е руки. Одно
только скверно - он хочет детей, тоскует без них, а с нее и своих  хватит.
Ведь он небось разведет целый детский сад в цветнике на крыше. Какие уж от
него дети: чахлые заморыши. Но руки у них,  как  у  него,  будут  большие,
белые, с длинными тонкими пальцами. Года через три  он  пристроит  Генриха
учеником в пекарню. Вильма представила себе, как сын приходит с  "работы",
усталый, весь в муке. А утром, взяв большую корзину, он  поедет  развозить
хлеб покупателям... Вот он слезает с велосипеда, прислоняет к дверям виллы
бумажный пакет со свежими поджаристыми булочками или кладет их по счету  в
полотняный мешочек, висящий на стене...
   Кондитер взял песочный корж и, положив его перед собой на  чистый  лист
бумаги, намазал густым слоем заварного крема; потом сверху положил  другой
ромбик, который она уже украсила шоколадными узорами.
   Подвинув к свету готовое пирожное, он воскликнул:
   - В тебе настоящий талант пропадает!
   ...Она вставит  себе  новые  зубы.  Тринадцать  белоснежных  фарфоровых
зубов, которые не будут шататься.
   - Я говорил с женой, - тихо сказал кондитер. - Она не возражает  против
того, чтобы ты поселилась у нас наверху.
   - А дети как же?
   -  Она  не  больно  любит  детей,  это  верно!  Ну  ничего,  как-нибудь
привыкнет!
   Амазонка в коричневой вельветовой куртке. Холодная улыбка и  неизменная
песенка  о  храбром  маленьком  барабанщике,  который  шел  впереди.   Она
действительно не возражала против этого - расчет ее был  весьма  несложен:
пусть живет у них эта куколка, платить ей  много  не  надо,  она  получает
пенсию. Жильем и питанием пусть пользуется бесплатно, и если  положить  ей
еще небольшое жалованье, она согласится работать и в пекарне и на кухне.
   А сама амазонка раз и навсегда избавится от домогательств мужа. Он  уже
не раз грозил ей разводом: отказ от исполнения супружеских обязанностей  -
для суда этого вполне достаточно. Впрочем, она лишь презрительно улыбалась
в ответ.  Дом  принадлежал  ей,  ему  -  только  пекарня,  а  кондитер  он
превосходный, о разводе и думать нечего.
   -  К  чему  эти  разговоры?  Пусть  все  остается  по-старому.  Ведь  я
предоставляю тебе полную свободу.
   Правда, если эта куколка переедет к ним - монастырские заказы отпадают.
Хлеб и пирожные к торжественным трапезам будет поставлять другой кондитер.
Но невелика потеря: у этой куколки золотые  руки.  Ее  шоколадные  рисунки
просто очаровательны. Приплаты она не  требует,  работает  быстро,  легко.
Детишки из-за этих пирожных просто передраться готовы. Еще бы: тут тебе  и
лакомство, и книжки с картинками, и все за ту же цену.
   - Теперь у нас развязаны руки, - сказал кондитер. На  этот  раз  он  не
прикоснулся к ней,  но  зеленые  огоньки  в  его  глазах  зажглись  и  без
"контакта".
   ...На крыше можно загорать; темные очки, шезлонг.  А  под  вечер  -  на
пляж. Хорошо! Словно сон наяву. Замечтавшись, она бессильно опустила  руку
с кистью. Внезапно погас свет. В подвале стало темно. Только над  головой,
на застекленных люках блестели два ярких солнечных блика,  словно  круглые
прозрачно-золотистые плафоны,  привинченные  к  потолку.  Внизу  все  было
погружено в серую мглу, все расплывалось в неясных тенях. Кондитер стоял у
выключателя, прямо под солнечным лучом, игравшим  на  стекле  люка.  Серый
брезентовый нагрудник, серое лицо с  блестящими,  как  зеленые  светлячки,
глазами. Зеленые светлячки медленно приближаются к  ней,  они  уже  совсем
близко.
