ал, что Альберт просто  с  ума  сходит,  когда  он  где-нибудь
задерживается, и мысль о том, что по его вине  дядя  Альберт  четыре  часа
волновался, искал его по всему городу, теперь не давала ему покоя.  Мартин
догадывался, что Альберт жить без него не может, но сознание своей  власти
над ним не радовало, а, напротив, угнетало его. С ребятами, у которых были
настоящие отцы, этого не  случалось.  Отцы  не  волновались  и  не  теряли
голову, если сыновья  их  не  приходили  вовремя  домой.  Они  без  долгих
разговоров задавали им вечером хорошую трепку, а то и без ужина оставляли.
Наказание хотя и строгое, но  вполне  понятное.  Однако  Мартин  вовсе  не
желал, чтобы Альберт задал ему трепку. Он ждал от  него  чего-то  другого,
хотя и не мог выразить это словами, не мог даже в мыслях ясно  представить
себе, чего он  хочет.  Были  слова,  значение  которых  Мартин  толком  не
понимал, но они вызывали у него вполне определенные мысли и представления.
Думая о _безнравственном_, Мартин всегда представлял себе огромный зал и в
нем целую толпу знакомых ему женщин. Тут  были  все  -  и  _порядочные_  и
_безнравственные_. Они словно выстроились в две  шеренги.  Первой  в  ряду
_безнравственных_ стояла мать Генриха,  а  _порядочных_  возглавляла  фрау
Борусяк; она была для него воплощением нравственности.  За  ней  шла  фрау
Поске, потом фрау Ниггемайер. А его мама была где-то посредине,  у  нее  в
этом зале не было определенного места. Она металась между матерью  Генриха
и фрау Борусяк, словно персонаж из мультипликационного фильма.
   Мартин уставился на дверь ризницы, думая о том, похож ли Альберт вообще
на отца. Он решил, что не похож.  По-отечески  выглядели  старый  учитель,
столяр и, пожалуй, Глум. Но Альберт... В братья он тоже не годился. Больше
всего ему подходило быть "дядей",  но  и  от  обычного  "дяди"  он  чем-то
отличался.
   Было уже около пяти. У Мартина голова кружилась от голода. К шести  они
собирались ехать в Битенхан. Мартин подумал о том, что  дядя  Вилль  давно
уже достал удочки, опробовал их одну за другой, накопал червей  и  теперь,
наверное, чинит сеть на лужайке у самодельных футбольных ворот.  Потом  он
привяжет  сеть  проволокой  к  колышкам,  вбитым  в  землю,  и,  сияя   от
удовольствия, побежит в деревню сколачивать команду из тамошних ребят. Так
что играть можно будет пять на пять, как всегда.
   В дверях ризницы показались Альберт и Больда. Мартин перебрался  назад,
а Больда уселась рядом с Альбертом. Она повернулась  и,  притянув  к  себе
Мартина, потрепала по щеке, взъерошила ему волосы.  Ее  холодные,  влажные
пальцы пахли щелоком и мылом.  От  постоянного  мытья  полов  тонкие  руки
Больды набрякли, покраснели, на кончиках пальцев появились белесые ямочки.
   - Ну вот видишь, - сказала  Больда,  -  никуда  он  не  делся.  Зря  ты
волновался. Лучше бы отшлепал его как следует - это ему очень полезно!
   Она рассмеялась, но Альберт снова повторил, покачав головой:
   - По-новому будем жить!
   - Как "по-новому"? - робко переспросил Мартин.
   - Ты переедешь в  Битенхан,  там  окончишь  начальную  школу,  а  потом
поступишь в Брернихскую гимназию. Я сам тоже буду жить там.
   Больда беспокойно заерзала на кожаном сиденье.
   - Это еще зачем? - сказала она. - Мне даже подумать страшно, что в доме
не будет ни мальчика, ни тебя: тогда уж бери и меня с собой, я коров  умею
доить.
