почувствовал  себя полным дураком. Двери были крепко
заперты, и, как видно, с умыслом. Изнутри ручка на двери отсутствовала.
      В четвертом  углу я обнаружил и то, что мне дали на этот раз в качес-
тве средств жизнеобеспечения. И если до находки мое настроение уже упало до
нулевой отметки, то после оно опустилось еще ниже.
      Я нашел пластиковую пятигаллоновую канистру с жидкостью и большую хо-
зяйственную сумку.
      Я отвинтил крышку канистры и понюхал содержимое. Оно  ничем не пахло.
Я плеснул немного жидкости в ладонь и попробовал. Вода.
      Я завинтил крышку обратно, неловко завозившись в темноте. Пять галло-
нов воды. О, нет, оцепенело прошептал  я. Господи! Сумка была до отказа на-
бита плоскими пластиковыми пакетиками размером в четыре квадратных дюйма. И
снова никакого  запаха. Я разорвал  один из пакетиков: внутри лежал тонкий,
четырехдюймовый кусочек плавленого сыра.
      С упавшим сердцем я пересчитал пакетики, вынимая по одному из сумки и
складывая в кучку на полу. Их оказалось шестьдесят, насколько я мог судить,
совершенно одинаковых.
      Я педантично сосчитал их, один за  другим подбирая с пола и пряча об-
ратно в сумку. Их по-прежнему было шестьдесят. Мне  оставили достаточно еды
и воды, чтобы протянуть по меньшей мере недели четыре. И нет надежды на ре-
гулярные посещения дважды в день: разговаривать совсем не с кем.
      Будь они прокляты, с яростью подумал я. Если такова месть, то она ху-
же, чем все те неприятности, которые я когда-либо навлекал на мошенников.
      Подстегнутый гневом,  я  неосторожно встал, чтобы обследовать верхнюю
часть фургона, и с силой ударился  больной головой о крышу. Это почти доко-
нало меня. Я опять рухнул на колени, ругаясь и хватаясь за голову, с трудом
удерживая слезы. Избитое, ослабевшее существо, хлюпающее носом в темноте.
      Так не годится,  мелькнула  мысль. Необходимо во что  бы  то ни стало
сохранять хладнокровие. Не обращать внимание на боль и неудобства. Спокойно
осмыслить ситуацию, придумать план и способ выживания.
      Когда острый приступ головной боли прошел, я взялся за дело.
      Наличие еды и питья подразумевает, подумал я, что мое выживание жела-
тельно. В один прекрасный день, если я не сумею сбежать во второй раз, меня
освободят. По-видимому,  смерть снова в  повестке дня не значилась. Тогда с
какой стати мне нервничать?
      Я как-то  слышал о человеке,  который провел много недель в подземной
пещере, в  темноте и безмолвии, чтобы проверить на  практике, как влияет на
организм полное отсутствие связи, с внешним миром. Он перенес испытание, не
повредившись рассудком, без  малейшего физического ущерба для себя, и пора-
зительно, но его  ощущение  времени почти не сбилось.  Что  мог сделать он,
смогу и я. Не важно, твердо сказал я себе, что этот ученый добровольно под-
вергся заточению  и данные о его  сердечной деятельности и  других жизненно
важных функциях передавались на поверхность; и он имел возможность выйти из
пещеры в любой момент, если бы посчитал, что с него довольно.
      После сеанса  интенсивного  самовнушения  я почувствовал себя гораздо
увереннее. Не  отрывая спину от борта машины, я  очень медленно поднялся на
ноги и ощупал крышу руками. Выпрямиться  я не мог - крыша оказалась на че-
тыре  или  шесть  дюймов  ниже,  чем нужно. Согнув шею и колени, я еще  раз
ощупью обошел фургон.
      Обе боковые стенки были совершенно глухими. Целостность передней сте-
ны нарушала маленькая  заслонка, которая прикрывала окно в водительскую ка-
бину. По идее  ей  полагалось отодвигаться, но на  деле  она сидела крепко,
словно приваренная. И ни ручки, ни задвижки изнутри  - только полированный
металл.
      Задние двери  поначалу вселили в меня  надежду, ибо я  обнаружил, что
они не сплошные, а с окнами.  По одному на каждой створке, примерно двенад-
цати дюймов в длину - что соответствовало расстоянию от моего  запястья до
локтя - и вдвое меньше в высоту. Стекла на окнах отсутствовали. Я осторож-
но просунул руку через правое отверстие и немедленно натолкнулся на препят-
ствие. Снаружи двери были завалены чемто тяжелым; эта тяжесть и  не пускала
их.
