прицепленных к петлям  верхней
койки.
      - Ты сможешь опять подвесить сетку, если волнение усилится, - заме-
тил он.
      Теперь, когда белый сетчатый занавес исчез, я мог рассмотреть его без
помех. Волевое лицо с крупными, резкими чертами, крошечные глазки, тонкогу-
бый рот, загрубевшая на открытом воздухе кожа и  каштановые волосы, свисав-
шие прямыми прядями. Примерно моих лет, хотя, кроме возраста, между нами не
было ничего  общего. Он смотрел на меня сверху  вниз без какого-либо намека
на садистское удовольствие, за  что я был ему благодарен, но также  без ма-
лейшего раскаяния или сочувствия.
      -  Где  я?  - спросил я. - Почему я здесь? Куда мы направляемся? И
кто вы такой?
      Он проронил:
      - Я развяжу тебя, но, если ты выкинешь что-нибудь, я тебе врежу.
      И врежет,  подумал я. Шесть футов  три дюйма крепких  мускулов против
продрогшего, окостеневшего бедолаги пяти футов десяти  дюймов,  к  тому  же
страдающего морской болезнью. Нет, большое спасибо.
      - В чем дело? - спросил я. Даже в моих  собственных  ушах эти слова
прозвучали весьма жалобно. Но в конце  концов, именно так я себя и чувство-
вал - слабым и жалким.
      Он не ответил, согнувшись в три погибели, он навис надо мной и развя-
зал узлы на моей левой руке. Выбравшись из тесного пространства  между кой-
ками, он проделал то же самое с правой рукой.
      - Лежи, как лежал, пока я не уйду, - велел он.
      - Скажи, что происходит.
      Он встал на крышку рундука, ухватился руками за края люка и подтянул-
ся. Почти выкарабкавшись наружу, он взглянул вниз и обронил:
      - Могу сказать, ты доставляешь мне чертовски много хлопот. Мне приш-
лось сложить все паруса на палубе.
      Он сделал резкий рывок, выгнулся, дернул ногой и поднялся наверх.
      - Скажи, - настойчиво закричал я, - почему я здесь?
      Он возился с крышкой люка и не потрудился ответить. Я перебросил ноги
через край койки, скатился с нее и встал, шатаясь из стороны в сторону. Ко-
рабль качнуло, и я тотчас потерял равновесие, мешком свалившись на пол.
      - Отвечай, - заорал я, снова с трудом поднимаясь на  ноги, цепляясь
за окружавшие меня предметы. - Отвечай, черт побери!
      Крышка люка плавно скользнула на место и закрыла почти все  небо. Од-
нако на сей раз она не задраила отверстие наглухо, а легла на металлические
подпорки, державшие ее на весу: по периметру остался  трехдюймовый зазор; я
словно сидел в коробке, приоткрытой на три дюйма.
      Я потянулся, просунул руку в щель и опять завопил:
      - Отвечай!
      В ответ я услышал только звуки, свидетельствовавшие о том, что в дан-
ный момент  крышку надежно закрепляли,  заведомо обрекая на неудачу все мои
попытки сдвинуть ее. Потом все стихло, и я понял, что моряк ушел. Через па-
ру минут снова заработал двигатель.
      Судно неистово раскачивало и  подбрасывало  на волнах, и меня одолела
неукротимая тошнота.  Я стоял на  коленях, склонившись над унитазом, и меня
выворачивало наизнанку, я корчился в ужасных судорогах, как будто стремился
избавиться от собственного желудка. Я не ел уже очень давно, и по сути меня
рвало только ярко-желтой желчью, но от этого не  становилось легче. Морская
болезнь особенно мучительна потому, что  человеческое  тело  не в состоянии
понять, что желудок пуст и ему нечего извергнуть из себя.
      Я кое-как  дотащился до койки и  лег, одновременно обливаясь  потом и
дрожа от озноба. Мне хотелось умереть.
      Одеяло и подушка, вспомнил я. В парусном рундуке.
      Потребовалось невероятное усилие, чтобы  встать  и достать их. Я наг-
нулся, намереваясь вынуть вещи из рундука, и у меня так  сильно закружилась
голова, что я даже испугался.
      И снова я в муках повис  над унитазом, проклиная одеяло и подушку. Но
я так замерз.
