зеленый человек и женщина  на  этот  раз
тоже в зеленом. Его правая рука все еще перевязана и голова  тоже,  но  он
уже  улыбается,  болезненно,  но  все  же  улыбается.   Обнажены   головы,
распахнуты двери часовни, на заднем плане ржет лошадь и чирикают птички.
   Медленно выбираясь на улицу,  Мартин  почувствовал  себя  нехорошо.  Он
очень проголодался, хотя и не сознавал этого. На улице  сияло  солнце,  он
опять присел на ограду бензоколонки, размышляя: уже пятый час, значит, Лео
давно уже ушел, а злость на Альберта еще не улеглась. Он закинул ранец  за
спину и медленно побрел к Брилаху.



13

   Брезгот просил его немного обождать. Альберт ходил  взад  и  вперед  по
унылой комнате. Временами он останавливался у  открытого  окна  и  смотрел
вниз, на улицу. Из  универмага  одна  за  другой  выходили  продавщицы  и,
перейдя улицу, скрывались в дверях столовой. В руках у них были  обеденные
приборы, у некоторых свертки с бутербродами, у одной яблоко. Те,  кто  уже
успел пообедать, возвращались в магазин.  Они  окликали  идущих  навстречу
подруг, останавливая их. Альберт давно уже определил по запаху сегодняшнее
меню и теперь по обрывкам фраз, то и дело долетавшим до него,  понял,  что
не ошибся. Обед состоял из жареной колбасы с луком и картофелем и пудинга.
Пудинг не удался - неаппетитное розоватое месиво - с подгоревшим ванильным
соусом. Он слышал, как уходившие предупреждали своих товарок:
   - Бога ради, не вздумайте брать эту пакость на третье. Так все ничего -
колбаса вкусная и гарнир тоже, но пудинг...
   Возгласы  отвращения  раздавались  непрестанно  в  самых  разнообразных
сочетаниях.
   Одинаковые халаты из черной шелковой материи придавали  девушкам  почти
монашеский вид. Ни одна из них не красила губ и не подводила ресниц. Одеты
они были подчеркнуто скромно, без претензий.  Немодные  гладкие  прически,
грубые бумажные чулки, добротные черные туфли на низком каблуке и  наглухо
застегнутые под самым горлом халаты  -  во  всем  этом  не  было  и  следа
кокетливости. Старшие продавщицы, уже немолодые женщины,  были  в  халатах
цвета дешевого молочного шоколада с блестящими шевронами на рукавах, более
широкими, чем у остальных. У нескольких девушек учениц, недавних школьниц,
с худенькими еще полудетскими лицами,  халаты  были  вовсе  без  шевронов.
Ученицы несли по два обеденных прибора: для себя и для старших продавщиц.
   Среди девушек были и хорошенькие. Альберт  видел  их  совсем  близко  и
решил, что это красавицы, раз они не утратили привлекательности в подобном
наряде.
   Прислушиваясь  к  звонким  голосам  девушек,  к  их  шуткам  по  поводу
злополучного пудинга,  он  вспомнил,  что  в  спешке  забыл  дома  трубку.
Пришлось закурить сигарету - последнюю в пачке. Пустую пачку он выбросил в
окно, выходившее на крышу нелепого, помпезного портала;  скомканный  кусок
красного картона упал прямо в водосточный желоб.
   Слова о пудинге и подгоревшем соусе, которые на разные  лады  повторяли
щебечущие девичьи голоса, Альберт выслушал по крайней мере  раз  тридцать.
Потом все стихло, никто не выходил  больше  из  универмага,  и  только  из
столовой торопливо возвращались запоздавшие. В дверях  магазина  появилась
свирепого вида особа, в темно-зеленом халате с тремя серебряными шевронами
на рукаве, и, нахмурив брови, взглянула на большие часы у входа.  Минутная
стрелка застыла, словно угрожающе  поднятый  палец,  на  последней  минуте
перед двенадцатью. Но вот стрелка  внезапно  подскочила  вверх  и  закрыла
цифру  двенадцать.  Запоздавшие  перебежали   через   дорогу,   съежившись
прошмыгнули мимо начальницы и скрылись за вращающейся дверью.
   Улица опустела. Подавив зевок, Альберт отошел от  окна.  Он  ничего  не
взял с собой почитать, рассчитывая как всегда уладить все дела с Брезготом
за четверть часа. В редакции он  обычно  сдавал  рисунки,  получал  чек  -
гонорар за уже напечатанные - и, посидев минут пять  у  Брезгота,  уходил.