      Неожиданно я сделал открытие: я настолько сосредоточился на сигналах,
поступавших с  кончиков пальцев, что  ползал по кузову с закрытыми глазами.
Смешно, честное слово. Я их открыл.  Кромешная тьма. Какой прок от глаз без
света?
      Снаружи оба окна были  затянуты  грубой тканью, на ощупь напоминавшей
плотный брезент. С левого края каждого из оконных проемов удавалось немного
сместить брезент  и отодвинуть его на три-четыре фута  от кузова; с правого
края он плотно  прилегал  к фургону под давлением  той  же тяжести, которая
держала двери.
      Я высунул руку сначала из одного, потом из другого отверстия  и попы-
тался потрогать все, до чего сумел дотянуться: результат минимальный, поль-
зы никакой. Брезент целиком укутывал кузов фургона сзади.
      Я вновь соскользнул на пол и попробовал представить,  как выглядит со
стороны то, что я нащупал. Фургон, накрытый брезентом и с  задними дверями,
заваленными чем-то тяжелым.  Где можно поставить  машину в таком  виде,  не
опасаясь, что ее  моментально  обнаружат. В гараже? В  сарае?  Если я начну
стучать в стенки кузова, услышит ли меня кто-нибудь?
      Я забарабанил в борт фургона, но мои кулаки производили слабый шум, а
больше стучать мне было нечем. Я довольно долго кричал в  окно "Помогите'",
но никто не пришел.
      Чувствовалось, как сквозь отсутствующие окна в  фургон проникает воз-
дух: я ощущал его дуновение, сдвигая брезент. Опасность  задохнуться мне не
угрожала. Меня раздражало, что невозможно воспользоваться  окнами. Они были
слишком малы, чтобы вылезти через них - даже без брезента и той таинствен-
ной тяжести, державшей дверь. Мне не удалось бы протиснуть в отверстие даже
голову, не говоря уж о плечах.
      Я решил подкрепиться сыром и все  обдумать.  Сыр  оказался  неплохим.
Размышления навели на неприятные мысли о том, что на этот раз в моем распо-
ряжении не было ни матраса, ни одеяла, ни подушки - и туалету тоже. Как не
было романа в бумажной обложке, смены носков и мыла. Парусный отсек в срав-
нении с фургоном - отель "Хилтон", не иначе.
      С другой стороны, отсидка в парусном отсеке в какой-то степени подго-
товила меня к заключению в этой  более мрачной камере. Мне бы следовало ис-
пугаться больше,  еще больше запаниковать  и отчаяться, но, как ни странно,
выходило наоборот. Все страхи давно остались позади. Помимо прочего, за че-
тыре дня свободы я не удрал на Южный полюс, чтобы избежать повторного зато-
чения. Я его боялся и постарался по мере сил уберечься;  но  я отдавал себе
отчет, возвращаясь к нормальному образу жизни, что угроза угодить под замок
вполне реальна.
      По-видимому, причина первого  похищения  все еще не утратила актуаль-
ности. Я бежал до истечения положенного  срока, и кому-то это очень не пон-
равилось. Не понравилось настолько, что и дня не прошло после моего возвра-
щения в  Англию, как в коттедж послали группу  захвата. Настолько, что меня
рискнули похитить  снова, хотя на  сей раз полиция начнет расследование. По
крайней мере, я на это надеялся.
      Я ни капли не  сомневался, что все еще нахожусь в Англии.  Конечно, я
не помнил, как меня везли из  мотеля к месту нового заключения, но я твердо
знал, что пролежал без сознания всего лишь час или два.
      Воскресное утро.  Меня никто не  хватится. Дебби и Питер начнут недо-
умевать, куда я подевался, не раньше понедельника. Только  во вторник поли-
ция всерьез отнесется к моему исчезновению, если это  вообще случится, нес-
мотря на их заверения. Пройдет день или два прежде, чем кто-нибудь действи-
тельно возьмется за поиски, и у меня не было ни жены, ни родителей - близ-
ких, которые не дали бы свернуть расследование, если меня не найдут сразу.
      Я с  сожалением подумал о Джосси.  Вероятно, девушка помогла  бы мне,
знай она меня  чуточку  дольше. Джосси со своими  ясными  глазами и дерзким
языком.