      Я добыл их со второй попытки. Плотно закутавшись  в колючее шерстяное
сукно, я с  благодарностью опустил голову  на синюю подушку.  Наверное,  на
свете существует милосердие. У меня были  кровать и одеяло, свет и воздух и
туалет, а  сколько пленников до  меня, томившихся в недрах кораблей, отдали
бы душу  за эти  блага. Во всяком случае, сейчас  не имело смысла требовать
объяснений.
      С каждым часом я чувствовал себя все отвратительнее. Тому, кто понас-
тоящему страдал от морской болезни, не нужно рассказывать.  Голова болела и
кружилась, кожа покрывалась испариной, желудок выворачивало.  Если я откры-
вал глаза, становилось еще хуже.
      Как долго это будет продолжаться, спрашивал  я  себя.  Мы  пересекаем
Ла-Манш? Жестокая болтанка наверняка скоро прекратится. Куда бы  мы ни плы-
ли, вряд ли наша цель находится далеко.
      В какой-то момент моряк вернулся и откинул крышку люка.
      - Обед, -  объявил он, напрягая голосовые связки, чтобы перекричать
гул двигателя. Я  не ответил, опасаясь  пошевельнуться. - Обед,  -  снова
крикнул он.
      Я слабо помахал рукой в воздухе, подавая знак, чтобы он уходил.
      Могу поклясться, он рассмеялся. Поразительно, как потешаются над мор-
ской болезнью те, кто ею не страдает. Моряк вернул на  место  крышку люка и
оставил меня в покое.
      Стемнело. Я то погружался в забытье, то выплывал из сновидений, кото-
рые были намного утешительнее реальности. Во время одного из таких коротких
снов кто-то  пришел и задраил люк. Это  меня мало  огорчило. Если бы  судно
пошло ко дну, я отнесся бы  к перспективе утонуть как к благословенному из-
бавлению.
      Двигатель заглох во второй раз, но это принесло лишь малую толику об-
легчения по сравнению с моим общим  жалким состоянием. Я решил, что мне по-
мерещилось, будто суденышко закрутил шторм. Но как только машина застопори-
лась, я кубарем скатился с койки.
      Неуклюже поднявшись на ноги, уцепившись одной рукой за верхнюю полку,
я принялся искать дверь и выключатель рядом с ней. Обнаружив выключатель, я
нажал на кнопку. Света не было. Проклятый свет не горел. Подлые вонючие уб-
людки оставили меня без света.
      Я ощупью пробрался в темноте к своей нижней  койке. Споткнулся, запу-
тавшись в одеяле. Обернув его  вокруг  тела, я лег, совершенно не  чувствуя
себя в  безопасности. Тогда я пошарил вокруг  в поисках  сетки и, кряхтя  и
постанывая,  накинул  пару крючков: не сказать чтобы  очень  аккуратно,  но
вполне достаточно, чтобы больше с койки не падать.
      Судя по звукам,  доносившимся из внешнего мира, кто-то ставил паруса.
На паруснике это было единственно  разумным  решением.  Сверху  раздавались
треск, хлопки и неразборчивые возгласы, и все это меня ни капли не волнова-
ло. Казалось довольно странным, что кому-то взбрело в голову в  такое время
окатывать палубу  водой из ведер, пока меня не  осенило, откуда взялись эти
равномерные тяжелые удары: большие волны с грохотом захлестывали нос. Весь-
ма разумно, что люк задраили наглухо. Никогда и ничего в  своей  жизни я не
желал более страстно, чем ощутить под ногами теплую, твердую, сухую землю.
      Я полностью утратил ощущение времени. Жизнь превратилась в сущий кош-
мар, которому, похоже,  не было  конца. Я  бы  с радостью  выпил воды,  но,
во-первых, не мог собраться с силами,  чтобы встать и поискать ее, а вовто-
рых, боялся разлить ее в темноте. Я по возможности не двигался: стоило при-
поднять голову, как на меня накатывал очередной жестокий приступ тошноты, и
в результате  я снова страдал на коленях  над унитазом.  Если я даже  успею
проглотить воду, она тотчас выльется обратно.
      Появился моряк  и приоткрыл люк:  не слишком широко, но вполне доста-
точно, чтобы впустить в каюту немного тусклого света пасмурного дня и струю
свежего воздуха. Он явно не хотел, чтобы я задохнулся.
      Снаружи шел сильный дождь, а может, это были морские брызги. Я видел,
как ярко блестела его желтая  штормовка,  и крупные капли залетали в  узкую
щель. До меня донесся его крик:
      - Хочешь есть?
