летный взгляд во внешний мир; и  вдруг сумасшедшая качка
стала как будто  успокаиваться, и ход корабля постепенно выровнялся. Появи-
лась надежда устоять на  ногах,  поднявшись с койки. Попрежнему приходилось
за что-нибудь держаться, но можно  было  уже не цепляться за Предметы  так,
словно от этого зависела жизнь. Нос судна одолевал волны более мягко. Пото-
ки воды гораздо реже  и с меньшей силой обрушивались на крышку  моего люка.
На палубе слышались голоса и звуки приведенных в движение блоков. Я предпо-
ложил, что команда вновь ставит паруса.
      Кроме того, я больше не мерз  - впервые с момента моего первого про-
буждения.
      Я все  еще носил одежду, которую надел в  далеком мире нормальных лю-
дей: темно-серый деловой  костюм, пуловер без рукавов вместо жилетки, свет-
ло-голубую рубашку, нижнее белье и носки. Где-то на полу, в темноте, валял-
ся мой любимый  итальянский шелковый галстук, повязанный по случаю выигрыша
Золотого кубка. Ботинки исчезли. Раньше вся  эта многострадальная амуниция,
вместе с одеялом,  не  спасала от  холода,  теперь ее неожиданно  оказалось
слишком много.
      Я снял пиджак и аккуратно его свернул. От  щеголеватого мужского кос-
тюма осталось одно  воспоминание, но в качестве дополнительной подушки пид-
жак превращался в предмет роскоши.  Просто  поразительно,  как быстро нужда
учит ценить малейшие излишества.
      Категория времени  перестала существовать. Очень непривычно и странно
засыпать и просыпаться без каких-либо  внешних  ориентиров.  В  большинстве
случаев я не отважился бы сказать с уверенностью, сколько длился мой сон -
несколько часов или всего несколько минут. В полудреме  меня посещали виде-
ния, иногда столь краткие, что счет шел на секунды. Иные грезы были и глуб-
же, и продолжительнее, и я знал,  что они рождаются во время более крепкого
сна. Ни  те, ни  другие не имели никакой связи  с моим нынешним бедственным
положением. И  ни разу во сне  не всплыла маломальски  полезная информация,
хранившаяся в подсознании,  относительно того, почему я тут оказался. Похо-
же, я не знал этого в самых сокровенных тайниках души.
      Утром во вторник - по моим подсчетам, наступило утро вторника - мо-
ряк пришел без штормовки. Воздух, хлынувший в открытый  люк, по обыкновению
был "свежим  и  чистым, но на сей раз сухим и чуть теплым. Небо сияло голу-
бизной. Я увидел кусочек белого паруса  и услышал, как корпус корабля с ши-
пением рассекает воду.
      - Еда,  -сообщил он, спуская вниз  одну из уже  знакомых клеенчатых
сумок.
      - Объясни, почему я здесь, - спросил я, распутывая узел.
      Он не  ответил. Я снял сумку, привязал вместо  нее пустую и придержал
веревку.
      - Кто вы? Что это за корабль? Почему я тут нахожусь? - повторил я.
      На его лице не отразилось ничего, кроме легкого раздражения.
      - Я здесь не для того, чтобы отвечать на твои вопросы.
      - Тогда зачем ты здесь? - упорствовал я.
      - Пожалуйста, скажи, почему я тут нахожусь? - попросил я.
      Он равнодушно смотрел вниз.
      - Если будешь задавать вопросы дальше, не получишь ужин.
      Незатейливая угроза, как и примитивный склад ума человека, додумавше-
гося до нее, вызывали некоторое  изумление.  Я выпустил веревку, но все  же
попытал счастья еще раз. ,
      - Тогда ответь только, как долго вы намерены держать меня здесь?
      Он наградил меня  тяжелым,  злобным взглядом, вытягивая наверх пустую
сумку.
      - Ты не получишь ужин, - сказал моряк, и его голова исчезла из поля
зрения. Он начал закрывать люк.
      - Оставь люк открытым, - закричал я. Этой радости я тоже был лишен.
Моряк снова крепко запер меня в темноте. Я стоял, раскачиваясь вместе с ко-
раблем, вцепившись в  верхнюю койку, и пытался побороть внезапно накатившую
на меня  волну неистовой ярости. Как посмели они  похитить меня, заточить в
этой крошечной клетушке и обращаться со мной как с капризным  ребенком; как
смеют утаивать, почему меня похитили  и  что будет дальше. Как смеют  силой
навязывать такое убогое существование: меня злило, что я  грязен, нечесан и
небрит. Меня буквально трясло от бешенства, и оскорбленная  гордость и рас-
тущее раздражение играли тут не последнюю роль.
