? Уезжай,  писал он. Я надыбал  для
тебя большие бабки, чтобы ты добилась того, не знаю чего. Я не могу  открыть
перед  тобой  свою  железную маску,  потому что заколдован злою  женой...  В
общем, понос, судороги и смерть.
     ЩУПКО. При чем тут "Айвенго"?
     ДРЫНЧ. Ну, не знаю... Какие еще есть рыцарские романы?
     ЛАДА. "Смерть Роланда".
     ЩУПКО. Так это был ты, Дрынч? В младенческом возрасте?
     ДРЫНЧ. Лада мне рассказывала эту оперу.
     ЩУПКО. М-да-а... Меня бы кто-нибудь так полюбил... Тут уж сам Бог велел
выпить.
     ДРЫНЧ. Банкуй.
     ЩУПКО. Да, похмеляться - это ремесло... Что это было?
     ЛАДА. Мышка шуршит.
     ЩУПКО (поднимает стопку). Часть вторая: "Шумела мышь". Бум толстыми!
     ДРЫНЧ. Бум пухленькими!
     ...
     ЛЮБА.  Сюжет  части  второй  -  хождения.  Два  кавалера,  нагрузившись
какими-то личными драмами, шатаются по кабакам, везде их поджидают засады  в
виде  знакомых, наливающих пиво из собственного сердца или наоборот. Попутно
гримаса  фортуны подсунула  нашим  героям и  героэссу - весьма компанейскую,
впрочем, подругу... назовем ее так: Мила.
     ДРЫНЧ. М-м?..
     ЛЮБА. Да, да, она узнала, наконец-то, совершенно слу-чайно, от подруги,
имя этого Великого Гетсби. Она вернулась, чтобы увидеться с  ним, она ничего
не добилась в жизни, но красота была по-прежнему при ней, при этой девочке с
лицом, как у Гоголевской барышни - помнится, тот хвалил одну свою персонэссу
за гладкий, словно  яичко,  фэйс. Ресницы ее  были такой длины,  что  из них
можно было бы свить веревку для повешения какой-нибудь Синди  Кроуфорд, губы
как лепестки розы, а язык подвешен не хуже, чем твой абордаж.
     ЩУПКО. Ах, милая Мила, кому ты не мила?
     ЛЮБА. Вот  именно.  Служить дано  ей яблоком  разборок. "Лучший друг  -
мертвый друг", - меланхолично обмолвливается на тему своей драмы кавалер  по
имени... ну, скажем...
     ДРЫНЧ. Пилл.
     ЛЮБА. "Ах, любовь,  что  ты  сделала, подлая!" - сокрушается всю дорогу
второй... допустим, его зовут...
     ЩУПКО. Билл.
     ДРЫНЧ. У него еще был тогда  любимый рефрен на  все  случаи жизни: "Эх,
зачем да зачем я родился только в этой проклятой стране!"
     ЩУПКО.  А  ты  мне  сказал:  "Да,  представляешь,  сидел  бы ты  сейчас
где-нибудь негром преклонных годов..."
     ЛЮБА.  Пилл подкладывает  под  приятеля мину, поведав,  что когда  речь
заходит  про  женщин  Билла, то нельзя  говорить  "поматросил и  бросил",  а
следует говорить:  "поматросила и бросила!" Словом, каждый подкрадывается  к
подруге  в  меру  своей  испорченности.  В  итоге,  грубый  Билл   совершает
брутальное предложение...
     Пауза.
     ЛАДА. Так что ж он тогда сказал?
     ЛЮБА. Ну, в общем, не важно.
     ЩУПКО. Я  тогда сказал  что-то  типа:  "Я  хочу  нанять твою физическую
субстанцию. Как на это смотрит твоя бессмертная душа?"
     ЛЮБА. Для снятия напряжения Пилл...
     ДРЫНЧ. Который поделикатнее.
     ЛЮБА. Да, совершенно верно. Итак, деликатный Пилл рассказывает историю,
описанную якобы у Дарвина...
     ЛАДА. Будто он Дарвина даже читал, мудрый такой.
