ый участок.
   - Мне что, подать заявление?
   Сизов секунду помедлил, а потом сказал - коротко и сердито.
   - Да.


   13


   Дома Сизова поджидали Николас и плотник Темин с двумя подстреленными
кряквами.
   Когда сели ужинать, Николас сказал:
   - О нем в газетах писали, когда тебя не было. Образцовый, писали,
хозяин. Ему бы тут директором быть - район-то бы не нарадовался. Он бы и
выкосы отдал и оленей бы старых на мясо забивать начал. Он ведь дальше
района-то не видит. Что ему страна?.. Ему бы в райгазете пропечататься на
первом месте по перевыполнению ...
   - Он хороший хозяин, - возразил Сизов, - только он не любит оленей. Я
переведу его с повышением - директором питомника голубых песцов.
   - Почему? - удивился Темин.
   Николас тоже удивился, но спрашивать не стал.
   Сизов налил себе крепкого чая, построгал туда лимонника и намазал хлеб
домашним белым маслом. Масло было несоленое и по вкусу напоминало сливки.
   - Масла мажьте побольше, - сказал Сизов, - тетя Лида сама сбила.
Прелесть что за масло!
   - Сейчас молоко хорошее, - заметил Темин, - его шилом хлебать можно.
Оттого и масло, что твой конпот.
   - Компот, - поправил Сизов.
   - Я и говорю - конпот, - усмехнулся Темин и стал намазывать хлеб
маслом. - Почему ты все-таки решил, что туда надо послать Белова? -
спросил он.
   - Потому что я прошлым летом был в командировке на этом питомнике
голубых песцов. Меня по острову зверовод водил: там директора пока нет.
Только мы с ним ушли - догоняет нас корреспондент. И начал зверовода
допрашивать. Тот корреспонденту отвечает, а у самого глаза неживые, белые
- замучился он там.
   Мягкий он для этого дела. А у Белова характер твердый, он туда
подойдет...
   Тот зверовод данные корреспонденту диктовал. Раза два поправил: "Вы, -
говорит, - неверно записали. Мы не сто голов молодняка даем ежеквартально,
а девяносто семь". А когда корреспондент малость, как и положено всем
корреспондентам, стал восторгаться, зверовод сказал ему: "Хотите завтра
посмотреть, как делают валюту?" Тот растерялся и спросил: "Какую валюту?"
А зверовод ответил ему:
   "Обыкновенную. За песца ведь мы получаем валюту". Корреспондент сказал:
   "Любопытно", - и что-то записал у себя в блокноте. Тогда зверовода
всего передернуло, и он сказал ему тихо и с отчаяньем: "Мы добываем валюту
ранним утром, еще до рассвета. Даже охотятся утром или вечером. Днем никто
не охотится.
   Только разве дикари. И вот мы до рассвета тащим песцов на убой. А они
чуют это, кидаются на нас, хотят укусить лицо. Как норки. Те тоже кусают
лицо. А черно-бурые лисы никогда не кусают лицо. Они рвут наши руки. Те
самые руки, которые кормят их, для того чтобы, выкормив, убить. А знаете,
как мы убиваем песцов? Мы их душим палками. И обязательно до рассвета: мех
боится солнца, вы понимаете это?.. Песцы, когда их душат, срывают коготки.
А это второй сорт. И вот я обязан думать сейчас, как их надо убивать,
чтобы они не были вторым сортом. Вам ясно?" Корреспондент побледнел и стал
блокнот засовывать в карман.
   Сизов налил себе еще один стакан чаю, быстро выпил его и сказал:
   - Там Белов справится. Там нужен Белов, который трезво смотрит на вещи.


   14


   Ночь легла на остров. Она пришла незаметно. Она подкралась откуда-то с
океана, поначалу красная, потом ослепительно белая, потом синеватая, потом
дымчатая, тихая, а уж потом - внезапно - беспроглядно черная.
   Проводив Николаса и Темина, Сизов долго стоял на крыльце и слушал ночь.
   Шорохи ночи особые, таинственные. Они могут казаться зловещими, если
человек одинок, загадочными - если он молод, радостными - когда человек
любит. Ночь может нести с собой счастье, а может нести слезы. Может нести
сон. Это кому как.
   Но всем людям ночь несет одно общее - утро.
   В больнице Сизову попалась книжка стихов. Ему запомнились строки:

   Утром не умирают,
   Утром опять живут...

   Сизова слова эти потрясли. В бессонницу, когда ночь казалась ему
нескончаемым кошмаром, он шептал:

   Утром опять живут,
   Утром опять живут...