Когда, закрыв за собой дверь его кабинета, Альберт  по  длинному  коридору
направлялся к лифту, им сразу же овладевало знакомое чувство  тревоги.  Он
знал, что это чувство не покинет  его  всю  неделю,  -  всю  неделю  будет
казаться, что ему теперь уж не придумать ничего путного или  что  читатели
журнала "Субботний вечер" в один прекрасный день  категорически  потребуют
от редакции взять  на  его  место  нового  карикатуриста.  Этим  хищникам,
обожравшимся   человечиной,   захочется,   чего   доброго,   поиграть    в
вегетарианцев.
   Но с тех пор  как  он  разыскал  картонку  "Санлайт",  набитую  старыми
рисунками, этот кошмар не мучил его больше. Шестнадцать  лет  тому  назад,
полуголодный,  одурев  от  крепкого  табака  и  разбавленного  виски,   он
просиживал целые дни в лондонских пивных и рисовал для  забавы,  не  зная,
как убить время. Теперь он сдавал эти рисунки в редакцию один за другим, и
они принесли ему уже двести марок, не считая гонораров  за  перепечатку  в
других журналах. Брезгот был в восторге:
   - Черт возьми! Ты стал работать в новом стиле. Конечно, твою руку сразу
видно, и в то же время это что-то  новое.  Успех  у  читателей  обеспечен.
Поздравляю! Великолепно!
   Так было и сегодня. Получив чек, он пожал Брезготу руку и направился  к
двери. Но тот крикнул ему вслед:
   - Подожди  немного  в  той  комнате.  Мне  обязательно  нужно  с  тобой
поговорить.
   Альберт до сих пор побаивался Брезгота, хотя прошло уже  две  недели  с
тех  пор,  как  они  перешли  на  "ты".  Основательно  выпив  на  какой-то
загородной прогулке, они обнаружили, что придерживаются одного  мнения  по
целому ряду вопросов. И все же он  побаивался  Брезгота,  побаивался  даже
теперь, после всех его восторгов по поводу нового стиля. Это были  отзвуки
прежнего страха, с которым предстояло покончить, прежде чем душой овладеет
новый страх - страх перед Неллой: он боялся попасться к ней на удочку.
   Альберт всегда пользовался большим авторитетом  у  детей  и  чувствовал
это. Ему не хотелось разочаровывать Неллу, но в то  же  время  он  отлично
понимал, куда она клонит, хотя и не признавался ей в этом.
   С того дня как он наткнулся на старые рисунки в коробке "Санлайт",  ему
все чаще вспоминались  годы,  проведенные  в  Лондоне.  В  сознании  вновь
оживали картины "жизни в четвертом измерении" - непрожитой жизни,  которую
он мог бы прожить. Хутор родителей Лин  в  Ирландии  стал  бы  его  домом.
Мысленно он рисовал эскизы для извещений о похоронах, о днях рождения  для
типографии соседнего городка, делал эскизы переплетов...
   ...В те дни Нелла засыпала его письмами,  умоляя  вернуться,  и  он  не
исполнил последней воли Лин и  не  поехал  в  Ирландию.  Вместо  этого  он
вернулся в  Германию.  Зачем?  Чтобы  рисовать  этикетки  для  жестянок  с
повидлом и стать свидетелем гибели Рая? Рай пошел на смерть на его глазах,
и он не смог помешать этому. Бороться с тупым могуществом армии  было  ему
не под силу. Альберт избегал думать о гибели Рая. С годами его ненависть к
Гезелеру притупилась, постепенно угасла; он лишь изредка вспоминал о  нем.
Бессмысленно было мечтать о том, как сложилась бы жизнь, если  бы  Рай  не
погиб на войне. Здесь фантазия отказывалась служить ему: он слишком хорошо
помнил смерть Рая. В тот миг он особенно ясно  понял,  что  смерть  -  это
конец всему. Рай лежал с развороченным горлом, захлебываясь в  собственной
крови, и Альберт видел, как он медленно перекрестился  дрожащей  рукой.  В
припадке ярости он тут же дал Гезелеру пощечину. Но потом в военной тюрьме
его ненависть к Гезелеру утратила свою остроту, и лишь отсутствие писем от
Неллы не давало ему покоя. Он так и не узнал тогда,  благополучно  ли  она
родила.
   Альберт уставился на большую карту Германии, висевшую на стене.  Места,
где  читали  и  выписывали  "Субботний  вечер",  отмечены  были   красными
флажками. Флажки так усеяли карту, что на ней  почти  ничего  нельзя  было
разобрать: названия городов, рек и горных хребтов были скрыты за  сплошной
завесой красных флажков с надписью: "Субботний вечер"...