      Я апатично лежал, не отзываясь. Он снова закричал:
      - Махни рукой, если с тобой все в порядке.
      Я подумал, что "все в порядке" весьма относительное понятие, но слабо
помахал рукой.  Он пробормотал что-то  похожее на "шторм" и вновь захлопнул
люк.
      Проклятие, куда  же мы плывем,  если ухитрились нарваться на шторм, с
горечью подумал  я. В  Атлантику? И зачем? На ум  пришла старая поговорка о
морской болезни: "В один миг вы боитесь умереть, а в следующий боитесь, что
останетесь жить". В течение многих часов, пока длился шторм, я жалобно сто-
нал, уткнувшись в подушку,  испытывая  неслыханные муки от малейшего движе-
ния.
      Я очнулся от счастливого забытья-  очередное  пробуждение  в  полной
темноте.
      Что-то изменилось, мелькнула смутная мысль. Наверху все также свиреп-
ствовала буря, нос корабля с грохотом  врезался в волны, и потоки воды зах-
лестывали палубу. Точно так же натужно скрипел такелаж  и хлопали наполнен-
ные ветром паруса. Но со мной, во мне, произошли перемены.
      Я глубоко вздохнул с облегчением. Тошнота проходила, отступая медлен-
но, словно отлив, и это значило,  что я начал привыкать к чуждой окружающей
среде. Я полежал некоторое время,  просто  наслаждаясь  покоем,  постепенно
приходя в нормальное состояние, что казалось уже забытой роскошью. Но вско-
ре место прежних заняли новые насущные проблемы: жажда,  голод, усталость и
тягостная головная боль, которая, как  я  предполагал,  явилась  следствием
обезвоживания и недостатка свежего воздуха. Горечь во рту, зудевший, зарос-
ший щетиной подбородок. Пропотевшая одежда и ощущение, будто ее не меняли в
течение месяца. Но  хуже физических неудобств был душевный разлад. Смятение
имеет свои преимущества. Ясность рассудка совсем не приносит облегчения. Ко
мне возвращалась способность мыслить трезво, и чем больше  я размышлял, тем
мрачнее рисовалась перспектива.
      Должны  существовать  какие-то причины для моего похищения, но  самые
распространенные из них совершенно ко мне не имели  отношения. Выкуп? Неве-
роятно. Никто  не заплатил  бы миллион за мое освобождение:  у меня не было
родителей, ни богатых, ни бедных. Заложник... но заложниками берут в основ-
ном случайных людей,  во всяком случае,  не захватывают их  в  общественном
месте по тщательно разработанному плану. Я не обладал политическим влиянием
и не располагал специальными знаниями: меня нельзя было обменять, я не знал
никаких секретов, не имел доступа к правительственным документам, оборонным
программам или научным открытиям. Никто не станет всерьез беспокоиться, жив
я или мертв, кроме, наверное, Тревора. Его раздосадует необходимость искать
мне замену.
      Я бесстрастно, насколько это возможно, поразмыслил  об угрозе смерти,
но в конце  концов отверг подобное  предположение. Если бы  меня  схватили,
чтобы убить, это давно бы сделали. Каюту готовили для живого пленника, а не
для потенциального трупа. Как только судно вышло в открытое море, ничего не
стоило выбросить меня за борт с грузом на ногах - и дело с концом. Так что
я еще поживу, если повезет.
      Я смог  придумать  единственную  причину, которая тоже представлялась
фантастической, но имела хоть какой-то смысл: меня похитили из мести.
      Большая  часть  человечества относится к аудиторам как к  педантичным
сухарям, которые уныло корпят над столбиками утомительных цифр, но мошенни-
ки считают их смертельными врагами.
      Я внес свою лепту в раскрытие жульнических махинаций.  Я лишил работы
дюжину людей, натравил налоговую инспекцию на других и  отправил за решетку
пятерых растратчиков. Ненависть в  глазах  некоторых из них обжигала, будто
кислота.
      Например, если эту  морскую прогулку устроил Коннат Павис, мои непри-
ятности еще и не начинались. Он  поклялся рассчитаться со мной, когда я ви-
дел его  в  последний  раз - четыре года назад в зале суда, где его только
что осудили.  На днях ему полагалось выйти из  Лейхилла. Вдруг под "рассчи-
таться" он подразумевал четыре полных года в корабельном  трюме... нет, это
невероятно. Невероятно. Я проглотил комок в горле, убеждая  себя, что такой
вариант невозможен из чисто практических соображений.
