м творчества". К счастью, она была  открыта.
Мы спустились на пять ступенек,  оказались  в  маленьком  холле,  откуда  по
крутой лестнице поднялись на второй этаж.
   Обстановка  Дома  творчества   была   небогатой   и   сильно   напоминала
канцелярскую. Длинный коридор и шесть дверей по обе  стороны.  Перед  первой
дверью Женька  остановилась,  хитро  мне  подмигнула  и  отважно  вошла.  За
огромным  столом  в  полном  одиночестве  восседал  дядька   неопределенного
возраста и странной наружности. Он явно скучал и вертел в руках ключ. Пальцы
толстенькие, короткие, с неровными, точно обгрызенными ногтями. При виде нас
он оживился, громко сказал "здравствуйте"  и  "присаживайтесь",  после  чего
продолжил возню  с  ключом,  но  теперь  выглядел  не  просто  скучающим,  а
задумчивым. Я взглянула на Женьку, но спросить, что это за тип, не рискнула:
комната маленькая и мой вопрос он бы непременно услышан.
   Мы сели у окна на расшатанные стулья, Женька закашлялась  и  дипломатично
заявила:
   - Хорошая погодка сегодня...
   Дядьке надоело тоскливо пялиться на закрытую дверь, и он решил поддержать
разговор. Женька на радостях запела соловьем, легонько толкнула меня  в  бок
локтем и с видом ярмарочного зазывалы сообщила:
   - А это, Яков Семенович, моя подруга Анна Асадова...
   - Ага - хмыкнул он, - автор детективных произведений.
   - Я пока написала только один роман, - испуганно сообщила  я,  сообразив,
что дядька здесь самый главный.
   - Сейчас все пишут, - сказал он и засмеялся. Мы засмеялись  тоже,  решив,
что это шутка и реакции от нас  ждут  соответствующей.  -  Что  ж,  посидите
немного, а я покурю. - Ипатов поднялся и пошел к двери, а  я  накинулась  на
Женьку:
   - Это правда он?
   - Кто? - испугалась она.
   - Твой Ипатов, конечно! Скажи на милость, почему он такой чумазый?
   - Откуда мне знать? Он гений. К тому же демократ и  увлекается  восточной
философией или чем-то там  еще.  Мудрецы  не  любят  мыться.  И  отстань,  я
волнуюсь, а ты пристаешь с глупостью.
   Тут дверь распахнулась, и в комнате появилась очень  колоритная  парочка.
Круглолицая румяная дама невысокого роста и выдающейся комплекции и  длинный
худой мужчина, очень похожий на суслика.
   - Здравствуйте, - нараспев сказала женщина, а суслик кивнул.
   - Это Оля и Сережа, - затрещала Женька. - А это Анна Асадова, про которую
я вам рассказывала.
   - Читали, читали, - бабьим голосом заявил Сережа и хитро мне подмигнул. В
ответ я выдала свою лучшую улыбку.
   Понемногу в комнате стали собираться люди, за исключением лунолицей Ольги
одни мужчины. Гениальный Ипатов тоже вернулся  и  теперь  баловал  товарищей
какой-то притчей, при этом почему-то стоя к Ольге спиной,  но  ей  и  спина,
судя по всему,  нравилась,  она  неотрывно  смотрела  в  затылок  Ипатову  с
блуждающей на губах  улыбкой  и,  сложив  на  груди  пухлые  ладошки,  томно
вздыхала. Потом повернулась ко мне и громким шепотом заявила:
   - Гений гениален даже в малом.
   Смысла я не уловила,  зато  заметила,  как  уши  гения  дрогнули,  а  он,
выдержав  паузу,  наконец-то  повернулся  к  толстушке  лицом  и  добродушно
спросил:
   - Как здоровье? - А между прочим, мог бы и не  спрашивать:  глядя  на  ее
круглое лицо с ярким румянцем, только жуткий недотепа усомнился  бы  в  том,
что Ольга исключительно здорова.
