работу  в
нескольких реферативных  журналах,  обычно  через  подставных  лиц,  пытался
писать статьи в  популярные  журналы,  и  дважды  его  маленькие  заметки  о
новинках западной науки и техники были опубликованы в "Химии и жизни".  Тоже
по знакомству.
   Таня, едва удерживая тошноту от кухонных запахов, готовила еду и спала по
четырнадцать часов кряду. Иногда, восстав от спячки, собиралась в Обнинск  -
проведать Гену. Он заканчивал  свою  скоропалительную  диссертацию,  ждал  с
минуты на минуту какой-то неприятности от первого отдела, но за  него  стоял
горой научный руководитель, друг старшего Гольдберга, физик и в прошлом, как
и Гольдберг, зек. Однако, несмотря на все научные  достижения  и  авторитет,
руководитель был не царь и не бог, и до последней минуты не ясно было, дадут
ли Гене защититься.
   Таня гуляла день-другой по апрельскому  прозрачному  лесу,  подсвеченному
разноцветными, готовыми раскрыться почками, потом пару раз приезжала  уже  в
мае, посмотреть на юную зелень. От  свежего  воздуха  она  быстро  уставала,
засыпала крепким сном и не придавала особого значения тому, что пришедший из
лаборатории Гена ложился с ней рядом. Это дружеское соитие имело не  большее
значение, чем их совместный  завтрак,  после  которого  он  провожал  ее  на
автобус и убегал в лабораторию...
   Прожив в таком режиме месяца два, Таня спохватилась, произвела  кое-какие
женские расчеты, до  которых  никогда  прежде  не  снисходила,  и  пришла  к
интересному заключению. Ничего подобного за пять лет постельной  практики  с
ней не случалось, и открытие это поначалу ее ошеломило.
   Среди подруг Вики-Козы постоянно обсуждались прикладные  гинекологические
проблемы, связанные с контрацепцией,  абортами  и  их  обезболиванием.  Таня
хранила при этом выражение такой полной  незаинтересованности,  словно  была
девственницей или старухой. Беременность оказалась для нее не  радостью,  не
огорчением - а интересным событием. Совершив открытие,  она  проспала  почти
сутки, во сне смирилась с этим занятным обстоятельством и объявила Витальке,
который как раз попался под руку.
   - Ах ты черт! - огорчился он. - Я, конечно, козел, но и ты  хороша...  Но
ребенок по теперешним обстоятельствам - это уж слишком.
   - Ты думаешь? - неожиданно для самой себя обиделась Таня, которая и  сама
еще не решила, как ей относиться к возможности появления ребенка. - Мне что,
аборт делать?
   Виталик молчал. Слишком долго.
   - Кажется, я не хочу.
   Виталькина долгая пауза оказалась решающей, потому что за минуту до этого
Таня совершенно не знала, чего она хочет.
   - Да не нужен нам ребенок, - довольно решительно  объявил  Виталик.  -  И
рука не совсем еще разгибается...
   И тут Таня смертельно обиделась за своего будущего ребенка, вскинула свои
рисунчатые брови и усмехнулась:
   - Надо у Генки спросить. Может, он хочет?
   Виталик, полагавший в глубине души, что Таня принадлежит главным  образом
ему, а Гену навещает по сложившейся традиции и по его, Виталика, молчаливому
на это согласию -  нечто  вроде  сексуальной  благотворительности  в  пользу
брата, - посмотрел на Таню обалделым взглядом: такого поворота он не ожидал.
Ему как-то и в голову сначала не пришло, что  предполагаемый  ребенок  может
оказаться ему племянником...
   - Послушай, а кто отец ребенка?
   Взявшая себе за правило  не  скрывать  мыслей  и  говорить  правду,  Таня
улыбнулась на четверть дюйма шире, чем обычно:
   -  Братья  Гольдберги,  Виталик.   Братья   Гольдберги.   По   теперешним
обстоятельствам, мне кажется, вдвоем вам будет не так тяжело управиться.
   Таня тут же, слова не сказав, начала  собирать  сумку.  Виталик,  так  же
слова не сказав, проводил  ее  на  автобус,  которым  она  обычно  ездила  в
Обнинск.
   Гена повел себя взвешенней и взрослей.
   - Я полностью в твоем распоряжении, Танька. Единственное, что я  не  могу
сейчас сделать, - это уехать из Обнинска до конца этой чертовой  работы.  Во
всем остальном - как тебе удобнее. Если хочешь, можешь сюда переехать,  хотя
бы до осени. Если хочешь расписаться, то сделаем это здесь, не в Москве.