      В любом случае, при самом благоприятном прогнозе, будущее представля-
лось бесконечной вереницей тягостных, унылых, томительных дней.
      Размышления о  будущем  были грубо прерваны возраставшей потребностью
немедленно решить проблему,  как  избавиться от отработанной жидкости. Меня
могли вынудить жить в консервной банке, но только не в мерзко воняющей кон-
сервной банке, если это зависело от меня.
      Многие мудрые люди до меня уже отмечали, что нужда заставляет  ум че-
ловека работать с поразительной изобретательностью. Я вынул ломтики сыра из
одного плотного пластикового  пакета, использовал его и опорожнил по частям
в окно задней двери, отдергивая  брезент  как можно дальше. Не самый  гиги-
еничный способ, но лучше, чем ничего.
      После этого маленького развлечения я снова уселся на пол. Я попрежне-
му страдал от холода,  хотя  полное окоченение - следствие травматического
шока - прошло. Наверное, мне удалось бы согреться с помощью простейших уп-
ражнений, если  бы избитое тело не  выражало протест. Но  малейшее движение
отдавалось болью, и я сидел спокойно.
      До сих пор меня занимало изучение обстановки; следующие несколько ча-
сов показали без прикрас масштабы моего одиночества.
      Ни единый звук не проникал  и  внешнего мира. Если я задерживал  свое
собственное, едва различимое дыхание, то не слышал буквально ничего. Ни шу-
ма транспорта, ни рокот самолетов, ни ветра, ни скрипа, ни шороха. Ничего.
      Света не было совсем.  Воздух  непрерывно поступал внутрь, проникая в
щель между кузовом фургона и его брезентовым покровом, но вместе с воздухом
не пробивался ни один луч света. Никакой разницы, широко открыты  глаза или
плотно закрыты.
      Температура воздуха практически не менялась. Она оставалась стабильно
низкой, чересчур низкой для  нормального  существования, что сводило на нет
усилия моего тела  акклиматизироваться.  Мне сохранили брюки, нижнее белье,
рубашку, спортивную куртку и носки, однако отобрали галстук,  ремень и про-
чие отдельные мелкие  принадлежности.  Было воскресенье, третье апреля. На-
верное, на воле ярко  сияло весеннее солнце, но там, где находился  я, было
попросту очень холодно.
      Люди читают  в воскресных газетах отчеты  о скачках на  Большой Наци-
ональный. Нежатся  в постелях, теплых и уютных.  Встают и  не спеша идут  в
паб. Вкушают горячую пищу, играют  с  детьми, решают не косить лужайку  еще
недельку. Миллионы людей проводят свой воскресный день.
      Я угостил себя воскресным обедом из ломтиков сыра и с  величайшей ос-
торожностью попил  воды из канистры. Наполненная, она была  тяжелой, а я не
мог позволить себе перевернуть ее. Довольно много воды натекло мне за шиво-
рот, что навело меня на  мысль  использовать пакеты из-под сыра в  качестве
стаканов для питья.
      После обеда я  решил вздремнуть. По-новому  уложив пакеты с  сыром  в
сумке, я соорудил  вполне приемлемую подушку и твердо вознамерился поспать,
но заснуть мешал общий дискомфорт.
      Ну тогда, подумал я, лежа на спине и уставившись в невидимый потолок,
можно хотя бы разобраться в том,  что удалось узнать за четыре дня свободы.
Первый из них не считается, поскольку  я провел его на Менорке в хлопотах о
возвращении  домой.  Таким образом, остаются два  дня  в конторе и один  на
скачках. Одну  ночь я прятался  в коттедже  и одну крепко  проспал в  отеле
"Глостер". Все  это время я настойчиво  искал объяснение случившемуся,  и в
результате обстоятельства моего нынешнего заключения разительно  отличались
от обстоятельств первого. Но тогда я  был совершенно сбит с толку. Сейчас у
меня родилась пара идей, по меньшей мере.
      Текли часы. Лучше не стало.
      Я посидел немного и снова улегся; все тело по-прежнему болело. Я уте-
шил себя  мыслью, что  острая боль от ушибов, как  правило, рано или поздно
затихает, а  не усиливается. Допустим,  это был бы, например, аппендицит. Я
слышал, что людям, которые отправлялись на Эверест или в другие  места, ле-
жавшие за пределами  цивилизации, на всякий случай удаляли абсолютно здоро-
вый аппендикс. В общем, я пожалел,  что вспомнил об аппендиците. И о зубной
боли.