   - Спасибо, - расцветая улыбкой, ответила Ольга и торопливо добавила:
   - Я прочитала ваш роман. На одном дыхании. - В этом месте  она  судорожно
вздохнула, подняла взгляд к потолку и еще раз повторила:
   - На одном дыхании...
   - Ну-ну, - кивнул Ипатов и, расправив плечи, зашагал к  своему  месту  за
столом.
   Все торопливо расселись, почему-то не глядя в наш  сторону,  более  того,
все как бы нарочно делали вид, что нас здесь и вовсе нет. Такое невежливое и
даже странное поведение меня не на шутку разволновало, я  усмотрела  в  этом
дурной знак.
   - Вы знаете, - произнес Ипатов с легким  намеком  на  торжественность,  -
сегодня у нас обсуждение... романа Анны Асадовой. - Он кивнул головой в  мою
сторону.  -  Роман  написан  в  жанре  детектива.  -  При  этом  слове   все
непроизвольно  поморщились,  а  я  еще  больше  испугалась.  -  С  рукописью
ознакомились?
   Трое из семи сидящих мужчин кивнули, а мне стало стыдно: отняла  время  у
серьезных людей...
   - Я также ознакомился с рукописью, - вздохнул Ипатов, посмотрел на Женьку
как на врага и тут же отвел взгляд, избегая  встречи  с  моей  разнесчастной
физиономией. - Итак... кто желает высказаться?
   Высказаться пожелали все, в том числе  и  не  читавшие  романа.  Увы,  их
критика вполне  могла  сойти  за  хамство,  но  думать  плохо  о  совершенно
незнакомых людях не  в  моих  правилах,  и  я  остановилась  на  определении
"нелицеприятная". Ипатов отмалчивался, но время  от  времени  удовлетворенно
кивал головой. Ольга незаметно начала кивать в  такт,  а  потом  громогласно
заявила:
   - Вещь скучная. - Сделала паузу, в продолжении  которой  все  притихли  и
даже насторожились, а она добавила:
   -  Я  смогла  прочитать  только  тридцать  пять   страниц,   хотя   очень
старалась...
   Через несколько минут выяснилось, что  старалась  она  все-таки  не  зря,
потому что хоть и смогла  прочитать  мой  роман  только  до  тридцать  пятой
страницы,  но  содержание  его  знала  лучше,  чем  я,  что  позволило   мне
заподозрить ее некотором лукавстве. Но поразила меня вовсе не румяная Ольга,
а гениальный Ипатов. Под конец он взял слово, высказывался минут пятнадцать.
Некоторое время я следила за ходом его мысли, но мысль была столь витиевата,
что на  десятой  минуте  Яков  Семенович  сам  потерялся,  почмокал  губами,
удивленно взглянул,  пытаясь  припомнить,  по  какому  поводу  его  товарищи
собрались и сидят теперь, хмуря лбы,  и  ни  с  того  ни  с  сего  рассказал
очередную  притчу,  смысл  которой  я  вновь  не  уловила,  наверное,  из-за
сильнейшего волнения. Причем не только я одна. Когда  Ипатов  замолчал,  все
настороженно замерли, ожидая продолжения, ничего не дождались и  в  отместку
вновь накинулись на меня, да так рьяно, что через  пять  минут  я  почти  не
сомневалась: мне предложат длительный отдых... скажем, в сумасшедшем доме.
   К счастью, слишком бурные  эмоции  всех  изрядно  вымотали,  и  экзекуция
длилась не так долго, чтобы я успела скончаться от стыда за свою бездарность
и нахальство. Я сидела с багровым лицом, косясь на Женьку,  которая  сменила
окраску с красной на  бледно-зеленую  и  явно  готовилась  дать  решительный
отпор.
   - Извините, - промямлила я. - Вы хотите сказать, что мой роман никуда  не
годится?