     ЛЮБА. ...Случай с миссионером,  который, приехав в каннибальское племя,
встретил  там  человека, съевшего собственную жену.  Ну, миссионер тот начал
этому типу вкручивать, насколько плохо он поступил. Однако, чувак совершенно
с ним  не согласился, вообще  не  воспринимал его  убеждения, а  на все  его
доводы отвечал  одной-единственной  фразой:  "Уверяю  вас,  она  была  очень
вкусная!"
     ЛАДА. Да, весьма неприятную историю вы им поведали, сударь!
     ЛЮБА. Билл заявил, что из всех знакомых женщин он охотнее всего съел бы
Милу. "Опрятный такой", - сказал ему Пилл и пригласил подругу на танец.
     ЛАДА. На вальса тур ангажировал, то бишь.
     ДРЫНЧ. Налито, господа!
     ЩУПКО.  Салют!  Кстати, почему "господа"? Неужели Дрынч  вообразил себя
барином, не имея на то этнических оснований?
     ДРЫНЧ. За жида ответишь. Салют!
     ...
     ЛЮБА. В общем, танцуют они, значит, Ободзинский поет - свой старый  хит
"Эти  глаза напротив", а  что,  мне нравится,  я вообще  сентиментальна, как
Штирлиц. Пилл признается, что у него дома только проигрыватель, да  и тот  с
пластинок стружку снимает...
     ЛАДА. Почву готовит, понятное дело.
     ЛЮБА. И далее идет у них такой светский базар, на тему:  гармония, там,
красота, Достоевский, осмысленность бытия, Бог... Договорились они  до того,
что  счастье  - единственное  определение  гармонии, которое  можно признать
бесспорным,  и отсутствие красоты -  причина несчастий  нашего друга Билла в
любви...
     ЩУПКО. Спасибо.
     ЛЮБА.  И опять же:  Тарковский,  ля-ля, последние  фильмы,  красота  не
спасет мир, а поскольку счастье есть состояние непостоянное, то и гармония -
суть дискретна. В итоге,  Пилл  подложил  "аттической соли",  выведя из всей
этой мути, что и Бог - существо дискретное...
     ДРЫНЧ. И  тут она говорит: "А  ты случайно не  знаешь такого вот Колю?"
Неделю, мол, здеся кантуюсь, а его, мол, все нету и нету.  Надо  же, говорю,
неделя  прошла. Целая аж неделя, ознаменованная многими  важными событиями в
политической  жизни  страны,  не  имеющими,  впрочем,  касательства к  нашей
индепендентной беседе, за исключеньем того, что  у  славного мирмидонянина и
могучего пиромана Коли случился запой.
     ЛЮБА. Тут кончается Ободзинский...
     ДРЫНЧ. И  начинается  Игорь  Полиграфович. "Тебе нравится  Сукачев?"  Я
говорю: "Мне Робертино Лоретти нравится"...
     ЛЮБА. Тут кончается Робертино Лоретти и начинается...
     ЩУПКО. Резкий переход, переменный случай...
     ДРЫНЧ.  Подарили,  в  конце  концов,  мы  себе  вариант  лома  -  кодлу
тусовщиков   из   привокзальной  ресторации,  в   галстучках,  пиджачках,  с
аффектированными манерами  и  надменными  лицами  микроцефалов,  во  главе с
основным Корваксом - помните мультик про Маззи?
     ЩУПКО. Во, во, один к одному.
     ДРЫНЧ. То  сигарет им надо,  то  бабу им...  У меня  очко на минус,  но
делать нечего...
     ЛАДА. Естесс-но.
     ДРЫНЧ. Я говорю: "Я по-русски плохо понимаю".
     ЩУПКО. А я  говорю: "Не курю, говорю, нога болит.  Ногу могу показать".
Все под шофе, вестимо, а может, и с косячка "мурафы", но с о-очень неслабого
косячка...
     ЛЮБА.  Барышня  Мила,  однако,  как  бывалая  барышня,  не  теряется  и
пацифирует Корвакса на иной диалог.