      У меня был выбор: впасть в исступление и разнести каюту  либо успоко-
иться и съесть то, что моряк принес в сумке. Но я признал наличие альтерна-
тивы, и сам этот факт говорил о том, что я предпочту второй вариант. Горечь
и бессильный гнев не исчезли без  следа, но все-таки я со вздохом взял себя
в руки.
      Внезапная бурная вспышка чувств, равно как и глубина  и острота пере-
живаний, встревожили меня. Стоит соблюдать осторожность, подумал я. На све-
те есть множество путей к  саморазрушению  и гибели; гнев, похоже, один  из
них.
      Интересно, если бы психолог угодил в ловушку вроде  этой, какие сред-
ства защиты имел бы он в своем распоряжении, о которых я не подозреваю? По-
может ли ему знание того, что происходит с психикой человека  в критической
ситуации, противостоять симптомам, когда они проявятся?  Вероятно, мне сле-
довало  изучать  психологию, а не бухгалтерское дело. Совершенно  очевидно,
это приносит больше пользы, если вас похищают.
      В сумке лежали два очищенных крутых яйца, яблоко и три маленьких тре-
угольных плавленых  сырка, завернутых в фольгу. Я приберег  одно яйцо и две
упаковки сыра на будущее: на случай, если он говорил серьезно насчет ужина.
      Он говорил серьезно. Без счета потекли часы. Я съел второе яйцо и ос-
татки сыра. Выпил немного воды. Вот и все развлечения за  целый  день - не
сказать, чтобы я весело проводил время.
      Когда люк открылся в следующий раз, снаружи было темно. Хотя  та тем-
нота, пронизанная сероватым  свечением, мало походила на кромешную темень в
каюте. Сумка с продуктами не появилась,  и я пришел к заключению, что моряк
сделал временное  послабление только для  того, чтобы я ненароком не задох-
нулся. Моряк откинул люк  и ушел прежде, чем я рискнул снова  атаковать его
вопросами.
      Он ушел. Люк широко открыт. С палубы доносились голоса и  шум деловой
суеты вокруг снастей и парусов.
      - Отпускай.
      - Упустишь этот проклятый конец в море...
      - Трави поганый шкот... Пошевеливайся, ну же...
      - Клади чертову штуковину вдоль поручней...
      Чаще всего раздавался его голос, отдававший  команды где-то поблизос-
ти.
      Я поставил ногу на крышку рундука, высота которого достигала середины
бедра, зацепился руками за край люка и подтянулся. Моя голова высунулась на
свободу и находилась там целых две  секунды- до тех пор, пока моряк не за-
метил.
      - Убирайся обратно,  - грубо сказал  он и, подкрепив  окрик  делом,
наступил мне на пальцы. - Давай вниз и сиди там. - Он пнул мою вторую ру-
ку. - Хочешь схлопотать по голове? - Моряк угрожающе замахнулся кулаком.
      - Земли не видно, - сказал он, снова пиная меня. - Так что слезай.
      Я сорвался на пол, и он  захлопнул люк. Я потер горевшие огнем пальцы
и возблагодарил Господа, что в море не принято выходить в  ботинках, подби-
тых шипами.
      Однако две секунды  беспрепятственного  обзора корабля того стоили. Я
сидел на крышке отхожего места, положив ноги на край нижней койки напротив,
и размышлял над картинами, до сих пор живо стоявшими перед моим взором. Да-
же в ночном свете, несмотря на то что глаза привыкли к более глубокому сум-
раку, я сумел увидеть многое. Для  начала, я увидел троих мужчин. Одного из
них я  знал: похоже, на его попечении находился не только я один, но и весь
корабль. Остальные двое,  оба молодые, втягивали назад широкий парус, напо-
ловину свесившийся  за борт; они  выбирали его, растопырив руки, и пытались
помешать полотнищу вздуться вновь, как только оно оказывалось на палубе.