   - Э-э, - Ипатов весомо крякнул и спросил:
   - Вы по профессии кто?
   - Экономист...
   - Ну вот, дорогая, и занимайтесь своим делом.  А  литературу  оставьте  в
покое... знаете, как говорится, "коль сапоги начнет тачать пирожник..."  или
что-то в этом роде...
   - Извините, - повторила я, поднялась и, пятясь задом к двери, потянула за
собой Женьку. Смотреть на нее было жутковато и как-то  угадывалось,  что  ей
есть что сказать каждому из  присутствующих.  К  счастью,  мы  очень  быстро
оказались на улице. Женька смогла расцепить челюсти и  громко  чертыхнулась.
Не глядя на подружку, я ускоренным шагом рванула к остановке такси,  путаясь
в подоле чужой юбки.
   - Анфиса, - Женька схватила меня за локоть, - только не бери в голову...
   - Заткнись! - рявкнула я. - Ведь знала: ничего путного из твоей затеи  не
выйдет, и все же пошла на поводу. Господи, какой стыд, да  они  меня  только
что дурой не ней звали...
   - Велика беда, - презрительно фыркнула Женька. - Если хочешь  знать,  это
все из зависти: детектив получился очень  приличный,  можешь  мне  поверить.
Пусть я сама пишу ерунду про собак и кошек,  но  хорошую  книгу  от  плохой,
слава богу, могу отличить  и  заявляю  ответственно:  роман  очень  и  очень
неплох. А они - шайка бездарей... Зря я тебя сюда притащила.
   - Это точно, - вынуждена была согласиться я.
   - Я ж добра хотела, - вздохнула жалобно Женька. - Ну чего ты...
   Я тоже вздохнула:
   - Ладно, пойдем пешком. У Дениса я на сегодня отпросилась.
   - Слушай, - вдруг вспомнила подружка, - мы рукопись не взяли. Вернемся?
   - Ну уж нет! - взвыла я.
   - Ладно. Через несколько дней зайду к Ипатову и заберу. Ты подумай, какой
мерзавец, я ему к юбилею хвалебную статейку, а он мне такую свинью...
   - Может, он правду сказал?
   - Как же, правду, - презрительно фыркнула Женька. -  Ты  эту  публику  не
знаешь... Все как на подбор мнят себя гениями, а сами бездарь на  бездаре  и
бездарем погоняют.
   - Мне это совершенно неинтересно,  -  отрезала  я,  а  Женька  вздохнула,
сказала "ага" и добавила не без злорадства:
   - Хрен они теперь в моей газете напечатают хоть строчку, вот  провалиться
мне на этом месте.
   - Ну чего ты? - устыдилась я, взяла ее под руку, и мы не спеша побрели  в
сторону любимого кафе, чтобы в очередной раз нанести удар по своему  бюджету
и нарушить клятву не есть сладкого.
   Понемногу мы  успокоились,  и  я  даже  смогла  усмотреть  в  происшедшем
положительные стороны, например беготня с рукописью  сомнительного  качества
отменяется и жизнь вновь пойдет своим чередом.
   - Я ее в Москву пошлю, - заявила Женька после третьего пирожного.
   - Вот только попробуй, - возмутилась я.
   - Чего ты? Там на тебя никто орать не будет.  А  вдруг  повезет?  Станешь
знаменитой. Я к тебе в литературные агенты пойду...
   - Отцепись, - сказала я и для  большей  убедительности  погрозила  Женьке
кулаком. - С литературой покончено, раз и навсегда.
   Впоследствии я могла убедиться, какое здравомыслие проявила в ту  минуту.
Ведь ясно было: предприятие, начавшееся столь паршиво, и в будущем не  сулит
ничего хорошего, но, если б я только знала,  какие  беды  обрушатся  на  нас
из-за этого дурацкого романа... я б сожгла его собственными руками.