   Из кабинета  Брезгота  по-прежнему  не  доносилось  ни  звука.  Тишина,
царившая сегодня в  этом  большом,  всегда  столь  шумном  доме,  угнетала
Альберта. Часы в универмаге показывали уже десять минут  второго  -  через
пять минут Мартин вернется из школы.
   На той стороне улицы девушки в черных халатах под присмотром шоколадной
дамы расклеивали в простенках между  витринами  рекламные  плакаты;  белая
надпись на красном фоне возвещала: "Надежно, выгодно!"
   Брезгот все еще не появлялся, и  это  начало  раздражать  Альберта.  Он
беспокоился  о  Мартине.  Парнишка   ведь   такой   рассеянный.   Поставит
разогревать обед, а сам уйдет в комнату, раскроет книгу, разомлеет в тепле
и тут же уснет. Тем временем суп на кухне выкипит, картошка превратится  в
хлопья сажи, а лапша - в подобие угольного брикета. На столе лежали старые
номера "Субботнего вечера" с  рисунками  Альберта  на  четвертой  странице
обложки. Альберт открыл дверь в коридор и прислушался - ни звука. Нигде не
хлопали двери, не трезвонили телефоны,  нигде  не  видно  было  всех  этих
журналистов  с  совсем  мальчишескими,  очень  жизнерадостными   и   очень
журналистскими физиономиями, всегда напоминавшими героев скверных фильмов,
изъясняющихся языком скверных радиопостановок.
   Сегодня редакция пустовала. Внизу у входа  был  вывешен  большой  белый
плакат: "Закрыто по случаю загородной экскурсии". Швейцар долго  не  хотел
впускать Альберта. Издатель "Субботнего вечера" считал, видимо,  признаком
особого аристократизма нарочито  запущенный  вид  редакционных  помещений.
Убогость обстановки,  бросавшаяся  в  глаза,  не  соответствовала  доходам
издательства. Голые бетонные стены были украшены лишь плакатами, да еще на
одинаковом  расстоянии  друг  от  друга   висели   дощечки,   на   которых
стилизованным детским почерком, как на рекламах школьных  принадлежностей,
было написано: "Если ты наплавал на пол, ты свинья", или "Если ты бросаешь
на пол окурки - ты тоже свинья". Альберт вздрогнул, когда одна из  дверей,
выходивших  в  коридор,  внезапно   отворилась.   Но   из   дверей   вышла
девушка-телефонистка, работавшая на коммутаторе.  Подойдя  к  умывальнику,
она стала  мыть  вилку  и  нож.  Потом,  повернувшись  к  открытой  двери,
произнесла все ту же знакомую фразу:
   - Не вздумай брать на третье это красное  месиво  -  ужасная  дрянь,  и
ванильный соус подгорел.
   Из комнаты донесся голос ее напарницы:
   - У наших экскурсантов сегодня обед будет  повкусней!  С  шефа  за  это
причитается!
   - За ним дело не станет, - ответила девушка, стоявшая над умывальником.
- Для десяти  человек,  которые  сегодня  остались,  организуют  отдельную
экскурсию. Это куда лучше, чем ехать всем скопом.
   - Ты видела утром красные автобусы? Шикарные машины!
   - А как же, я как раз шла на работу, когда они отъезжали.
   Девушки  замолчали.  Альберту   хотелось   еще   раз   услышать   голос
телефонистки, сидевшей в комнате. Он сразу узнал этот голос: девушка много
раз соединяла его с Брезготом. Иногда он набирал номер редакции  лишь  для
того, чтобы услышать ее голос. В нем  звучала  какая-то  ласковая  ленивая
покорность  и  вдруг   проскальзывали   неожиданные   своенравные   нотки,
напоминавшие голос Лин.
   Девушка над умывальником небрежно сунула нож и вилку в  карман  халата,
вытащила гребень из волос и, зажав его  в  зубах,  принялась  подкручивать
локоны.
   Альберт подошел к ней.
   - От вас можно позвонить в город? - спросил он. - У меня срочное дело!
   Девушка отрицательно  покачала  головой,  продолжая  укладывать  локоны
своих негустых волос.
   Потом, вынув изо рта гребень и воткнув его в жиденький узел на затылке,
она сказала:
   - С коммутатора нельзя. А вы позвоните из автомата.
   - Не могу я уйти. Я жду Брезгота.
   - Он вот-вот появится, - раздался из комнаты голос другой девушки, - он
только что звонил и сказал, что сейчас будет здесь.