   - Зажги свет! - сказала она.
   Он подошел к ней вплотную. Она видела теперь его опухшее, несвежее лицо
и худые сильные ноги.
   - Зажги свет, - повторила она, - за мной сынишка должен зайти сегодня.
   Он не двинулся с места.
   - Я перееду к тебе, - сказала она, - но сейчас зажги свет.
   - Я только поцелую тебя, - сказал он умоляющим голосом, - счастье  мое,
милые руки мои... только один поцелуй...
   И кондитер, склонив голову, снова  забормотал  свои  непонятные  стихи,
какие-то обрывки слов, искаженная до неузнаваемости песнь любви.
   - Только поцеловать тебя, только раз...
   - Ладно, но не сегодня, - сказала она, - зажги свет.
   - Сегодня вечером, - робко попросил он.
   - Хорошо, - устало сказала она, - теперь зажги свет.
   Он метнулся к выключателю. Снова  вспыхнул  свет.  Солнечные  пятна  на
потолке потускнели. Серые и черные тени дрогнули, из мглы выплыли знакомые
краски - заалели вишни  на  блюде,  на  полке  блеснули  густой  желтизной
лимоны.
   - Значит, договорились, - сегодня вечером в девять в кафе на поплавке.
   ...Пароходы на реке, светящиеся гирляндами  разноцветных  фонариков.  С
берега доносится пение,  смех,  звуки  банджо;  ватаги  парней  и  девушек
заполнили парк на  набережной.  Знакомые  мелодии  Гарри  Лайма  звучат  в
зеленоватом полумраке аллей. Мороженое в высоких серебряных бокалах, прямо
со льда, с вишнями и сбитыми сливками.
   - Хорошо, - сказала она, - я буду там в девять.
   - Милая ты моя!
   Они снова принялись за работу. Кондитер резал песочные коржи ромбиками,
она рисовала на них  шоколадные  картинки,  гирлянды  фонариков,  деревья,
столики под навесом, бокалы с мороженым.
   ...Наверху даже ванная  есть!  Чистая,  облицованная  розовым  кафелем.
Горелка сделана по-новому - запальник горит  постоянно,  спичек  не  надо.
Зимой там всегда  тепло.  А  зубы...  тринадцать  новехоньких  белоснежных
зубов.
   ...Вишневый  торт  был  готов.   Она   принялась   украшать   ананасный
праздничный торт, заказанный ко дню  рождения  какого-то  Гуго  Андермана.
Кондитер протянул ей шприц с кремом, наклонился  и  поцеловал  ее  руку  у
локтя...  Она  оттолкнула  его,  укоризненно  покачав  головой,  и   стала
осторожно выводить на торте кремом цифру "50", увитую лаврами и гирляндами
цветов. Сверху в рамке из вишен появилась белоснежная надпись - Гуго, -  а
по краям торта - цветочный орнамент. На песочном тесте чередовались  яркие
цветы: роза - тюльпан - ромашка - роза - тюльпан.
   - Прелестно! - воскликнул кондитер.
   Он отнес готовый торт наверх в магазин. Она слышала,  как  он,  смеясь,
говорил что-то жене. Потом звякнула кассовая машина, и  амазонка  сказала:
"Побольше неси  таких  -  их  просто  из  рук  рвут".  Кондитер  вернулся,
улыбаясь, стал нарезать  ромбами  коржи  и  подвигать  их  ей.  Сверху  из
кондитерской доносился неясный гул, звонки и  время  от  времени  слышался
голос амазонки, громко, нараспев говорившей покупателям "до свидания".
   Лязгнула  чугунная  калитка,  послышался  голосок   маленькой   Вильмы,
радостно кричавшей: "Сахар! Сахар!"