   Женька позвонила около шести; была суббота, я устроилась на своем балконе
с банкой пива и орешками и намеревалась поработать. В это время года  всегда
наплыв клиентов, а я собиралась в отпуск и должна была успеть сделать  очень
много.
   Тоном, не терпящим возражений, Женька заявила:
   - Я возле картинной галереи. Жду через полчаса. И  оденься  пооживленней,
ну,  ты  понимаешь...  Здесь  будет  Аполлонский,   ты   должна   произвести
впечатление.
   - Слушай, - заныла я, - может, не стоит  суетиться,  может,  сунуть  этот
роман куда подальше и...
   - Знаешь, что тебя погубит? Отсутствие характера.  Всегда  надо  идти  до
конца. Ты мне еще спасибо скажешь. Короче, не волнуй меня и быстро сюда. Жду
возле входа, и пооживленнее, пожалуйста, пооживленнее.
   - Я вообще-то здесь по работе, - заявила  она,  как  только  я  оказалась
рядом. - Сегодня открытие персональной выставки, и я должна взять  интервью,
но одно другому не мешает, главное - Аполлонский здесь. - Женька  критически
оглядела меня с ног  до  головы,  кивнула  без  особого  одобрения  и  ходко
затрусила в галерею.
   В огромном зале вдоль левой  стены  у  окна  стояли  несколько  мужчин  и
женщин. В  центре  группы  находился  совершенно  лысый  молодой  мужчина  с
удивительно красным носом. Жутко шепелявя, он что-то рассказывал, размахивая
руками. Я торопливо огляделась и вторично сбилась с шага, а Женька  выронила
сумку и чертыхнулась. Вышло это довольно громко, на нас обратили внимание.
   - А вот и пресса! - воскликнул лысый и широко улыбнулся, а я окончательно
растерялась: у него не хватало по меньшей мере десяти  передних  зубов,  еще
чудо, что он хоть гласные выговаривал.
   -  Добрый  вечер!  -  гаркнула  Женька  и  мило   раскланялась,   кого-то
высматривая при этом; как  видно,  не  высмотрела,  нахмурилась  и  осталась
недовольной. Лысый продолжал махать руками, Женька делала вид, что  слушает,
а  я  пошла  взглянуть  на  картины.  Где-то  минут  через  двадцать  Женька
присоединилась ко мне. - Ну как? - спросила она со вздохом.
   - Он псих, - констатировала я.
   - Валахов? Само собой. А вот Гавриленко - форменный сумасшедший.
   - Кто такой? - насторожилась я.
   - Тип, который устроил эту выставку, ну... бабки дал.  Нашел  кому  дать,
козел... у нас такая рукопись - Дэшел Хэммет  в  гробу  перевернется,  а  он
деньги на всякую мазню выкидывает. Я всегда  твержу  этим  олухам:  помогать
надо достойным...
   - У людей могут быть свои представления...
   - Ага, дурак дурака видит издалека.  У  меня  от  этой  живописи  изжога.
Пойдем в буфет, а?
   - Невежливо как-то сразу.
   - Да брось ты. Все, кто поумнее, давно там.
   - Как вам мои картины? - прошепелявили за спиной, и через секунду в  поле
моего зрения возник лысый. - Только честно, не надо этих комплиментов...
   Я вытаращила глаза, пытаясь понять, о чем он. Женька из-за  спины  лысого
делала мне знаки. Пантомиму можно было понять только в одном  смысле:  пошли
его к черту И потопали в буфет.
   Я справилась с глазами, вернув их на прежнее место,  и  с  проникновенной
улыбкой произнесла:
   - Ничего.
   - В смысле? - насторожился шепелявый.
   - В смысле, бывает хуже. Я имею в виду диагноз.
   - Точно-точно, - влезла Женька. - Я тебе вот  что  скажу,  Аркаша,  пиши,
пиши, а мы смотреть будем и, может, даже купим чего, не домой, конечно, нет.
Но есть места, где твои картины выглядели бы просто... восхитительно.