   Альберт ничего не ответил. Проехав по аллее до перекрестка, он на малой
скорости свернул на Гельдерлинштрассе. Мартин думал, что он остановится  у
церкви,  но  они  поехали  дальше  по  Новалисштрассе   до   поворота   на
Рингштрассе. Альберт прибавил газ; промелькнули бараки городской  окраины,
потянулись сжатые поля. Вдалеке уже виднелась роща. Альберт ехал к  старой
крепости.
   Больда украдкой посматривала на него.
   На опушке Альберт остановил машину.
   - Посидите здесь, - сказал он, - я скоро вернусь.
   Выйдя из машины, он пошел сначала по дорожке, которая круто  спускалась
к воротам старого форта. На полпути Альберт неожиданно свернул в сторону и
стал взбираться вверх по косогору. Кусты  скрыли  его,  но  вскоре  голова
Альберта снова показалась над стеной низкорослого кустарника. Он вышел  на
небольшую, расчищенную полянку, в центре которой  высился  старый  могучий
дуб. Постояв немного у дуба, Альберт  сбежал  по  крутой  насыпи  прямо  к
воротам крепости.
   - Не уезжай, - не оборачиваясь к Мартину, тихо сказала  Больда,  -  или
возьми и меня с собой.
   Голос ее дрожал, она чуть не плакала, и Мартину стало страшно.
   - На кого же ты нас оставишь? Хоть бабушку пожалей!
   Мартин не ответил, он увидел, как  на  дорожке,  словно  из-под  земли,
появился Альберт. Он быстро подошел к машине.
   - Вылезай, - сказал он Мартину, - я хочу показать тебе кое-что.
   - А ты можешь здесь подождать если хочешь, - добавил  он,  обращаясь  к
Больде.
   Но  Больда  молча  вылезла  из  машины,   и   они   втроем   пошли   по
асфальтированной дорожке вниз к воротам крепости. Мартину было не по себе.
Он несколько раз приходил сюда  с  Генрихом  и  другими  ребятами.  Именно
здесь, в кустах, он наткнулся на  Гребхаке  и  Вольтерса,  которые  делали
что-то бесстыдное. От дома до крепости  было  с  полчаса  ходьбы.  Ребятам
очень нравилось играть в пересохшем рву, окружавшем форт.
   Внизу, у крепостных стен, Рейн не был виден. Из-за  вала  торчали  лишь
мачты пароходов с разноцветными флажками. Зато с  крыши  форта  открывался
чудесный вид на Рейн. Был виден и мост, разрушенный во время бомбежки. Над
гладью воды дико громоздились искореженные стальные балки.
   У самого берега - красный гравий  теннисных  кортов,  суетящиеся  белые
фигурки игроков. Иногда  оттуда  долетают  крики,  смех,  возгласы  судьи,
восседающего на маленькой вышке. Мартин бывал здесь редко: Альберт  боялся
отпускать его одного так далеко.
   Теперь он шел, с беспокойством поглядывая на Альберта, который, видимо,
привел его сюда не без умысла. На дорожке под насыпью  было  тихо,  как  в
ущелье. Но у крепостных ворот они  сразу  услышали  смех  и  крики  детей,
игравших на крыше форта.
   - _Не подходи так близко к краю!_ - раздался голос одной из мамаш.
   На крышу вела лестница, начинавшаяся тут же у ворот. Ступени ее недавно
отремонтировали, залили бетоном. Массивные чугунные ворота были  выкрашены
в черный цвет. На  широкой  крыше  разбиты  клумбы,  цветут  розы,  журчит
фонтан. По краям крыши две  площадки,  обнесенные  невысокой  стеной.  Там
высажены молодые липки, а если взобраться на стену, - Рейн  виден  как  на
ладони.