   Она бросила кисть и выбежала в полутемные  сени.  Там  стояли  мешки  с
мукой, коробки для тортов, ручная тележка. Подхватив девочку на руки,  она
расцеловала ее, положила ей  в  ротик  марципановую  конфетку.  Но  Вильма
вырвалась из рук, подбежала к кондитеру и закричала: "Папа!"  Никогда  она
еще не называла его так. Кондитер поднял  девочку,  поцеловал  ее  и  стал
кружиться с нею по пекарне.
   А в квадрате  дверей  появилось  бледное  хорошенькое  личико  Генриха,
нахмуренное и серьезное. Но вот он нерешительно  улыбнулся  и  сразу  стал
похож на отца: улыбающийся ефрейтор, улыбающийся унтер-офицер, улыбающийся
фельдфебель.
   - Что же ты плачешь? -  спросил  кондитер,  подошедший  сзади  с  горой
печенья в руках.
   - Я плачу... ты не понимаешь? - сквозь слезы промолвила она.
   Он покорно кивнул, подошел к мальчику и, взяв его за руку,  притянул  к
себе.
   - Теперь все будет по-другому! - сказал он.
   - Не знаю, может быть, - отозвалась она.



17

   Нелла остановилась у входа в летний бассейн. Двери  были  заперты.  Она
взглянула  на  черную  грифельную  доску,  на  которой  мелом   записывали
температуру воды: последняя запись была трехдневной давности: 12.IX - 15o.
   Нелла постучала, но никто  не  ответил,  хотя  из-за  двери  доносились
мужские голоса. Она прошла вдоль длинного ряда  кабин,  перешагнула  через
невысокую ограду из гнутых  прутьев  и  остановилась  в  тени,  у  крайней
кабины. Служитель сидел у себя, на застекленной веранде перед бассейном  и
наблюдал, как двое рабочих чинят решетчатый деревянный настил  в  душевых.
Они как раз вытягивали клещами ржавые гвозди из трухлявого сырого  дерева.
На цементных ступенях, ведущих к веранде, лежали свежеобструганные планки.
Служитель укладывал в чемодан все свое нехитрое имущество: банки с  кремом
для лица, флаконы с ореховым маслом для ровного загара,  надувных  зверей,
разноцветные мячи для водного поло и резиновые шапочки. Каждую шапочку  он
складывал вдвое и завертывал в целлофан.  На  полу  были  грудой  навалены
пробковые пояса. Служитель походил на старого учителя гимнастики. Взгляд у
него был грустный, обезьяний. Да и двигался он вяло, нерешительно,  словно
усталая  старая  обезьяна,  осознавшая  вдруг,  что  ее  обычные   занятия
совершенно бессмысленны. Несколько банок с кремом выпали у него из  рук  и
покатились по полу. Постояв с минуту в нерешительности, служитель  все  же
нагнулся и стал подбирать их. Лысина его поблескивала у самого края стола,
то и дело исчезая, пока, наконец, он не выпрямился, держа банки  в  руках.
Рабочие в душевой вставляли  новые  планки  в  настил  и  привинчивали  их
длинными шурупами. Шурупы отливали тусклой  стальной  синевой.  От  старых
планок, валявшихся на земле, пахло гнилью.
   Вода в бассейне была светло-зеленая, ярко светило солнце.  Нелла  вышла
из-за кабины и увидела, как служитель испуганно  вздрогнул.  Но  потом  он
улыбнулся и открыл окно на веранде. Она подошла ближе. Служитель только  и
ждал этого. Не дав ей сказать и слова, он, улыбаясь, покачал головой:
   - Не стоит, право не стоит! Вода очень холодная!
   - А сколько градусов сегодня?
   - Не знаю. - Он махнул рукой. - Я  уж  и  мерить  перестал,  все  равно
больше никто не ходит.
   - Знаете, я все-таки рискну, - сказала  Нелла,  -  сделайте  одолжение,
измерьте температуру воды...