      Возможно, у  руля находился четвертый  член экипажа - мне не удалось
рассмотреть. Ближе к корме, примерно в десяти футах от моего люка, величес-
твенно возносилась к небесам единственная мачта, которая со  всей своей ос-
насткой и такелажем вокруг основания  мешала  как  следует рассмотреть, что
происходят на другом конце палубы. На корме, кроме рулевого, могли отдыхать
три-четыре матроса, свободные от вахты. Но там могло  стоять и автоматичес-
кое рулевое управление, а вся команда выстроилась на палубе, на  виду. Хотя
судно казалось слишком большим, чтобы им управляли только три человека.
      Длина корпуса, судя по  далеким  бликам света на хромированных повер-
хностях и  по  самым  приблизительным подсчетам, соответствовала расстоянию
хорошего крикетного броска. Скажем, шестидесяти пяти футам. Или, если угод-
но, девятнадцати метрам  и  восьмидесяти одному сантиметру. Плюс-минус одна
восьмая.
      Это вам  не прыткий маленький  ялик для воскресных прогулок по Темзе.
Больше похоже на океанскую гоночную яхту.
      У меня однажды был клиент, купивший  подержанную  гоночную  яхту.  Он
заплатил двадцать  пять тысяч за  тридцать футов риска и лучезарно улыбался
всякий раз, когда вспоминал об этом. Сквозь годы до меня словно донесся его
голос:  "Люди,  которые серьезно занимаются гонками, должны покупать  новое
судно каждый год. Всегда появляются какие-нибудь новинки. Если у них не бу-
дет более современного судна, они могут  и не выиграть, тогда как все дела-
ется  именно  ради  выигрыша. Ну а я, я хочу всего лишь иметь возможность с
удобством поплавать летом в выходные дни вокруг Британских островов. Поэто-
му я покупаю у крутых ребят  старье, так как это обычно бывают превосходные
кораблики". Один раз он пригласил меня на воскресный ленч на свою яхту. Я с
удовольствием осмотрел его гордость и отраду, но в  глубине души почувство-
вал огромное облегчение, когда внезапно разразившийся шторм помешал нам по-
кинуть пристань яхт-клуба и совершить обещанную морскую прогулку.
      Весьма вероятно,  подумал я, что  в настоящий момент я путешествую на
"старье" какого-то другого  крутого  парня. Главный  вопрос  в том, за  чей
счет?
      Перемена погоды к лучшему имела не только положительные стороны, но и
отрицательные, поскольку  снова  заработал двигатель. Грохот действовал мне
на нервы даже больше, чем вначале. Я лежал на койке  и  пытался закрыть уши
подушкой и пальцами, но отзвуки шума легко проникали  сквозь столь незначи-
тельную преграду. Я должен был или  привыкнуть к этому реву и перестать его
замечать, или превратиться в вопящего буйно помешанного. Я к нему привык.
      Среда. Неужели среда? Я получал еду  и воздух дважды. Я не сказал мо-
ряку ни слова, и он не сказал ни слова мне. Непрерывный шум двигателя мешал
разговаривать. В среду не произошло ничего интересного.
      Четверг. Я находился  на яхте уже  целую неделю. Когда  моряк  открыл
люк, я крикнул:
      - Сегодня четверг?
      Он заметно удивился и, поколебавшись, крикнул в ответ:
      - Да. - Он взглянул на часы. - Без четверти одиннадцать.
      Он был одет  в голубую хлопчатобумажную футболку. День, похоже, стоял
чудесный; яркий свет резал глаза.
      Я отвязал  сумку и прикрепил к  веревке предыдущую с  пустой бутылкой
из-под  воды.  Я  смотрел на моряка, пока он вытягивал все это наверх, а он
тем временем уставился мне  в лицо. Он выглядел как всегда, то  есть непри-
ветливым: суровый молодой человек, скорее черствый, чем понастоящему жесто-
кий.
      Я сознательно ни о чем не просил его, но после небольшой паузы, в те-
чение которой он внимательно изучал  горизонт,  моряк  принялся  закреплять
люк; как и в первый день, он на три дюйма приподнял крышку над палубой, от-
крыв постоянный доступ воздуху и свету.
      Невозможно передать,  какое потрясающее облегчение я испытал, сообра-
зив, что меня не запирают опять  в темноте. Я обнаружил, что дрожу с головы
до ног.  Я проглотил  комок в горле и попытался  уберечь себя от возможного
разочарования, если он вдруг передумает. Я  постарался  внушить  себе,  что
должен быть благодарен за свет  и  воздух, даже если это счастье  продлится
всего пять минут.