   Мартин взбежал было вверх по лестнице, но Альберт остановился у ворот и
позвал его назад. Больда вдруг сказала Альберту:
   - Пожалуй, я пойду подожду в машине. Ты грибов хочешь купить?
   - Нет, - ответил Альберт, - я только хочу показать Мартину  каземат,  в
котором когда-то три дня продержали его отца.
   - Так это здесь было? - спросила Больда.
   Альберт кивнул, и Больда поежилась, словно от холода. Потом  она  молча
повернулась и пошла назад по дорожке.
   Пока Альберт барабанил в ворота, Мартин прочел черную надпись на желтой
вывеске: "Жорж Балломэн. Парниковые шампиньоны".
   - Здесь убили Авессалома Биллига, - сказал Альберт, - человека, который
написал портрет твоего отца.
   Мартину стало страшно. Из каземата шел густой  тяжелый  запах  -  пахло
навозом, сыростью темного погреба. Наконец заскрипели ворота  и  появилась
какая-то девушка с перепачканными в земле руками.  Она  жевала  соломинку.
Увидев Альберта, девушка протянула разочарованным тоном:
   - А я думала, навоз привезли.
   Убили?.. Убивали в кино, в детективных романах и  еще  в  библии:  Каин
убил Авеля, а Давид - Голиафа. Мартину не хотелось идти в страшный  темный
погреб, но Альберт крепко держал его за руку. В подземных  галереях  царил
полумрак. В казематах  крыша  была  сделана  из  толстого  полупрозрачного
стекла - с потолка там брезжил серый свет. Кое-где по стенам тускло горели
электрические  лампочки,  прикрытые  картонными  абажурами.  Они  освещали
высокие грядки, как бы срезанные под косым  углом.  Грядки  слоились,  как
пирожные; отдельные слои резко отличались друг от друга. В самом низу  был
слой земли, перемешанный с навозом, выше - зеленовато-желтый слой  навоза,
и потом - снова земля, но уже более темная,  почти  черная.  На  некоторых
грядках из  земли  наверху  выглядывали  чахлые  белые  уродцы-шампиньоны.
Шляпки грибов были осыпаны землей. Сами  грядки  походили  на  пюпитры,  -
какие-то таинственные  пульты,  из  которых  сами  собой  вырастали  белые
рычажки; они напоминали кнопки на регистрах органа, но выглядели зловеще и
загадочно.
   Здесь убивали людей, здесь когда-то _наци_ били и топтали сапогами  его
отца и дядю Альберта. Мартин не совсем ясно представлял  себе,  кто  такие
были эти наци. Он знал только, что Альберт говорит о них одно, а учитель в
школе - другое. В школе самым ужасным грехом считали  _безнравственность_,
но ему самому мама Генриха не казалась такой  ужасной  женщиной.  Страшным
было только то слово, которое она произнесла как-то. Альберт говорил,  что
ничего нет ужасней _наци_, а в школе их считали _не столь  уж  страшными_.
По словам учителя, на свете было кое-что пострашней, не столь  уж  страшны
_наци_, говорил он, как страшны русские.
   Девушка с соломинкой во рту пропустила их вперед, а из дощатой  кабинки
у стены навстречу им вышел мужчина в сером рабочем халате и  в  полотняном
картузе. Он курил сигарету, и казалось, что его круглое  добродушное  лицо
дымится. Серые клубы табачного дыма таяли в полумраке.
   - Вы привезли навоз? - зачастил он. - Вот чудесно! Навоз совсем  пропал
- нигде не достанешь.
   - Нет, - сказал Альберт, - я просто зашел сюда на минутку с  мальчиком.
В крепости когда-то был  концлагерь,  и  мы  сидели  здесь  вместе  с  его
покойным отцом, а одного нашего общего друга  нацисты  замучили  здесь  до
смерти.
   Человек в халате отпрянул, сигарета у него в губах  дрогнула.  Поглубже
надвинув на лоб картуз, он тихо воскликнул:
   - Mon Dieu!