   - А почему не в Москве? - спросила Таня, ожидавшая какого-то подвоха.
   - Два дня потеряю для работы. Я же говорю тебе, большая горячка.
   - А-а, - удовлетворенно кивнула Таня.
   О Витальке Гена не упомянул. И Тане  это  понравилось.  Она  была  готова
выйти замуж за одного из  братьев  Гольдбергов,  и  теперь  выбор  для  Тани
определился - Генка...
   Однако  все  произошло  не  по-задуманному.  Когда  Таня  через  три  дня
вернулась из Обнинска, Виталик  был  озабочен  новой  обрушившейся  на  него
проблемой: пришла повестка из военкомата... Ясно было, что наказывали  таким
образом Гольдберга-старшего...
   Решение  напрашивалось  само  собой  -   отсрочка   от   призыва   лежала
непосредственно в Танином животе. Надо было только  поскорей  расписаться  и
взять в консультации справку о беременности.
   - Надо так надо. Какой разговор, Виталик? Только имей в виду, что в мужья
я все-таки выбираю Генку.
   Виталик улыбнулся криво:
   - Ты хочешь сказать, что у нас с тобой будет фиктивный брак?
   - Я так вопрос не ставлю. Но если хочешь, назовем так.
   Весь вечер они соревновались в остроумии, кто кому кем будет  приходиться
в  результате  этой  матримониальной  операции.  Таня   назначила   Виталика
отглагольным прилагательным, будущего ребенка полуплемянником, а их  брак  -
Тройственным Союзом.
   Нахохотавшись и поужинав, они  легли  спать  все  на  той  же  выпирающей
железными ребрами  многострадальной  кушетке  и  уснули  в  тесном  объятии,
совершенно не озабоченные некоторым нравственным  неблагополучием,  заметным
взгляду стороннего наблюдателя, но никак не членам этой своеобразной семьи.
   Назавтра сбегали в загс и подали заявление. Бракосочетание  назначили  на
начало июля. В военкомат Виталик не пошел. Из  соображений  предосторожности
решено было, что он уедет на время из  Москвы.  Он  быстро  собрался,  набил
сумку словарями и, прихватив  половину  немецкого  учебника  по  клинической
биохимии - один из сотрудников отца поделился с  ним  лакомым  переводом,  -
уехал в Полтаву к тетке по материнской линии. Без звонка и предупреждения...
   Рассчитано все оказалось безукоризненно.  Через  два  дня  после  отъезда
Виталика пришла еще одна повестка, а на следующий день, в семь  часов  утра,
загрохотали в дверь. Таня впустила в квартиру трех мужиков - двух военных  и
одного милиционера. Пришли забирать Витальку в армию.
   - Хозяин в отъезде.  Ничего  не  знаю.  Кажется,  на  Урал  уехал  работу
искать... - Это было все, что им удалось извлечь из Тани...
   После отъезда Виталика Таня полюбила свою беременность. Даже не  ребенка,
который должен был родиться,  а  именно  это  состояние  содержательности  в
буквальном смысле этого слова.  Обычно  невнимательная  к  своему  здоровью,
теперь она прислушивалась к малейшим пожеланиям организма, постановила  себя
баловать, делая все приятное и полезное. Пила по утрам сок, не магазинный, а
собственноручно  изготовленный,  завела  на  окне  производство  кефира   из
какого-то  особо  целебного  молочного  грибка,  несколько  дней  в   неделю
проводила в Обнинске, у Гены. Там она часами гуляла по лесу, нагуливая  себе
румяный  загар,  гемоглобин  и  приятную  усталость.  Сонливость   сменилась
токсикозом. По утрам она сосала кислую  карамель,  во  второй  половине  дня
тошнота обычно отпускала. Живот, к Таниному огорчению,  совершенно  не  рос,
хотя она постоянно испытывала тугую наполненность изнутри, не имеющую ничего
общего с вульгарным состоянием человека, съевшего два обеда враз. Зато грудь
заметно увеличилась, соски выпятились, как  кнопки  дверного  звонка,  и  из
розовых стали коричневыми. Таня терла их жесткой мочалкой - где-то вычитала,
что именно так надо готовить грудь к будущему кормлению. Гена присасывался к
потемневшему соску. Ему нравилось, как твердел сосок от  его  прикосновения.
Тане тоже нравилось это совершенно новое ощущение.