   - В психушке, что ли? - скривился Аркаша.
   - И в психушке, и в вытрезвителе... Так что пиши, родной, пиши.
   - Заметку в газету тиснешь? - хмыкнул он, нимало не печалясь.
   - Само собой, а зачем я здесь?
   - Только наркоманом не назови. Гавриленко в партию  подался,  забыл,  как
называется... короче, "голубых" и наркоманов там не жалуют...
   - А кто вас жалует? - вздохнула Женька и добавила:
   - Я хорошо напишу. Я о творческих людях плохо писать не умею. Другое дело
сказать в глаза: Аркаша, рисуй котов, а? Или собак. Хорошие животные  и  для
душевного здоровья много полезнее.
   - Ага, котов... Кому нужны твои коты? Ладно, пойдем выпьем. Я тебя всегда
уважал за прямоту.
   - Может, зря мы его так? - минут через пятнадцать устыдилась  я,  сидя  в
буфете. - Может, он правда талант?
   - Алкаш он... и псих. Но лучше пусть голые  задницы  рисует,  обзывая  их
"вселенной", чем выходит с острым ножичком на ночную прогулку.
   - А это ты к чему сказала? - насторожилась я.
   - Много красного цвета. И внутренности на блюде... впечатляют.  Ведь  это
все сотворить надо, хоть и на холсте. Кто ж знает, что за мысли бродят в его
лысой башке?
   - И вы здесь, Евгения Петровна?  -  прошептал  вдруг  кто-то.  Мы  дружно
повернулись и узрели господина неопределенного возраста, с брюшком и  усами.
Пышную шевелюру украшала благородная седина. Глаза молодо поблескивали,  рот
был подвижен, причем до такой степени, что слегка подергивался,  даже  когда
господин молчал.
   - Андрей Васильевич, - кудахтнула Женька, прижав руку к груди, и закатила
глазки, затем подняла бюст на максимально  возможную  высоту  в  глубочайшем
вздохе и резко опустила его вниз. Андрей Васильевич одним глазом с интересом
наблюдал за перемещениями Женькиного бюста, другим косил на меня.
   - Давненько не виделись, - пропел он шепотом и  лобызнул  руку  подружки,
потом, растянув до ушей рот, сосредоточился на мне, то есть  сграбастал  мою
ладонь и спросил:
   - А это, надо полагать, прекрасная Анна.
   - Она, - выдохнула Женька, полностью перейдя на кудахтанье и лишившись от
счастья лицезреть возле себя Андрея  Васильевича  возможности  разговаривать
нормально.
   - Ага, - сказал он и приложился к моей ручке.
   - Это Аполлонский Андрей  Васильевич,  -  заторопилась  Женька,  дополнив
кудахтанье мимикой и жестами (они выражали  бурную  радость,  граничившую  с
восторгом). - Это Анна Асадова. И мы по чистой случайности захватили с собой
рукопись. Я знаю, как вы заняты, но...
   - Конечно, конечно... Я посмотрю. Не в моих правилах отказывать женщинам.
- Тут они оба засмеялись, если уж быть точной - заржали, а я  растянула  рот
до ушей, показывая, как мне с ними весело. -  Ну  что  выставка?  -  спросил
Аполлонский. - По-моему, полное дерьмо.
   - Кто его знает, Анна говорит, вдруг он гений...
   - Ну, Анечка, вы просто далеки от живописи...
   - Может быть, - покорно согласилась я.
   - Аркаша  безобидный  чудак,  пьяница  и  бездарь,  вот  и  все...  А  вы
занимаетесь литературой? - улыбнулся он.
   -  Я  написала  детектив.  Евгении  он  понравился.   Вашим   друзьям   в
литературном кружке нет. Так что, возможно, я тоже бездарь, хотя и не пью.
   - А вот это  зря...  выпейте  шампанского,  улыбнитесь,  у  вас  чудесная
улыбка. И запомните: у издателя не бывает друзей.