   Альберт заглянул в галереи  справа  и  слева.  Сырые  мрачные  стены  с
зияющими черными провалами дверей, и повсюду  грядки,  грядки  -  зловещие
пюпитры с уродливыми белыми кнопками наверху. От грядок  подымался  легкий
пар. Мартину почудилось, что от кнопок и рычажков в землю уходят невидимые
провода. А там, глубоко под землей, таится смерть и ждет, пока  кто-нибудь
нажмет на одну из кнопок.
   На гвоздике, вбитом в стену, висело несколько серых  халатов,  у  стены
девушка с  вымазанными  руками  перебирала  грибы,  бросая  их  в  большую
корзину, стоявшую у ее ног,  а  через  застекленную  дверь  кабины  Мартин
увидел какую-то женщину, выписывающую за столом счета. Волосы у  нее  были
накручены на бигуди. Женщина старательно выводила авторучкой слова и цифры
на узких полосках бумаги. На крыше какой-то мальчишка  забарабанил  палкой
по стеклу парников. Из темноты коридора, как из пещеры, отозвалось  гулкое
эхо. Наверху пронзительно закричала одна из мамаш:
   - _Осторожней! Слышишь: осторожней!_
   - Его втоптали в землю здесь, в  одном  из  этих  коридоров,  -  сказал
Альберт, - труп так и не нашли.
   Он вдруг свернул в одну из боковых галерей и потянул за собой  Мартина.
Вскоре он остановился у входа в темную нишу. Пюпитры с  выпиравшими  вверх
уродливыми кнопками стояли там почти вплотную друг к другу.
   - Запомни, - сказал Альберт, - здесь  били  твоего  отца,  топтали  его
сапогами и меня здесь били: запомни это навсегда!
   - Mon Dieu! - сказал человек в сером халате.
   - _Что ты носишься как угорелый!_ - снова закричала мамаша наверху.
   Альберт протянул руку человеку в халате.
   - Простите за беспокойство, - сказал он и повел Мартина к выходу.
   У открытых ворот стояла малолитражка с  прицепом  -  приехал  поставщик
навоза, которого здесь,  судя  по  всему,  ждали  с  нетерпением.  Хозяин,
радостно улыбаясь, бросился к  нему.  Суетясь  и  мешая  друг  другу,  они
отцепили тележку, доверху наполненную свежим дымящимся навозом, и покатили
ее к воротам.
   - Нелегко он мне достался, - сказал приехавший.
   - Слушай, надо глядеть в оба, кто-то явно хочет подставить нам ножку  в
школе верховой езды.
   Толкая перед собой прицеп, они скрылись в  смрадном  полумраке.  Оттуда
долго еще долетали отдельные слова: "Глядеть в оба", "конкуренты",  "школа
верховой езды"... Потом из форта вышла  девушка  с  соломинкой  во  рту  и
закрыла ворота.
   Мартину очень хотелось  сбегать  на  крышу,  к  клумбам  и  к  фонтану,
посмотреть на Рейн. Неплохо было бы спуститься и в ров;  там  валяются  на
земле обомшелые куски бетона,  а  наверху  у  самого  края  растут  старые
тополя.
   Но Альберт тянул его за собой вверх,  мимо  ворот  по  асфальтированной
дорожке. У машины на насыпи сидела Больда и махала им рукой.
   - _Что ты носишься как угорелый!_ - снова  закричала  наверху  одна  из
мамаш.
   - _Осторожней! Смотри, куда идешь!_ - подхватила другая. - _Не  подходи
так близко к краю!_
   Они молча сели в машину. На этот раз позади села Больда. От нее все еще
пахло чисто вымытым полом. Смешанный запах воды, щелока  и  нашатыря.  Она
всегда подливала нашатырь в ведро.