   Он ждал рассвета, и дожидался его, и засыпал только тогда, когда в
палату врывались лучи холодного сентябрьского солнца.
   Выписавшись из больницы, Сизов зашел в академию попрощаться перед
отъездом на остров. Никто не знал о диагнозе, и никто не мог даже и
подумать о том, что Сизов высчитал дни, которые ему осталось жить на земле.
   - Кирилл Семеныч, - сказала ему девушка из иностранного отдела, - к нам
приехал гость из Мексики. Он ветеринар и мечтает с вами повидаться.
   - Я завтра уезжаю.
   - Так вы с ним встретьтесь сегодня...
   - Да, но я не купил еще подарков сыну.
   - Вы их купите вечером, - сказала девушка, - а мексиканец мне о вас все
уши прожужжал.
   Сизов встретился с мексиканцем во Дворце пионеров Бауманского района.
Мексиканец приехал туда со своим сыном, десятилетним Эмилио. Мальчик был
толстый, румяный и неуклюжий. Пионеры увели его к себе, а двое ученых
остались беседовать в кабинете директора Дворца пионеров. Говорили они
долго, а потом Сизов спросил:
   - Где же ваш сын?
   И они отправились разыскивать Эмилио. Они нашли его на втором этаже.
Мальчик стоял около рояля и тоненьким голоском, перевирая мотив, пел песню
мексиканской революции. В песне говорилось о том, что значит пролить кровь
врага, о том, как мужественно мексиканцы били врагов. Маленький Эмилио
пел, поднявшись на носки. И Сизов заплакал, потому что нельзя без слез
слышать, как дети поют песни отцов - суровые и тяжелые песни борьбы.
   Сизов обещал мексиканцу пообедать с ним вместе. Но сейчас он сказал:
   - Простите, я побегу покупать подарки сыну. У меня такой же, как и у
вас.
   Сизов вошел в дом и осторожно прикрыл дверь. Не зажигая света, он
прошел в комнату сына и сел около его кровати. Он слушал Алешкино дыханье
внимательно и сосредоточенно. Он долго сидел около сына, а потом снова
вышел на крыльцо, и ночь теперь не казалась ему зловещей. Она казалась ему
радостной, как и все наше мироздание, она казалась ему загадочной, как и
все великое мироздание наше. И Сизов не боялся теперь ночи, потому что был
твердо уверен: идет утро.


   15


   Сизов разбудил Алешку спозаранку. В комнатах было много солнца. Оно
лежало на полу, оно лезло по стенам наверх, к потолку, оно плавало в
комнатах, оно смеялось своему отражению в большом зеркале, висевшем в
прихожей, и так же весело смеялось своему отражению в маленьком зеркале.
   Алешка выбежал на улицу в одних трусах, облился там холодной водой и
вернулся к отцу весь раскрасневшийся и вихрастый.
   - Причешись, - сказал Сизов, - а потом мы пойдем на оленник.
   Алешка подпрыгнул, сделал рукой так, как делают баскетболисты,
забрасывая мяч в кольцо, ткнулся мокрым холодным лицом в отцовскую шею и
побежал одеваться.
   Когда Сизов и Алешка пришли на оленник, все оленеводы были уже в сборе.
   - Запряги нам лошадь, - попросил Сизов Николаса, - мы поедем кормить
оленей.
   - Хорошо, - ответил Николас, - сейчас я запрягу. Младший брат Темина
Федот, по прозвищу "Танцор", спросил:
   - Что с забором делать будем? Дуб оставим, или как?
   - Дуб снесем, - ответил Сизов.
   А потом они пошли с Алешкой в тайгу. Лужицы, схваченные морозцем, таяли
под лучами солнца и слепили глаза. Лошадь шла впереди, а Сизов, взяв
Алешку за руку, шел сзади. Он шел, склонив голову. Он дышал глубоко,
носом, больше всего страшась почувствовать усталость, которая мучила его
последние месяцы. Но он шел быстро, совсем не чувствуя усталости. Потом
сказал, не разжимая зубов:
   - Ерунда. Все это ерунда.
   Они пришли к старому дубу. Сизов высыпал на землю корм, взял из телеги
стальной прут и стал ударять им по рельсам.
   - Кричи, - шепнул он сыну, - кричи, Алешка. И Алешка закричал:
   - Ма-аськи! Ма-а-аськи! Мула-аськи!
   Звонкий голос его несся над островом, не растворяясь и не исчезая в
чистом, ломком воздухе.
   И Сизов, ударяя о рельсы стальным прутом, думал о том, какое же это
счастье - жить. Он верил теперь, что он будет жить, что он всегда будет
слышать этот Алешкин голос, видеть, как из тайги выходят олени, радоваться
ночной тишине, хитрому смеху плотника Темина и песне мексиканского
маленького мальчика.
   А над островом несся нескончаемый, вечный, как и сама жизнь, клич утра:
   - Ма-аськи! Ма-аськи! Мула-аськи!