   Служитель явно колебался. Нелла пустила в ход свою улыбку, и  он  сразу
отошел от подоконника. Порывшись  в  ящике  стола,  он  достал  градусник.
Рабочие в душевой, как по команде, подняли  головы,  но  тут  же  занялись
своим делом. Теперь они выскребали ломиками грязь из водосточного  желоба.
Скользкое, зловонное месиво: пыль, пот,  вода  -  гнилой  осадок  пляжного
блаженства.
   Нелла и служитель  подошли  к  бассейну.  Уровень  воды  опустился.  На
бетонной стене остался илистый зеленый след.
   Служитель поднялся  на  площадку  для  прыжков  и  забросил  в  бассейн
термометр на длинном шнурке.
   Обернувшись, он, снисходительно улыбаясь, посмотрел на Неллу.
   - Мне бы еще купальник и полотенце, - сказала она.
   Он кивнул, подергал шнурок, - термометр медленно закружился  в  зеленой
воде. Служитель был похож на учителя  гимнастики:  мускулистый,  сухой,  с
квадратными плечами и узким стриженым затылком.
   Напротив, на террасе  летнего  кафе,  сидели  люди.  В  зелени  кустов,
окружавших  террасу,  белели  фарфоровые  кофейники.  Прошел   кельнер   с
подносом. Он нес пирожное - белые  завитушки  крема  на  желтом  бисквите.
Маленькая девчушка, расшалившись,  перелезла  через  изгородь,  отделявшую
кафе от купальни, и побежала по газону прямо к бассейну, туда, где  стояла
Нелла. С террасы донесся женский голос:
   - _Не подходи так близко к воде!_
   Нелла вздрогнула и  посмотрела  на  девочку,  которая,  замедлив  шаги,
нерешительно приближалась к бассейну.
   - Оглохла ты, что ли? - закричала мать. - Говорят тебе, _не подходи так
близко к воде!_
   - Пятнадцать градусов, - сказал служитель.
   - Ну что же, вполне терпимо.
   - Дело ваше.
   Они медленно пошли назад к веранде. Навстречу им рабочий тащил фанерную
дверь с цифрой 9.
   - Там новые петли надо поставить, - бросил он на ходу своему напарнику.
Тот кивнул.
   В гардеробной служитель дал Нелле оранжевый купальник, белую  резиновую
шапочку и мохнатое полотенце. Оставив у него сумочку, она пошла  в  кабину
переодеваться.  Кругом  стояла  тишина.  Нелле  стало   жутко.   Привычные
сновидения не возвращались. Рай не приходил или появлялся совсем не таким,
каким она хотела бы видеть  его.  Она  покинула  мир  своих  снов,  словно
съехала со старой обжитой квартиры. Тщетно искала она знакомые дороги,  по
которым столько раз проходила во сне. Разорвана  в  клочья  лента  старого
фильма, знакомые кадры меркнут на горизонте -  даль  втягивает,  поглощает
их, как сток всасывает грязную воду из  ванны.  Глухое  бульканье,  словно
последний, сдавленный вопль утопающего, и вода, коротко всхлипнув,  уходит
в отлив. Точно так же исчезло все то, из чего  были  сотканы  ее  сны.  Ей
вспомнилась ванна после  купанья,  в  теплом,  душноватом  воздухе  аромат
туалетного мыла, смешанный со слабым запахом газа; на  стеклянной  полочке
над умывальником забытый помазок, весь в засохшей мыльной пене.
   Пора распахнуть окно - душно! Но там  за  окном  -  скверный  рекламный
фильм, без настроения, без полутонов, серые, тусклые кадры. Так вот каковы
они - убийцы! Мелкие карьеристы на жалованье! Они читают доклады о  поэзии
и давно забыли о войне.
   - _Не подходи так близко к воде!_ Слышишь ты или нет? - надрывалась  на
террасе мать.
   По звуку ее голоса  Нелла  поняла,  что  она  кричит  с  набитым  ртом.