     "Запад, тлетворное влияние!" - говорит Корвакс, мужчина славных, хотя и
отчасти отставных  достоинств,  в  бурке, в лысине, с  физиономией  каменной
консистенции,  источающий стойкое  амбре  не  то  водки,  не  то  дихлофоса,
производя поступательное движение указательным пальцем  правой руки в  адрес
барышни Любы груди...
     ЛАДА. То есть, Милы, конечно.
     ЛЮБА. Конечно.
     А у Милы - значок на буферах, значит: "Love Love Love" там написано.
     "В наше время, - говорит Корвакс, - Запада не было".
     Игривый смех кавалера устаревшего образца.
     "Хорошее было время, - соглашается Мила. - Все дороги вели на север. Ты
на карту когда-нибудь-то смотрел?"
     "А что?" - зачаточный стрем в ночной температуре кавказских очей.
     "А  то. Два полюса там нарисовано. Так?  И  на обоих - снег. А где  это
видано, чтобы на юге был снег? Ясное дело, и там, и там - север. Верно? Врут
географы".
     "Врут! Врут!" - хохочет Корвакс.
     Полный  восторг.  Мир,   дружба.   Сложное  по  логической  конструкции
пожеланье здоровья и  метеорологических  благ. Вслед за чем Корвакс, видимо,
исчерпав  свои  фени, обул лысину  кожаной богатырской шапочкой,  плавненько
поворотился и, неожиданно оказавшись столь же узок в профиль, сколь  и широк
в плечах, сублимировался в винных парах...
     ДРЫНЧ.  То  ли  микроцефалы  оказались  и  микробойцами,  то  ли  время
поджимало  им очко, торопились, быть может,  они в бордо -  сыграть в серсо,
или что...  Дальше  - хуже.  Не  успел  я утереть  сперму со  лба, как пошел
обратный завод, новой достачей увенчался поход...
     ЩУПКО.  А все эта Мила - все Коля да Коля... Где, мол, Коля, подайте ей
Колю... Я  говорю  ей: "Зачем  тебе Коля? Вот  он я, говорю,  перед  тобой -
настоящий половозрелый мужчина, ловец с живцом, так зачем тебе Коля?"
     ЛЮБА. А она все: ах, Коля то, ах, Коля се...
     ДРЫНЧ.  И я тоже по те же дрова: "Слушай, сказал я ей, как же так, если
ты мне нравишься, то и я тебе должен ведь нравиться, в силу третьего  закона
Ньютона..."
     КОЛЯ (тихо напевает). Эй, Бунгало Билл, кого ты ловил, Бунгало Пилл?..
     Коля  держит в руках радиоприемник. Ерзает по шкале стрелка.  Доносятся
оттуда какие-то депутатские прения,  спорадически перекрываемые "буржуйскою"
речью, свисты, хрипы обкаканного динамика, испускания чьих-то ветров, "Ксюша
Ксюша Ксюша",  некий гугнивец  гребет аккордами: "У меня  есть хой"... Среди
всей  этой  тухлой  лапши  звучит,  впрочем,  в момент редкой паузы,  сквозь
сурдинку шершавого эфирного мрака, и не лишенный приятности дамский дуэт под
гармонь,  выводящий  русский  народный  жестокий  романс  "Шумел  камыш"  со
словами: "Любовь так резко изменилась, он измываться над ней стал, сперва он
бил ее руками, потом изрезал всю  ножом...", после чего приемник прокашлялся
и  произнес  томным  драматическим  альтом:  "Чем вам  так  нравится Европа,
Гаттерас? Не понимаю..."
     За окном уж светает. В далеком, бледнеющем небе стихает симфония звезд,
мерцание  их, плывущее  из  бесконечности в  бесконечность, подобно органным
раскатам  Баха. Великие,  титанические  отзвуки  непостижимой,  как  смерть,
Вселенной.
     А еще за  окном идет  снег. Тихий  парад.  Карнавальное течение снежных
хлопьев в сиреневых сумерках парного, дремучего утра.