      Он закончил  крепить люк и ушел. Я несколько  раз судорожно и глубоко
вздохнул и прочитал себе бесполезную лекцию о стоическом отношении к жизни,
будь то свет, будь то тьма.
      Через некоторое время я уселся на крышку уборной и впервые вкусил ко-
рабельную пищу, которую мог видеть воочию. Два крутых яйца, несколько хрус-
тящих хлебцев, три треугольничка сыра и яблоко. Меню не отличалось разнооб-
разием, но по крайней мере меня не морили голодом.
      Моряк вернулся примерно через полчаса после своего ухода.
      Проклятие, подумал я.  Полчаса.  И за это спасибо.  В  конце концов я
убедил себя пережить очередную порцию темноты, не падая духом. Однако он не
стал закрывать люк. Не сдвигая крышку с места, он протиснул в отверстие еще
одну клеенчатую сумку. На сей раз  она не была привязана к веревке, и когда
моряк отпустил ее, она  шлепнулась на пол. Он удалился прежде, чем  я успел
вымолвить хоть слово.
      Я  поднял  сумку, необыкновенно  легкую,  точно  пустую,  и  заглянул
внутрь.
      Господи, подумал я. Смешно. Смешно, правда, не до  слез. Малая толика
доброты подействовала более угнетающе, чем неделя страданий.
      Он принес мне пару чистых носков и роман в бумажной обложке.
      Большую часть  дня я провел, пытаясь  заглянуть в щель.  Мне пришлось
упереться одной ногой в крышку  рундука,  ухватиться руками за края люка  и
немного подтянуться. Таким  образом я сумел поднять голову достаточно высо-
ко, но  обзор был бы куда лучше, окажись Щель на пару дюймов пошире или мои
глаза- посередине лба. Все, что я ухитрился увидеть, пригнув голову и под-
сматривая в щелку одним глазом, это главным образом кучу снастей,  шкивов и
свернутых парусов, массу зеленой морской воды и темную  полосу земли далеко
на горизонте.
      За весь день  детали картины не претерпели изменений, только расплыв-
чатая линия берега постепенно приобретала более ясные очертания,  но мне не
надоедало смотреть.
      Я исследовала  непосредственной близости крепления самого люка, кото-
рые, как я понял через некоторое время, были слегка переделаны  в. преддве-
рии моего визита.  Металлические стержни, которые поддерживали люк в откры-
том состоянии, крепились на шарнирах и уходили внутрь люка, когда  его зак-
рывали. С внешней стороны  крышка  была снабжена двумя массивными выносными
петлями, позволявшими полностью откинуть ее  и  положить  плашмя на палубу.
Внутри каюты имелись два крепких зажима, чтобы задраивать лЮк снизу,  и два
таких же снаружи, чтобы запирать его сверху.
      Пока конструкция полностью соответствовала замыслу кораблестроителей.
И тем  не менее ко  всему этому приделали дополнительные приспособления, не
позволявшие  человеку,  находившемуся в каюте, широко распахнуть люк,  сняв
его с шарнирных опор. В обычных  условиях это не составляло труда. По идее,
люки парусного  отсека должны открываться  легко и широко, чтобы можно было
убирать и вынимать паруса. В нормальных  обстоятельствах  не  имело  смысла
создавать себе лишние проблемы. Но сейчас над люком, вдоль и  поперек палу-
бы, протянули два  куска  цепи; концы  каждой  крепились к уткам,  которые,
по-моему, совсем  недавно привинтили к  палубе. Цепи держали крышку люка на
подпорках, подобно оттяжкам такелажа, крепко и надежно. Я подумал: если мне
удастся сдвинуть  эти цепи,  я сумею выбраться. Если бы  только у меня было
подходящее орудие, чтобы их отодвинуть. Парочка "если" величиной с Эверест.
Я мог просунуть кисть руки сквозь трехдюймовое отверстие, но не всю руку -
явно  недостаточно,  чтобы дотянуться до уток,  не  говоря уж о том,  чтобы
снять цепи. Что касается рычагов, отверток, молотков и  напильников, в моем
распоряжении находились лишь бумажные стаканы, непрочный  пакет и пластико-
вая бутылка из-под воды. Я испытывал танталовы муки, в течение многих часов
любуясь на недосягаемую свободу.