Непрожеванная трубочка со сливочным кремом, слипшийся  комок  из  крема  и
теста глушил властные  переливы  материнского  голоса.  Но  вскоре  мамаша
закричала снова, на этот раз пронзительно и отчетливо:
   - _Осторожно! Смотри, куда идешь!_
   Противный ком подкатил к горлу. Грязная вода, всхлипнув, ушла в  отлив:
фильм кончился. Неестественная, надуманная концовка - голос Гезелера,  его
рука на ее плече, смертельная  скука  в  его  обществе.  Вот  они  каковы,
убийцы! Жеребчик за рулем, в голосе поганенькая казарменная  похоть,  лихо
ведет машину - все, больше ничего не скажешь!
   Мамаша окончательно расправилась с пирожным и кричала во весь голос:
   - _Не балуйся! Что ты носишься как угорелая!_
   Газоны давно не подметали. Повсюду валялись ржавые металлические пробки
от бутылок из-под лимонада. Нелла вернулась в кабину и,  чтобы  согреться,
надев на босу ногу туфли, быстро побежала к  бассейну.  Девчушка  все  еще
стояла  на  траве  между  кафе  и  бассейном,  а  мать  следила  за   ней,
перегнувшись через перила, - бесформенная туша в цветастом платье.
   Скользкие,  обомшелые  ступени  вели  к  воде.  Вдалеке,  над   кронами
деревьев, за террасой кафе темнела крыша Брернихского залива. Над  гребнем
ее Нелла увидела на голубом фоне неба флаг  христианского  союза  деятелей
культуры: золотой меч, красная книга и синий крест  на  белом  фоне.  Флаг
слегка колыхался на ветру.
   Нелла сняла туфли, отбросила их  на  газон  и  медленно  спустилась  по
ступенькам. Войдя в воду, она  наклонилась  и,  черпая  воду  пригоршнями,
стала лить ее на себя. Это  успокоило  ее.  Вода  оказалась  не  такой  уж
холодной. Она зашла глубже, сначала по колени, потом  по  пояс.  Купальник
намок, отяжелел, по  коже  струилась  прохлада.  Она  наклонилась  вперед,
окунулась и поплыла, неторопливо вынося руки и сильно загребая.  Она  тихо
смеялась от удовольствия - было так приятно рассекать зеленую гладь воды.
   Смотритель по-прежнему стоял на площадке  и,  заслонившись  ладонью  от
солнца, глядел на нее. Доплыв до  противоположной  стенки,  она  повернула
назад и помахала ему рукой. Девчушка на лужайке сделала было еще один  шаг
к бассейну, но цветастая туша тотчас же заголосила:
   - _Не подходи так близко к воде!_
   Ребенок послушно  остановился  и  переступал  с  ноги  на  ногу.  Нелла
перевернулась на спину и поплыла еще медленней. Она совсем  согрелась.  От
чужого купальника слегка пахло илом. Где-то высоко в небе жужжал невидимый
самолет, только широкий дымный след тянулся от него по небу. Дым,  вначале
густой и плотный,  постепенно  расслаивался,  волокнистые  облачка  таяли,
исчезали. Самолет так и не показался. Нелла  попыталась  представить  себе
летчика в кабине. Кожаный шлем, очки, угрюмо-сосредоточенное выражение  на
худощавом лице. Она представила себя на его месте за штурвалом самолета...
Где-то там внизу блестит озеро, крохотное, величиной с булавочную  головку
или побольше - с монету, и уж во всяком случае не больше циферблата ручных
часов. Светло-зеленая рябь воды среди темных пятен  леса.  А  быть  может,
озера оттуда и вовсе не видно. Самолет медленно, словно из  последних  сил
тянет за собой тяжелый шлейф.  Дымное  облако  желтеет,  расползается.  Из
последних сил ползет  самолет  по  бескрайней  голубой  пустыне.  Жужжание
стихло - теперь он уже далеко, там, за лесом, на горизонте. След его почти
растаял, а над крышей замка,  где  он  начинался,  исчезли  уже  последние
дымки. А флаг по-прежнему четко вырисовывается на  ярком  голубом  небе  и
слегка колышется на ветру. Золотой меч, красная книга  и  синий  крест  на
белом поле - тщательно продуманное символическое сочетание.