   На имя Виталия пришли еще две повестки  из  военкомата.  Звонил  какой-то
капитан, пугал и грозил. Таня строила из себя дурочку.
   Изредка Таня навещала домашних.  Объявила,  что  беременна  и  собирается
замуж. Елена никак не отреагировала на это сообщение. Тане  показалось,  что
мать ее не услышала. Но это было не совсем так, потому что вечером  того  же
дня Елена сказала мужу, что Таня родит Танечку. Привыкший к известному хаосу
в ее сознании, Павел Алексеевич не придал особого  значения  этому  смутному
сообщению, про себя подумав, какие  сложные  процессы  проходят  в  сознании
жены: видимо, сообщение о Флотове зацепилось в каких-то глубоких слоях коры,
и  теперь  она  вспомнила  о  том  времени,  когда  ждала  дочку.  Себя   же
идентифицирует с выросшей Таней. Письмо из Инюрколлегии все  еще  оставалось
без ответа. Елена была не в состоянии не то что отвечать, но даже  высказать
свое отношение к наследству.  А  Тане  Павел  Алексеевич  так  ничего  и  не
сообщил: никак не мог подобрать подходящий момент. Для него-то речь шла не о
наследстве, а о гораздо более важной вещи.
   В один из поздних светлых вечеров в начале июля, когда Таня, застав  отца
дома в  приятно-хмельном  состоянии,  оповестила  его  о  своем  предстоящем
замужестве, он решился заговорить с ней об этом злополучном  наследстве.  Он
усадил ее в кабинете, положил перед  собой  слегка  замусоленный  конверт  и
прежде, чем отдать его,  рассказал,  как  познакомился  с  ее  матерью,  как
оперировал ее и женился вскоре после ее выздоровления.
   - Переехали вы ко мне, Таня, в тот самый день, когда  пришла  повестка  о
смерти человека, который прежде меня был мужем твоей мамы.
   У Тани глаза полезли на лоб: она и не  предполагала,  что  мать  была  за
кем-то замужем до Павла Алексеевича.
   - Тебе, Танечка, было в то время два года. Родным твоим отцом  был  Антон
Иванович Флотов. Я же тебя удочерил сразу же после того, как мы  поженились.
Наверное, я должен был сказать тебе об этом раньше...
   - Папочка, да какое же это имеет значение? - Она увидела  волнение  Павла
Алексеевича, и вся ее детская любовь к нему, как солнышко в небо,  взошла  в
ней в эту минуту...
   Она обхватила его лысую круглую голову, поцеловала в  мохнатые  брови,  в
нос. Вдохнула его родной запах, который всегда  ей  так  нравился,  -  смесь
медицины, войны и алкоголя, - зажмурилась, зашептала:
   - Какой еще Флотов, какой еще Пароходов... Ты с ума сошел... Ты мой самый
настоящий, самый любимый слон, папка, дурак  старый...  Мы  с  тобой  похожи
ужасно... ты мое самое во мне лучшее... прости, что я вас бросила... я люблю
тебя ужасно и маму  люблю.  Я  только  жить  с  вами  не  могу...  Папка,  я
беременна, я рожу скоро тебе внука... Здорово, да?
   У него никогда не было своих детей. Об этой минуте  он  знал  понаслышке,
хотя много раз жаждущие детей мужчины узнавали об этом  событии  от  него  и
именно благодаря его полубожественному участию  и  становились  отцами.  Его
приемная дочь сообщила ему, что  родит,  и  грудь  его  наполнилась  горячим
воздухом счастья, а будущий ребенок оказался в  единый  миг  и  желанным,  и
долгожданным.
   - Доченька моя, неужели вот до чего мы дожили... Неужели я приму внука? -
старческим, расслабленным голосом сказал  Павел  Алексеевич,  и  Таня  вдруг
увидела, как он сдал за последние годы, и, окончательно расчувствовавшись  и
тут же на себя за это рассердившись, вздернулась:
   - А почему ты  не  спросил,  за  кого  я  выхожу?  Я  выхожу  за  братьев
Гольдбергов.
   - Да  какая  разница?  Пусть  за  Гольдбергов.  Главное,  чтобы  ты  была
счастлива. - Он действительно с трудом различал братьев и всегда подшучивал,
что один из братьев немного умнее, а другой немного красивее, но  он  всегда
забывает, кто именно...