      В промежутках  между длительными сеансами балансирования под потолком
я сидел  на крышке  уборной и читал книгу -  детективный триллер с главным
героем, мастерски  владевшим приемами карате. Он  прорубил бы себе  путь из
парусного отсека за пять минут.
      Вдохновленный его примером, я предпринял очередную атаку на дверь ка-
юты. Она даже не дрогнула под моим натиском. Очевидно, мне  следовало осва-
ивать карате наряду с психиатрией. Может, в другой раз повезет больше.
      День промелькнул быстро. Смеркалось. Призрачная полоска суши неуклон-
но приближалась, обретая ясные очертания, но  я понятия не имел, что это за
земля.
      Моряк вернулся,  спустил сумку и подождал,  пока я повешу  на веревку
две пустые.
      - Спасибо, - крикнул я, когда  он потянул сумки наверх, - за книгу
и носки.
      Он кивнул и начал закрывать люк.
      - Пожалуйста, не надо, - заорал я. Моряк помедлил и посмотрел вниз.
Похоже, в тот день звезды благоприятствовали заключенным, поскольку он сни-
зошел до первого объяснения.
      - Мы заходим в порт. Не надрывайся зря, поднимая шум, когда мы вста-
нем. Мы бросим якорь. Никто не услышит тебя.
      Он захлопнул люк. Я ел нарезанную  ломтиками консервированную ветчину
и горячую вареную картофелину в отупляющей темноте, наполненной грохотом. Я
пытался подбодрить  себя мыслями о том,  что путешествие близится  к концу:
конечно, они больше не захотят держать меня под замком. Наверное,  завтра я
получу свободу. А после этого, возможно, узнаю кое-какие ответы.
      Я  решительно  подавил мрачные опасения. Двигатель сбавил обороты  -
впервые ритм его работы изменился. На палубе раздались  топот, крики, якорь
с громким плеском погрузился  в  воду. Якорная цепь оглушительно загремела,
словно путь  ее пролегал прямиком  через парусный отсек: она, без сомнения,
находилась по ту сторону обшивки.
      Двигатель заглушили. Наступила полная тишина. Скрип  и шорохи прекра-
тились. Больше никакого  ощутимого движения. Я надеялся, что покой принесет
облегчение, но текло время и произошло как раз обратное. Даже отрицательный
раздражитель, оказывается, лучше никакого. Лишь время от времени мне удава-
лось забыться кратким сном. Час за часом я лежал, не смыкая глаз, задаваясь
единственным вопросом: может ли  человек  понастоящему сойти с ума, очутив-
шись в полной изоляции?
      День был в  самом  разгаре, когда моряк открыл  люк  в следующий раз.
Пятница, позднее утро.  Он спустил .сумку, дождался обмена, вытянул веревку
и принялся задраивать отверстие.
      Я невольно сделал слабое движение руками, словно умоляя. Он замешкал-
ся, глядя вниз.
      - Я не могу позволить тебе увидеть, где мы, - обронил он.
      Он почти  извинялся, почти признавал, что  мог бы обращаться  со мной
получше, если бы не выполнял приказ.
      - Подожди,  - заорал я, когда он надвинул  крышку. Он снова остано-
вился, приготовившись, по крайней мере, выслушать.
      - Неужели  нельзя загородить люк со всех сторон,  если ты не хочешь,
чтобы я увидел землю? - воскликнул я. - Оставь его открытым...
      Он обдумал предложение.
      - Посмотрим, - сказал он, - позже.
      Этого "позже" пришлось ждать невыносимо  долго,  но  моряк вернулся и
действительно открыл люк. Пока он закреплял его, я спросил:
      - Когда вы намерены выпустить меня?
      - Не задавай вопросов,
      - Я должен, - вспылил я. - Мне необходимо знать.
      - Хочешь, чтобы я закрыл люк?
      - Нет.
      - Тогда не задавай вопросов.
      Вероятно, это может  показаться  проявлением слабости, но я прекратил
расспросы. За восемь дней он не дал ни одного стоящего ответа. Если я начну
упорствовать, то добьюсь лишь того,  что  останусь без света, без ужина,  и
настанет конец проблескам человечности с его стороны.
      После его ухода я слазил наверх на разведку и обнаружил, что он окру-
жил люк баррикадами из пухлых валиков свернутых парусов.  Поле моего зрения
сократилось примерно до восемнадцати дюймов.
      Для разнообразия я улегся  на  верхнюю койку и попытался представить,
что