   Участники семинара сидят, наверное, за  вечерним  кофе.  Они  потрясены
докладом Гезелера и, видимо, пришли к заключению:
   - _Еще не все потеряно!_
   Нелла еще раз медленно проплывает на  спине  к  противоположной  стенке
бассейна. Струйки воды с шапочки бегут по лицу,  она  чувствует  на  губах
горьковатый вкус болотистой воды и против воли снова тихо смеется. Купанье
чудесно освежило ее.
   Из леса  выехал  почтовый  автобус.  Сдавленно  протрубил  механический
рожок, охрипший на бесчисленных поворотах лесных  дорог.  Улыбаясь,  Нелла
подплыла к берегу, вылезла из воды и еще раз  взглянула  на  небо:  дымный
след самолета над лесом круто шел к земле и терялся за вершинами деревьев.
Она  повернулась  и  прошла  мимо  веранды  в   свою   кабину.   Служитель
одобрительно улыбнулся. От деревянного настила в кабине шел тяжелый  запах
гнили и сырости - запах минувшего лета. Брусья покрылись белой плесенью, а
на полу белый цвет переходил в грязно-зеленый. Желтая краска  на  фанерных
стенах потрескалась, облупилась. Только в одном месте  она  блестела,  как
новая: яркое пятно,  небольшое,  величиной  с  блюдце.  Поперек  него  шла
карандашная надпись: "Если ты любишь женщину, то лишь она счастлива, - сам
же ты несчастен".
   Энергичный почерк. Обладатель его, как видно, неглуп, тверд  душой,  но
порой бывает и нежен. Таким почерком проставляют обычно отметки: "Хорошо",
"Неудовлетворительно" или "Весьма посредственно" на школьных сочинениях  о
Вильгельме Телле.
   - _Не подходи  так  близко  к  воде!_  Сколько  раз  тебе  говорить?  -
надрывалась мамаша. Голос был пронзительный, не сдобренный  кремом.  Нелла
расплатилась со служителем, одарила его улыбкой, и он, ухмыляясь,  взял  у
нее из рук мокрый купальник, полотенце и шапочку.
   На дороге снова  затрубил  почтовый  рожок,  фальшиво  и  бодро.  Нелла
издалека помахала рукой водителю и бегом пустилась к автобусу.
   Водитель терпеливо ждал, открыв кожаную сумку с билетами.
   - До Брунна, - сказала она.
   - В центр?
   - Нет, до Рингштрассе.
   - Два тридцать, - сказал водитель.
   Она дала ему на двадцать пфеннигов больше, сказав:
   - Сдачи не надо.
   Водитель закрыл дверь и нажал на руле кнопку сигнала. Еще раз протрубил
почтовый рожок, автобус тронулся.



18

   - Все это пора кончать, - сказал Альберт и взглянул на Мартина,  словно
ожидая от него ответа.
   Мартин молчал. Изменившееся  лицо  Альберта  пугало  его.  С  Альбертом
что-то случилось; его узнать нельзя, и Мартин не мог понять,  он  ли  один
виноват в этом и только  ли  к  его  поступку  относятся  последние  слова
Альберта.
   - Пора кончать, - повторил Альберт. - Теперь мы будем жить по-новому.
   Он явно ждал ответа, и Мартин робко спросил:
   - Как это "по-новому"?
   Но в этот момент они подъехали к церкви. Альберт затормозил,  вылез  из
машины и сказал:
   - Посиди здесь, я зайду за Больной.
   Мартин зн