      У меня пересохло во рту. От  жажды, твердо сказал я себе, не от стра-
ха. Страх никуда не приведет.  Я  осторожно спустился с койки на  крошечный
пятачок пола, крепко ухватившись за верхнюю лежанку. Темный мир вокруг меня
пригнел в движение, но головокружение действительно отступило. Мой вестибу-
лярный аппарат наконец приспособился к беспорядочной качке: жаль, что этого
не произошло с меньшими потерями.
      Я нащупал  задвижку стенного шкафа,  открыл его и пошарил внутри. Бу-
мажные стаканы, как и обещано. Бутылка воды тоже оказалась на  месте. Боль-
шая пластиковая бутыль с винтовой  крышкой.  Налить воду в стакан в  полной
темноте - затея  безнадежная. Я примостился на краешке единственно доступ-
ного сиденья - опущенной крышке отхожего места - и отхлебнул прямо из бу-
тылки. И  все-таки из-за жестокой  бортовой и килевой качки изрядная порция
воды пролилась мне на грудь.
      Я  аккуратно  завинтил крышку и, прихватив с  собой  бутылку,  ощупью
пробрался назад, к койке. Я снова подвесил сетку, улегся на спину, пристро-
ив бутылку с водой на  груди,  и принялся насвистывать "О, Сюзанна",  желая
доказать, что еще жив.
      Прошло довольно  много времени, в  течение которого я выпил почти всю
воду и просвистел все мелодии, какие мог вспомнить.
      Потом я встал и забарабанил в  дверь каюты кулаками и бутылкой, и за-
орал во все горло, оповещая,  что  бодрствую, голоден и разъярен всем  этим
идиотским фарсом. Я израсходовал массу энергии и в результате получил абсо-
лютный ноль.
      Вернувшись на койку, я от свиста перешел к брани. Это  внесло некото-
рое разнообразие.
      Корабль по-прежнему оставался игрушкой разбушевавшейся стихии. Я бес-
плодно строил  различные предположения о  том, где мы находимся, как велико
судно, и сколько человек в команде, и хорошо ли они знают свое дело. Я меч-
тал о  горячих сосисках, о  свежем хлебе  с хрустящей корочкой  и о  бокале
красного вина. Целый час я с истинным удовольствием вспоминало выигрыше Зо-
лотого кубка.
      Приблизительно в тот момент, когда я начал серьезно опасаться, что за
борт смыло  всех, кроме меня,  опять послышался звук открываемого люка. Мой
тюремщик был на месте, одетый  в  знакомую желтую штормовку. Я с  жадностью
вдохнул холодный, освежающий воздух, потоком хлынувший через отверстие. Ин-
тересно, ударил ли ему в нос застоявшийся, удушливый  смрад, вырвавшийся из
каюты? Я отцепил сеть и встал, хватаясь за нары и пошатываясь. Ветер навер-
ху пронзительно свистел, словно стая скворцов. Он крикнул:
      - Хочешь поесть?
      - Да, - выкрикнул я в ответ.  - И  еще воды.  - Я подал ему почти
пустую бутыль, и он потянулся за нею.
      - Ладно.
      Он прикрыл люк и удалился, но я успел бросить мимолетный  взгляд, ис-
полненный трепета, на то,  что  творилось снаружи. Судно тяжело накренилось
на левый борт, и прежде чем  оно перевалилось на правый, я увидел море. Ог-
ромный, неровный вал,  вздымавшийся ввысь и заслонивший небо, темно-серый и
мерцающий, в ореоле водяных брызг. Когда новая волна  с грохотом обрушилась
на палубу, моя сухая каюта стала мне нравиться гораздо больше.
      Моряк вернулся,  приоткрыл люк на  несколько дюймов и спустил вниз на
веревке клеенчатую хозяйственную сумку. Он крикнул сверху:
      - Отдашь сумку, когда я принесу тебе еду в следующий раз. Понял?
      - Да, - крикнул я в ответ, отвязывая веревку. - Сколько времени?
      - Пять часов. Дня.
      - Какой сегодня день?
      - Воскресенье. - Он вытянул веревку назад и начал закрывать люк.
      - Дайте  мне свет, - заорал я. Он  крикнул что-то, прозвучавшее как
"аккумулятор", и снова запер меня в  кромешной темноте. Ну, что же... и без
зрения можно неплохо прожить.