   Никакого подвоха в этом сообщении он не почувствовал.  После  многих  лет
жизни под горку, вниз - и дома, и на  службе  -  он  впервые  ощутил  подъем
радости: Таня от него не отказалась, и обещано было  обновление  всей  жизни
через ребенка, который будет его и Илюшиным внуком. Не чудо ли?
   - Да, вот тебе извещение о наследстве. - Он протянул ей конверт.  -  Твой
отец Флотов, как выяснилось недавно, не  погиб  тогда  на  фронте,  а  попал
каким-то образом  в  Аргентину  и  умер  сравнительно  недавно.  Наследников
разыскивают.
   - Он что, только после смерти обо мне вспомнил? А раньше? Нет, пап, я  не
хочу ничего. Мне не нужно. - Она отодвинула от  себя  конверт  и  никогда  в
жизни об этом не вспомнила...

12

   В  начале  июля  Гольдберги  женились:  Виталька  в   Московском   дворце
бракосочетаний  расписался  с  Таней,  Илья  Иосифович  в  мордовской   зоне
зарегистрировал брак с Валентиной.
   В лагере обошлось без  декоративных  свидетелей  -  только  начальник  по
режиму и приехавший из Москвы  адвокат,  который  и  добился  разрешения  на
тюремный брак. Брак Виталика и Тани был засвидетельствован  Геной  и  Томой.
Невестой выглядела Тома -  в  розовом  платье  и  белых  туфлях  на  трудных
каблуках. Таня и  не  думала  принаряжаться,  но  нельзя  сказать,  что  она
полностью проигнорировала особенность момента - отметила его  покупкой  трех
совершенно одинаковых мужских рубашек в желто-белую полоску, и выглядели они
в этих рубашках  как  детдомовские:  коротко  стриженные,  худые,  одинаково
одетые и одного роста.
   Тома была разочарована - ни свадьбы, ни подарков, ни веселья. Ей хотелось
богатой торжественности и большого гулянья, но именно этого  как  раз  и  не
выносила Таня. Единственный свадебный подарок, апельсиново-розовая  орхидея,
за которой Тома ездила накануне к  знакомой  в  Ботанический  сад,  заменила
архаический флердоранж. Этот несделанный фотоснимок -  братья  Гольдберги  и
Таня между ними с вялой нетвердой веткой,  склонившей  три  больших  цветка,
львиные головы с гривами, пастями и лопастями более светлого нимба, редкость
из редкостей, - сохранился на всю жизнь в Томиной памяти.
   Впрочем, еще один подарок получил Виталик. Когда новобрачным выписали  на
радужной бумаге свидетельство о браке, Таня достала из  кармана  желто-белой
рубашки сложенную вдвое справку из женской  консультации  -  о  беременности
сроком в восемнадцать недель. Два этих документа в совокупности давали право
на отсрочку от прохождения армейской службы.
   Отвергнув решительно и последовательно  все  казенные  услуги,  от  марша
Мендельсона до дорогостоящего шампанского, и ограничившись  лишь  напыщенным
поздравлением мордюковообразной сотрудницы под красным знаменем,  в  красном
же костюме и с красной атласной лентой через жирное плечо, ребята  вышли  на
парадные ступени дворца, присели  и  выпили  из  горлышка  бутылку  рублевой
кислятины "Ркацители", после чего Гена проголосовал проезжающему мимо такси,
они с Таней сели в него и уехали.
   Ошеломленная Тома, не вполне осведомленная  об  истинном  положении  дел,
спросила у меланхоличного молодого мужа:
   - Куда это они?
   - Да в Обнинск. Она там собиралась недельку пожить...
   В Обнинске Таня прожила не недельку, а целых  две.  Вернулась  в  Москву,
сразу же поехала домой. Соскучилась. Елену нашла все в прежнем состоянии, но
очень бледной и вялой, и  даже  попыталась  уговорить  ее  выйти  на  улицу,
погулять. Елена  этого  предложения  так  испугалась,  что  начавшийся  было
связный разговор сразу застопорился,  и  она  залепетала  жалкие  нескладные
слова:
   - Если вас не затруднит... Нельзя ли мне туда... Надо спросить у  ПА.  Не
правда ли?
   Таня ужаснулась: болезнь матери  была  какая-то  особая,  ни  на  что  не
похожая, и привыкнуть к этому было невозможно.
   Потом пришел Павел Алексеевич, обрадовался  отдельно  Тане,  отдельно  ее
тронувшемуся в рост животу:
   - Идем, расскажу тебе про нашего мальчика.