   Альберт попытался по голосу определить ее внешность. Он представил себе
высокую полную девушку с медлительной  плавной  походкой.  Ему  захотелось
посмотреть на нее -  на  девушку  с  нежным  голосом,  в  котором  звучала
ласковая покорность. Лицо у нее должно  быть  белое,  чистое,  с  большими
задумчивыми глазами.
   Ее подруга все еще вертелась у зеркала. Теперь она пудрила покрасневший
нос.
   - Так ты говоришь, колбаса вкусная? - спросила  та,  что  оставалась  в
комнате.
   - Великолепная! И гарнир тоже! Попроси добавки  -  не  пожалеешь.  Даже
кофе стал лучше с тех пор, как мы взбунтовались. А вместо  пудинга  возьми
миндальное пирожное.
   - Надо бы пожаловаться насчет пудинга. Безобразие какое!
   Альберт все еще не решался уйти. Было уже четверть второго.
   - Верно! Девчонки из магазина, что напротив, то же самое говорили.
   Она отошла от зеркала, толчком ноги отворила дверь,  и  Альберт  увидел
телефонистку, сидевшую в комнате. Он даже испугался  -  девушка  оказалась
точь-в-точь такой, какой  он  ее  себе  представил.  Блондинка  с  мягкими
чертами лица и большими темными глазами, медлительная  и  нежная  -  тихий
омут. Одета  она  была  скромно:  из-под  расстегнутого  халата  виднелись
коричневая юбка и зеленый джемпер.
   - "Субботний вечер". Нет, сегодня здесь  никого  нет.  Все  выехали  за
город, на экскурсию... Нет... позвоните, пожалуйста, завтра утром.
   Дверь закрылась, и Альберт еще  некоторое  время  слышал,  как  девушки
продолжают разговаривать о еде. Потом дверь снова отворилась, и  белокурая
девушка, держа в руках столовый прибор, прошла в глубь темного коридора.
   Странно, голос этой девушки всегда напоминал ему Лин. А ведь она  вовсе
не была на нее похожа. Лин всегда говорила ему по телефону все то,  о  чем
стыдилась  говорить,  когда  он  бывал  с   нею.   Она   припоминала   всю
теологическую  премудрость  и  горячо   шептала   в   захватанную   трубку
лондонского автомата целые лекции о браке и греховной  страсти  до  брака.
Лин скорей покончила бы жизнь самоубийством, чем согласилась бы стать  его
любовницей.
   Походка высокой, статной девушки, скрывшейся за поворотом на  лестницу,
была полна  природного  изящества.  Внезапное  желание  обожгло  Альберта.
Хорошо бы жениться на такой вот русалке, ласковой и ленивой - на девушке с
голосом Лин, но совсем не похожей на нее.
   Погруженный  в  свои  мысли,  Альберт  невидящим  взглядом  смотрел  на
выкрашенную под орех дверь коммутаторной  и  вздрогнул,  когда  в  коридор
влетел Брезгот.
   - Прости, что я заставил тебя ждать, - воскликнул он, - мне  необходимо
поговорить с тобой, необходимо!
   Обняв Альберта за плечи, Брезгот потащил его к  выходу,  потом  ринулся
назад, рванул дверь в коммутатор и крикнул телефонистке:
   - Если позвонят, я буду дома после пяти.
   Он вернулся к Альберту, и они вместе стали спускаться по лестнице.
   - Ты можешь уделить мне немного времени? - спросил Брезгот.
   - Да, но сначала мне  надо  заглянуть  домой,  посмотреть,  что  там  с
мальчонкой.
   - Там нам никто не помешает?
   - Никто.
   - Что же, едем к тебе. О каком мальчонке ты говоришь? У тебя, что,  сын
есть?
   - Нет, это сын моего друга, погибшего на войне.
   Машина Альберта стояла у типографского склада. Он сел в нее  и,  открыв
изнутри вторую дверцу, усадил Брезгота рядом с собой.
   - Извини, что я так тороплюсь. Дома у нас будет  достаточно  времени  -
поговорим.
   Брезгот достал из кармана пачку сигарет, и  они  закурили  прежде,  чем
Альберт включил мотор.
   - Быть может, это и не потребует много времени, - сказал Брезгот.
   Альберт  не  ответил;  он  просигналил,  дал  газ  и  выехал  из  ворот
типографии. Проезжая мимо универмага, Альберт заметил, что простенки между
витринами сплошь покрыты красно-белыми плакатами. На каждом  из  них  лишь
одно слово, а все вместе они возвещали:  "К  осеннему  сезону  -  надежно,
выгодно!"
   - Скажу тебе сразу, без обиняков, - начал  Брезгот,  -  речь  пойдет  о
женщине, с которой ты живешь.