   Только он собрался опять заржать, как влезла Женька:
   - Андрей Васильевич, прочитайте детектив, правда классная вещь..
   - Возможно, - вздохнул он. - Ну и что? Деньги, милая, деньги...
   - Вы ж на этом заработаете.
   Бедняга так скривился, точно у него зубы прихватило.
   - Ищите спонсоров, - сказал  он.  -  И  я  вам  тогда  все,  что  хотите,
напечатаю: могу календари, а могу роман.
   - Что спонсоры, а потом? Куда мы с этими книжками? По поездам  в  розницу
продавать?
   - А что? У нас так многие делают. Издадут на свои деньги и ходят. У  кого
в газетном киоске знакомые, или в магазине пристраивают... Но и поездами  не
брезгуют. Пожилые люди, между прочим, заслуженные. А тут  красивая  девушка,
да она за день весь тираж распродаст. - Он  все-таки  заржал,  а  я  послала
Женьке благодарный взгляд, отчего ее  слегка  перекосило,  и  она  принялась
рыться в своей сумке, приговаривая заунывно:
   - Очки куда-то дела...
   - А о чем детектив? - вдруг спросил Аполлонский. - Убийство?
   - Конечно, - пожала я плечами.
   - Ну и кто кого, муж жену или жена мужа?
   - Муж жену.
   - Оригинально. И что?
   - Ничего. Поймали и посадили в тюрьму.
   - Тоже ново.
   - Чего ты из себя дурака-то строишь? - забыв про очки, спросила Женька. -
В мире всего-то пяток оригинальных сюжетов. Ну убил муж жену, дело-то  не  в
том, чтобы придумать что-то из ряда вон выходящее, а в том, чтобы  банальные
вещи  показать  с  неожиданной  стороны.   А   здесь   любопытная   интрига,
психологизм... женский взгляд... Муж, убив  жену,  пытается  ввести  всех  в
заблуждение и уезжает с молодой девушкой на курорт, выдавая  ее  за  убитую.
Инсценирует несчастный случай, девушка погибает. Он оказывается вдовцом,  но
через две недели после истинной смерти жены. Алиби железное.
   - А старушка потихоньку разлагается где-нибудь в кустах роз...
   - Георгинов, - подсказала я.
   - Вот-вот. Где-то я уже читал...
   - И еще раз прочитаешь! - рявкнула Женька, после чего перешла на зловещий
шепот:
   - Тебе кто бабки отстегивает? Гавриленко? Правильно, потому ты и здесь. А
то, что он "голубым" войну объявил, ты знаешь? А я знаю. И подкину  на  тебя
компромат. Не в газете, нет. С глазу на глаз. Намекну, одним словом.
   - Кто тебе поверит? - хохотнул Аполлонский. - Я известный...
   - Бабник, - подхватила Женька. - Был. Стар  стал,  перестал  справляться,
вот и потянуло... черт-те на что...
   - Плохая шутка, - нахмурился Аполлонский и вроде вправду обиделся,  а  я,
поставив бокал, потащила Женьку к выходу, пока мы чересчур не подружились  с
усатым.
   - Спятила совсем? - увещевала я подружку.
   - Ладно, чего ты. Он переживет.
   - Да за такие слова... Слушай, это, между прочим, называется шантажом.
   - Поучи. Моя мамуля глупых детей не рожала. Знаешь, расстраивают меня эти
гады, потому что совсем без  понятия.  Я  ведь  чувствую,  хороший  детектив
получился. Честно. Не потому, что я подруга, а просто... ну ты понимаешь.  А
как написано! Агата Кристи, ей-богу. Я два раза плакала...
   - Это нетрудно, - вздохнула я.
   - Я плакала от счастья, что у тебя такой талант открылся. А эти гады  его
в землю зарывают. И ведь все из лени да зависти.
   - Слушай, Женька, может, наплюем