        АЛЬБОМ УЕЗДНОГО КАВАЛЕРА
     представляет:
     "КАРТУЗИНАДЫ"
     сочинения кавалера Ф.В.Щупко из серии про
     Туманного Отрока!!!
     Автор надеется на сугубо приятныя эмоции читающей
     публики, знающей, что описанные события суть
     темный вымысел, никоим образом не могущий опорочить
     честь и достоинство реального прототипа.

     Часть 1. РОЖДЕНИЕ
     "Уа-а!  - кричал  младенец,  суча  крохотными,  розоватыми  ножками.  -
Уаа-а!.." - И опять сучил толстенькими, кривоватыми ножками.
     Суетливо  бегали тетки. Отец,  с умильным выражением на опухшем, пьяном
лице, наблюдал сына.
     "Уааааааааааааа!"   -   снова   завопил  новорожденный,  словно  силясь
разорвать  невидимые путы, напрягся  и  выпустил  в  белый  свет  неожиданно
могучую, прозрачную, как слеза, первую струйку, повалившую с ног отца.
     Часть 2. Часть 3. Часть 4.
     Эти  части,  в которых  описывалось  истинно  спартанское,  по  духу  и
методам,  воспитание  Отрока,  были  безвозвратно размазаны  слезами  одного
чувствительного господина.
     Часть 5. НОЧЬ
     (Первая страница текста отсутствует.)
     ...В полумраке,  в свете тлеющего ночника, едва  заметно распределялось
пространство.  Тонко   зудел  комар.  На  большой  оттоманке,  в  скомканных
простынях  разметалось  во  сне могучее  тело  Отрока. Тяжко вздымался торс.
Атлетическая   нога  попирала  выцветшую   подушку,   обшитую   брабантскими
кружевами.  Рука  со  вздувшимися  мускулами  и татуированным  словом "ЛОРД"
отдыхала на лице Отрока. Надсадно тикали часы.
     Комар замолчал.
     Внезапно тело спящего пробила крупная дрожь.
     "Врешь, не возьмешь, Вареньев!" - прохрипел Отрок.
     Мелькнула бледная нога. Как серый гриб, распустилась в воздухе несвежая
простыня и опала. Отчаянно метнулся костистый кулак, погас ночник, будильник
с грохотом полетел в темноту  и разорвался на тысячи сверлящих и вибрирующих
москитов.  В звездном сиянии, льющемся из окна, было видно, как  приподнялся
над оттоманкой лунный лик Туманного Отрока и глядел во тьму.
     Тревожно зажегся ночник.
     Погас.
     Снова зажегся,  и  снова долго  вглядывался Туманный Отрок и слушал  он
ночь.
     Наконец, все  успокоилось. Успокоился и  герой,  задышал,  завел  носом
унылую  песнь,  дремучую песнь саксофона.  Опять  зазудел  комар,  когда  из
темноты   прикатилось   обратно   заблудившееся  колесико   от   будильника,
покружилось на месте, поколебалось и тихо легло на пол.
     Часть 6. Часть 7.
     Увы!  Время  наносит  непоправимый  урон  человечеству.  И   эти  части
героического эпоса, величайшего памятника литературы, автор не уберег, столь
большое хождение имели они по рукам  современников, не всегда чистым,  часто
загрубелым,  испачканным пуншем и  теряющим  вещи,  дорогие  чужому  сердцу.
Предоставим этих людей растерзанию собственными потомками. Увы!
     Часть 8. СЛУЧАЙ
     "Скажи, о Отрок, - спросил я его однажды, - сколько раз ты бывал близок
к смерти?"
     Дело происходило в одном из "холодных", куда мы с ним забрели покурить.
     "Да много раз наверное, - отвечал Отрок, добродушно попыхивая сигаретой
и с кряхтением усаживаясь над глубоким очком. - Вот помню, однажды..."
     "Ай!" - вдруг вскричал он приятным по тембру баритоном.
     "Что такое?"
     Отрок вскочил и тревожно обшарил глазами грязный дощатый пол.
     "Очки! - прошептал он. - Я уронил очки!"
     "В очко?" - посочувствовал я.