   Альберт вздохнул:
   - Ни с кем я не живу. Если ты имеешь в виду Неллу, то  я  действительно
живу в ее доме, но...
   - Но ты не спишь с ней?
   - Нет, не сплю...
   Они выехали на большую оживленную площадь. Брезгот умолк - к  искусству
вождения автомобиля он относился с почтением  -  и  заговорил  лишь  после
того, как они свернули в глухую улицу.
   - Но ведь она не сестра тебе?
   - Нет.
   - И она тебя совсем не интересует?
   - Нет.
   - И ты давно ее знаешь?
   Альберт ответил не сразу, стараясь припомнить, сколько лет он  в  самом
деле знает Неллу. Ему казалось, что он всю жизнь знает ее. Они проехали по
оживленной, шумной улице, пересекли другую такую же и наконец  свернули  в
пустынный переулок.
   - Погоди-ка, - сказал он,  -  я  знаю  ее  невероятно  давно,  даже  не
соображу сразу сколько лет.
   Он прибавил газ и, жадно затянувшись сигаретой, продолжал:
   - Я познакомился с ней летом тридцать третьего года, мы ели мороженое в
кафе, стало быть, я знаю ее ровно двадцать лет. В ту пору она была  совсем
еще девчонка и ретивая нацистка: носила  коричневую  куртку,  форму  союза
германских девушек. Но после разговора с Раймундом она сбросила ее, да так
и оставила валяться на полу. Мы быстро выбили у нее эту  дурь  из  головы.
Это было не так уж трудно - она ведь неглупая женщина.
   - Теперь уже недалеко, - перебил он себя, - я только заскочу на минутку
в магазин: надо кое-что купить для парнишки. Пообедаем у  меня:  дома  все
готово, только подогреть. Потом будем  пить  кофе.  До  шести  я  к  твоим
услугам, в шесть я собирался уехать за город до понедельника.
   - Ладно, - ответил Брезгот, но Альберт почувствовал,  что  Брезготу  не
терпится расспросить его подробнее о Нелле.
   - Между прочим, ее сейчас нет дома, - сказал он.
   - Я знаю, - откликнулся Брезгот.
   Альберт удивленно посмотрел на него, но промолчал.
   - Ей было двадцать пять, когда убили мужа, она ждала ребенка.  Вот  уже
восемь лет я живу в ее доме и, по-моему, достаточно хорошо знаю ее.
   - Знаешь, мне все равно, какая она,  -  сказал  Брезгот.  -  Ты  можешь
говорить о ней все что угодно, - я готов слушать хоть целый день.
   Альберт затормозил и открыл дверцу. Обходя  вокруг  машины,  он  увидел
через ветровое стекло лицо Брезгота  и  испугался:  такое  выражение  лица
бывает лишь у безнадежно влюбленных. Брезгот тоже вылез из машины.
   - Сколько лет мальчику?
   - Одиннадцатый пошел.
   Они  остановились  у  витрины  писчебумажного   магазина,   где   среди
блокнотов, бумаги и почтовых весов были выставлены и игрушки.
   - Что бы такое купить одиннадцатилетнему мальчику? - спросил Брезгот. -
Я ничего не смыслю в детях, да, признаться, и не люблю их.
   - Так и я думал, пока не стукнуло тридцать. Я не любил детей и не знал,
как с ними обращаться, - сказал Альберт.
   Он вошел в магазин. Брезгот шел за ним.
   - Все изменилось с тех пор, как я живу в одном доме с Мартином...
   Альберт умолк, испугавшись, что Брезгот почувствует, с какой  нежностью
он относится к ребенку. Отодвинув в сторону кипу  газет  на  прилавке,  он
стал рассматривать коробку с пластилином. Альберт очень любил мальчика,  и
ему вдруг  стало  страшно  от  промелькнувшей  мысли,  что  Брезгот,  чего
доброго, женится на Нелле и тогда он потеряет Мартина.
   Брезгот с отсутствующим видом переставлял с  места  на  место  заводные
автомобильчики. Не обращая  внимания  на  хозяйку  магазина,  которая  тем
временем вышла из задней комнаты, он произнес:
   - Я никогда в жизни не ревновал, а теперь вот понимаю, что это такое!
   - Да тебе, собственно, не к кому ревновать.
   Брезгот взял ракетку для пинг-понга  и  надавил  пальцем  на  пробковый
слой, проверяя его упругость.
   - Пинг-понг ему, пожалуй, понравится.
   - Неплохая идея, - сказал Альберт.
   Ни на чем не останавливаясь, он перелистывал детские журналы и