   Оба они ни на минуту не сомневались, что родится у Тани именно мальчик, и
Таня всякий раз, когда они встречались, просила отца  рассказывать  ей,  как
ребенок должен сейчас выглядеть.
   Она уселась на кушетку, поджав ноги и расстегнув пуговицу джинсов,  он  -
на круглый табурет рядом.
   - Ну, расскажи, - попросила она.
   - Значит, так. Во-первых, я уверен,  что  он  уже  что-то  чувствует.  По
народным представлениям, душка в него влагается на середине беременности. То
есть двигаться и чувствовать он начинает одновременно.
   - Ну нет, я гораздо раньше чувствовала, как он пальчиком изнутри  по  мне
водит, - возразила Таня.
   - Ну, значит, наш мальчик раннего развития. Я же тебе про средний  случай
рассказываю. Твой малыш сейчас плавает и понятия не  имеет,  где  верх,  где
низ. Головка большая, покрыта шерсткой, и, если  раньше  она  была  белесая,
теперь потемнела. Он довольно рослый, набрал больше половины  своего  роста,
сантиметров около тридцати, а весу всего фунта полтора. Худенький. И кожа  у
него сейчас морщинистая, подкожного жира нет. Но  ему  сейчас  не  до  жиру.
Покрыт пушком, и уже образуется смазка. Личико приобрело определенные черты.
Он уже похож на тебя, я надеюсь, на тебя. Но самая главная работа происходит
сейчас в нервной системе. Чтобы все его органы начали работать, нужна  очень
сложная программа. Она сейчас образуется. Как - не  знаю.  И  не  спрашивай.
Никто не знает. Я очень многого не знаю из  того,  что  там  происходит.  Но
кое-что - знаю. Мне кажется, что он уже обладает самосознанием, именно в эти
дни зародилось у него чувство "я". Ощущение отдельности себя  от  остального
мира. А остальной мир - это ты, моя радость. Потому что никакой  другой  мир
ему до рождения не будет  ведом.  С  мужчинами  такого  не  бывает.  Мужчина
никогда не  бывает  космосом.  А  беременная  женщина,  во  второй  половине
беременности по крайней мере, представляет собой закрытый космос для другого
человеческого существа. Знаешь, дорогая моя, мне всегда казалось  совершенно
естественным существование таких видов животных, у  которых  самка  погибает
немедленно после рождения потомства. Космос рождает космос, на что же  нужен
ущербный мир? Это я так, глупости говорю. Он плавает сейчас,  как  лодка  на
привязи, туда-сюда. Подвешен на кордоне, на пупочном  канатике,  и  слушает,
наверное, как плотные волны ходят, густая влага обтекает его бока,  поджатые
ноги. Они у него скрещены, он почти в позе лотоса.  И  ногти  на  ногах  уже
завязываются. Ушная раковина сформировалась, но она еще кожистая, хряща нет.
И знаешь, ушки довольно большие у него. Интересно, слышит ли он то, о чем мы
говорим. Знаешь, я этого не исключаю. Твоя мама уверена  была,  что  большая
часть того, что она знала,  даже  про  свое  черчение,  она  узнала  еще  до
рождения. Про себя я ничего такого  сказать  не  могу.  Но  ведь  мужчины  -
существа более грубо организованные, чем  женщины.  В  биологическом  смысле
женщина, как я думаю, существо более совершенное. Я думаю, что  наш  мальчик
уже  испытывает  смену  настроений.  Иногда  он  бывает  недоволен,   иногда
радуется. Например, ты съешь что-нибудь вкусное, и  часа  через  полтора  до
него доходит вкус клубники или винограда.
   - А он уже улыбается? - перебила Таня отца.
   - Не думаю. Мимические мышцы начинают работать позже.  Вообще,  по  моему
наблюдению, у младенцев мимика довольно бедная и  несколько  хаотическая.  Я
хорошо  знаю  некоторое   их   общее   выражение   -   сосредоточенности   и
замкнутости...
   - А какое ему  можно  доставить  удовольствие,  как  ты  думаешь?  Может,
сводить его на концерт?
   - Ты доставляй сама себе побольше удовольствий, я думаю, что  и  ему  это
будет приятно, - посоветовал Павел Алексеевич дочери. Он и представить  себе
не мог, в какую сторону увлечет Таню его невинная рекомендация.

13

   Коза получила наследство от старшей из тетушек и немедленно забодала его.
Вернее, забодала она только упаковку, толстую серебряную шкатулку Фаберже, с
псевдогреческим  женским  профилем  и  тремя  желт