      Я скользнул обратно на койку, прикрепил сетку и исследовал содержимое
сумки. Полная бутылка воды, яблоко, и сверток с двумя толстыми, чуть теплы-
ми сандвичами, как выяснилось, довольно вкусными. Я съел все до крошки.
      Воскресенье, пять часов. Прошло целых три дня с той минуты, как я за-
лез в проклятый белый фургон.
      Интересно, нашелся  ли  хоть  один  человек,  которого мое отсутствие
серьезно обеспокоило, настолько серьезно, что он пошел в полицию? Я внезап-
но исчез из весовой, но едва ли это вызвало подозрения. Гардеробщик, навер-
ное, удивился,  что я  не забрал свой бумажник, ключи  и часы, которые, как
обычно, хранились  у  него во время заезда; к тому же я ему не заплатил. Но
он отнесет  мою рассеянность на счет волнения. Моя  машина, как я предпола-
гал, до сих пор спокойненько отдыхает на автомобильной  стоянке для жокеев,
и это тоже вряд ли кого-нибудь насторожит.
      Я жил один в коттедже в  трех милях от Ньюбери. Моя ближайшая соседка
просто решит, что я уехал на выходные, чтобы от души  отпраздновать победу.
Наши помощники  в конторе, молодой  человек и девушка, скорее всего обменя-
лись снисходительными или язвительными репликами, когда я не  явился на ра-
боту в пятницу; клиенты, с которыми мне полагалось встретиться в  тот день,
возмутились, и только.
      Тревор был в отпуске. Я пришел к выводу, что никто не станет меня ра-
зыскивать.
      В понедельник  утром обанкротившийся мистер Уэллс, возможно, поднимет
шум. Но если даже люди  поймут,  что  я  пропал, как они сумеют найти меня?
Приходилось признать очевидное  - никак. Спасение маловероятно. Я буду си-
деть в парусном  отсеке,  пока некто не соизволит  выпустить  меня, если не
удастся бежать.
      Ночь с воскресенья на понедельник выдалась долгой, холодной, бурной и
тоскливой.


      ГЛАВА 4

      В понедельник, 21  марта, люк поднимался дважды, открывая доступ воз-
духу, пище, морским брызгам и позволяя мельком полюбоваться  на хмурое, се-
рое небо. Каждый раз я требовал объяснений и не получал  их.  Моряк в штор-
мовке дал  понять, что в разгар бури  у команды  парусника забот более  чем
достаточно и  нет времени отвечать на всякие идиотские  вопросы. Я привык к
одиночеству. Я  жил один  и в основном работал один.  Одиночка по натуре, я
редко чувствовал себя одиноким. Единственный ребенок, я с  детства умел до-
вольствоваться своим собственным обществом. Я не любил компании; постоянное
соседство большого количества народа тяготило  меня,  и  я стремился удрать
при первой возможности. Но по мере того как томительно тянулось время, оди-
нокое прозябание в парусном отсеке казалось все более унылым.
      Растительное существование, думал я. Заточение в  темной капсуле, ко-
торую без конца швыряет в разные стороны. Сколько нужно времени, чтобы рас-
судок пришел  в расстройство, если  бросить человека в одиночестве и полной
неизвестности в грохочущем, подвижном мраке?
      Чертовски много времени, отвечал я себе. Если Целью  похищения и зак-
лючения было  превратить Меня в полную  развалину, тогда ничего  не выйдет.
Тягостные мысли, резкие слова...  Оценив  ситуацию более трезво, я признал,
что все  зависит от реальных обстоятельств.  Я вполне сносно  мог протянуть
тут с неделю, две - с трудом, а дальше... кто знает.
      Куда мы все-таки  плывем? Через Атлантику? Или, если замысел действи-
тельно состоял в том, чтобы сломить меня, может, мы просто бороздим вдоль и
поперек Ирландское море? Они, возможно, решили, что плавание в любых бурных
водах соответствующей протяженности сделает дело. Но кто такие "они"?
      Конечно, это не моряк  в штормовке. Он смотрел на меня как  на обузу,
не как  на объект ненависти. Наверное, он получил  на мой счет определенные
инструкции и выполнял их. Забавно, если ему поручено  доставить меня домой,
как только я сойду с ума.
      Вот дьявольщина. Будь он проклят. Ему придется чертовски долго ждать.
Черт бы его подрал. Чтоб ему провалиться. Брань,  оказывается, приносит ог-
ромное утешение.
      Прошло довольно много времени после того, как я во второй раз в поне-
дельник бросил мимо