      У меня возникло ощущение, что наступил вечер, а потом и ночь.
      Внешне ничего не менялось, изменения происходили во мне. Постепенно я
окоченел еще  больше, но холод будто  поднимался из глубин  моего существа.
Отяжелевшие веки плотно сомкнулись. Я плавно скользил из одного состояния в
другое, то погружаясь в сон, то просыпаясь - долгое сонное  забытье, пере-
межавшееся короткими мучительными пробуждениями, стоило мне пошевельнуться.
В конце  концов я проснулся с  незамутненным сознанием и  уверенностью, что
уже утро. Мне пришло в голову: если суточный цикл сохранится, я смогу вести
календарь, отмечая каждый прошедший день пустой упаковкой из-под сыра. Если
по утрам откладывать в кучку в  углу фургона по одному пакету, я не потеряю
счет дням. Воскресенье - первый, понедельник - второй. Я извлек два куска
сыра и осторожно продвинулся на два фута вперед, чтобы отложить  пустые па-
кетики.
      Я поел и попил, считая это завтраком. И я понял, что уже довольно хо-
рошо освоился в темноте. Я стал менее неуклюж. Например, пользоваться пяти-
галлоновой канистрой оказалось  совсем не сложно. Теперь, положив крышку на
пол, я уже не терял ее, как раньше, и, утолив жажду, не шарил беспомощно по
полу. Рука автоматически тянулась туда, где я оставил колпачок.
      Психологически темнота не угнетала меня так, как прежде. На яхте я ее
ненавидел: из всех мрачных перспектив, которые сулил мне второй срок заклю-
чения, больше  всего ужасало именно то, что  меня вернут  в темноту. Мне  и
сейчас не нравилось прозябание в потемках, но оно не тяготило, как тогда. Я
больше не боялся, что темнота сама по себе сведет меня с ума.
      Все утро я размышлял о причинах двух похищений, а днем изготовил абак
из кусков сыра, разложив их рядами, и проделал  серию математических вычис-
лений. Я  знал, что многие  заключенные повторяли стихи, чтобы занять себя,
но мне  всегда было  легче мыслить категориями цифр и  символов. В юности я
выучил наизусть  слишком мало стихов,  которые могли бы пригодиться мне те-
перь. В самом деле, не читать же глупые детские стишки.
      Наступила и прошла ночь с понедельника на вторник. Проснувшись, я от-
ложил очередной пустой пакетик в правый  угол фургона и размял руки и ноги,
ибо ушибы уже не причиняли  боли,  на которую стоило бы обращать  внимание.
Утро вторника я провел, занимаясь зарядкой и думая о причинах похищения; во
второй половине  дня во вторник  я увеличил разрешающую способность абака и
очень осторожно ползал  вокруг своего счетного устройства. Во вторник вече-
ром я сидел, обняв колени, и безутешно думал, что призывать себя к мужеству
и стойкости, конечно, весьма похвально,  но  на самом деле я не  чувствовал
себя ни мужественным, ни стойким.
      Минуло три  дня с тех пор, как я обедал с Джосси. Что ж... по крайней
мере я теперь мог вспоминать о ней: на яхте мне было не о ком вспоминать.
      Меня вновь  одолела дремота. Я лег и на  несколько часов погрузился в
состояние полусна, и счел это ночью вторника..
      В среду я в двадцатый  раз  ощупью исследовал фургон дюйм за  дюймом,
изыскивая возможную лазейку. В двадцатый раз я ее не нашел.
      В кузове  не было гаек, которые можно открутить.  Не было рычагов. Не
было ничего. Никакого выхода. Я знал это, но не имел сил прекратить поиски.
      Предполагалось, что в среду я должен скакать на Гобелене в Аскоте. По
этой причине  или потому, что физически я вновь  чувствовал себя почти нор-
мально, время тянулось медленнее, чем когда-либо.
      Я насвистывал и пел,  и не находил себе места, и страстно  желал очу-
титься там,  где можно встать в  полный рост. Единственным  способом выпря-
миться было растянуться  плашмя.  С трудом возведенная плотина хладнокровия
на глазах  рушилась под напором  бушевавших эмоций, и стоило немалых усилий
заставить себя заняться арифметикой с помощью счетной линейки из кусков сы-
ра.
      В  среду  ч