     "Проклятый  сортир!"  -  крикнул  Отрок,  становясь  на  четвереньки  и
заглядывая в бездну  мрака. Сигарета  выпала у  него изо  рта  и  с шипением
угасла в желтоватой мочевой луже.
     "Очки!  Из кармана выпали!"  - проговорил он с таким отчаяньем,  как об
утрате близкого существа, что у меня невольно защемило в горле.
     "Будь проклят этот дурацкий гальюн!" - взревел Отрок громовым  голосом,
как  капитан корабля во время шторма, и изо  всех недюжинных сил пнул стенку
ветхого сооружения.
     Ужасающий  гул  прошелся  над  нашими  головами. Как  гибнущая  Помпея,
зашатались  стены, горячая лава...  то есть холодный  снег  хлынул  на  наши
головы,  плечи,  за  шиворот,  содрогнулся  пол, и в  скорбном  предчувствии
сжалось сердце мое...
     (Путем поистине титанических усилий, фантастической изобретательности и
колоссального  напряжения  мощного  интеллекта  Отроку,   в   конце  концов,
удалось-таки спасти  свои очки, однако окончание данной части также числится
утраченным,  о  чем любезно  информирует  автор  многочисленных  поклонников
своего дарования.)
     Часть 9. Часть 10.
     Автор  припоминает, что в части под названием "МЕДВЕДЬ" герой боролся с
медведем  (как  Дубровский),  а   в  части  "УЮТНЫЙ   КОТТЭДЖ"  -  с  шайкой
самогонщиков  (как Печорин).  Но  какова  нумерация этих  подвигов?  Имеющие
хождение  в  народе  устные  анекдоты  на  эти  темы  автор  просит  считать
апокрифами ввиду обилия кощунственных и непристойных конъектур.
     Часть 11. ПОСЛЕДНИЙ ПОЗОР
     Сутулая  фигура  в  куртке  не  по  росту фуксинового  цвета с  разбегу
перемахнула бензиновую  лужу  и погрузилась в  помойную  яму,  подняв фонтан
радужных,  феерических  брызг. Ночью  проснувшиеся  от  запаха обитатели КПЗ
побили  его, и  наутро перед начальником ментуры предстала  личность сложная
для опознания, невозможная для фотографирования, с расплывшимися  и вонючими
документами, сущее недоразумение для серьезного профессионала.
     "Задержанный  задержан белой ночью 02.58 сержантом Вареньевым у теплого
туалета, -  с отвращением поводя  носом, зачитал вслух начальник. -  Зайдя в
туалет   оправиться   сержант   Вареньев   услышал  "Чево  хвастываешься"  и
почувствовал  удар  из темноты. Подождя  подмогу  в засаде  с  дежурными  по
отделению тт.Благонравовым, Темкиным, Сердюк, Подмогильным, Брусс, Минтаем и
командиром  караула  пождепо  Г.К.Бердаклычем  стучали  в  дверь  туалета  и
говорили сдаться с явкой  в  ответ пел песню "Гвардия  умирает но не сдается
последний   позор   наступает".  При   попытке   бегства  задержан  в  месте
преступления.  Записано правильно  не  подписал.  Нарушил указ  о  борьбе  с
пьянством и алкоголизмом".
     "Тэ-эк!" - сказал начальник, майор Одихмантьев.
     Отрок безмолвно и грозно скрипел табуретом.
     "Имя? Адрес?"
     Джордано  Бруно  и  генерал Карбышев  могли бы  позавидовать молчаливой
паузе Отрока.
     "Че, глухой?" - беспомощно хрипел Одихмантьев.
     "Встать!" - вдруг заорал майор, залупив по столу грушевидным кулаком.
     Отрок  выхватил  автомат  Калашникова  (десантный  вариант  с  откидным
прикладом)  и зафигачил  очередью по  оконным шторам,  откуда  вниз  головой
вывалился Вареньев. Майор затрясся  от  страха и  снял  маску,  под  которой
обнаружился все тот же многоликий Вареньев...
     "Статью захотел?" - проскрипел Вареньев No 2.
     "Мочить,  мочить", -  проскрипел Вареньев  No  1 (живой и невредимый!),
входя в кабинет.
     Молниеносным  приемом  карате -  хрясь! - Отрок  опрокинул Вареньева-1.
Вареньев-1 рыбкой порхнул через стол, драпающим карманником шмыгнул в угол и
замуровал  себя  в несгораемый  сейф.  Хрясь!  - и  дублю следующий приемчик
достался.  Дубль  проехался  по паркету,  задом пробил  капитальную стену  и
вывалился на улицу. Сейф скрежетал и грозил сверзиться со стула...
     "Вот!.." -  прошептал  Отрок, потирая  надкушенное  Вареньевым-1  ребро
ладони, перешибавшее трехдюймовую жердь.
     "Сними  ремень и  отведи  его  в  камеру", -  донесся до него откуда-то
далекий, космический голос.
     А в  камере  сидели  два  местных хулигана -  Голяк и  Лимпопо.  Увидев
Отрока, хулиганы заржали.
     "Ого, вонючий приехал, - сказал Голяк. - Воняет, как из туалета".
     "Женского", - добавил Лимпопо.
     И снова заржали.
     Отрок хищно подлетел к хулиганам, напоминая молодого птеродактиля.
     "Руки вверх!" - крикнул он, становясь в боевую стойку.
     Голяк и Лимпопо попадали  на пол  со  смеху -  у Отрока свалились штаны
(завистливые щенки! Это были штаны "Super Rifle"!).
     К вечеру его снова побили.

        ЭПИЛОГ

     В вечерний час,  когда  темно,  повстречал я приятеля моего  на пустой,
заснеженной улице на окраине города. На длинных,  шатких  ногах  он шел  мне
навстречу. Рождественским светом сияли звезды, сверкали в его волосах.
     "Вот,  -  сообщил мне Отрок.  - Ухожу я от  вас. Совсем. В кругосветное
путешествие. Жаль, шапку в автобусе сдуло".
     "Как с отца Федора?" - пошутил я, но сердце уже заныло - скучно будет в
нашем городишке без его жизнерадостного смеха!
     "Когда же ты исправишься, приятель?" - спросил я его, абы что сказать.
     "А я уже  поправился. Все хорошею  и  хорошею", -  грустно ответил этот
кроткий гигант.
     Попрощавшись,  он  покинул  меня.  Легкий   ветер  заметал  его   следы
искрящимися  снежинками.  Где-то  лаяли  собаки.  Его  нелепый  силуэт  тихо
покачивался на фоне звезд. Потом он исчез.
     (В   километре   от  города   могучий   путешественник   был   погребен
рождественским  снегопадом. Так  и  не  удалось ему исполнить свою  заветную
мечту. Но еще не поздно, так ведь, Отрок, а? Кстати, страницу, на которой он
так  бесславно  свой  закончил   поход  (написанную  специальными  молочными
чернилами),  Отрок, будучи однажды в гостях у меня  и с голодухи, неожиданно
съел. Но  не все еще кончено, так ведь?  И друзья не оставят тебя  в "бидэ"?
Так что - вперед!)
     Конец

        СОЛНЦЕ КРАСНОЕ ВОСХОДИТ

     Утром ранним шла барышня Люба по гулкому, пустующему бульвару.
     Легкая  изморозь,  павшая  ночью, дымилась над мостовой,  голые деревья
казались призрачными, а дома вырастали из тумана, как из руин.
     На  бойких, подкованных  ножках, в  коротком,  черной  кожи,  блестящем
платье шла Люба, шла, шла, вышла на перекресток, бросила взгляд на светофор,
плывший по воздуху, подобно сигнальному огню невидимого крейсера...
     Потопталась, прислушиваясь...
     Из  далекой,  просторной,  как   степь,  тишины  подымался  едва   лишь
твердеющий автомобильный звук.
     Решившись,  перебежала   дорогу   и  тотчас,   с   запоздалым  испугом,
почувствовала, как пронеслось  у нее за  спиною массивное  стальное дыханье,
пахнуло газолиновым чадом,  а спереди подхватили