   Мартин сел  рядом  с  Альбертом  и,  посмотрев  на  него  сбоку,  снова
испугался. За эти несколько часов Альберт словно постарел  на  много  лет,
стал таким же старым, как учитель, как столяр. Мартин догадывался,  что  в
этом виноваты _наци_. Ему стало стыдно, что он так смутно представляет  их
себе. Он знал, что Альберт говорит только правду, и был уверен, что _наци_
в самом деле очень скверные люди. Но так говорил только  один  Альберт,  а
против него множество людей, которые считают,  что  нацисты  не  столь  уж
страшны.
   Альберт крепко, до боли, сжал его руку и сказал:
   - Запомни это навсегда. И попробуй только забыть!..
   - Нет, нет, я ни за что не забуду, - поспешно ответил Мартин.
   Боль в руке там, где ее сжал Альберт, еще долго не проходила, и  Мартин
чувствовал, как все это врезается в его память - тяжелый запах,  полумрак,
навоз, странные пюпитры с кнопками, похожие на регистры  органа,  провода,
уходящие в черную землю. Там убивали людей, и он  запомнил  это  навсегда,
как и ужины в погребке у Фовинкеля.
   - Боже мой! - запричитала Больда за его спиной. - Не забирай ты от  нас
парнишку! Я все буду делать, что ты скажешь! Сил не пожалею, только оставь
его дома!
   - И Генрих тоже будет жить в Битенхане? - в свою очередь, робко спросил
Мартин.
   Он представил себе Генриха в Битенхане, без его вечных хлопот, без дяди
Лео, вспомнил, как Вилль с улыбкой  подвигает  ему  масленку,  то  и  дело
подкладывая в нее масло.
   - Ему можно поехать со мной? - спросил он  уже  настойчивей.  -  Или  я
останусь там совсем один?
   - Я буду с тобой, - ответил Альберт, - мало тебе этого? А Генрих  будет
приезжать к тебе в гости, когда захочет. Я всегда  могу  подвезти  его  на
машине, - ведь я каждый день буду ездить в город по делам. Для  вас  двоих
там места не хватит. Да и мать Генриха его не отпустит: он же помогает  ей
по хозяйству.
   - Без Вильмы Генрих не поедет, - нерешительно произнес Мартин.
   Он уже представил себе новую школу,  незнакомых  ребят.  Он  знал  лишь
несколько ребят из деревни - тех, с которыми играл в футбол.
   - Как это "без Вильмы не поедет"? Почему?
   - Лео бьет ее, когда никого нет дома. Она боится оставаться с ним  одна
и плачет.
   - Нет, это невозможно, - сказал Альберт, - не могу же я  в  самом  деле
поселить у матери сразу троих детей! Пойми, ведь не можешь  ты  всю  жизнь
вместе с Генрихом жить!
   Альберт переключил  скорость  и  молча  объехал  вокруг  евангелической
церкви. Потом он снова  заговорил,  заговорил  бесстрастно,  как  служащий
справочного   бюро.   Он   делился   чужой   премудростью,   скучно,   без
воодушевления, словно выдавал бесплатную  справку.  Текст  справки  раз  и
навсегда утвержден, и в голосе служащего полное безразличие.
   - Когда-нибудь тебе все равно придется с нами расстаться и со мной, и с
мамой, и с Генрихом. А Битенхан ведь не на  краю  света!  Тебе  там  будет
лучше.
   - Мы сейчас заедем за Генрихом?
   - Нет, позднее, - сказал Альберт, - сначала надо позвонить твоей  маме,
потом заедем домой, заберем твои вещи, все, что тебе понадобится на первое
время. Да перестань же ты хныкать!  -  сердито  добавил  он,  обращаясь  к
Больде.
   Но Больда продолжала плакать, и Мартина пугали ее  слезы.  Они  поехали
дальше. Воцарилось молчание, и слышно было только, как всхлипывает Больда.



19

   Нелла закрыла глаза,  снова  открыла  их,  потом  еще  и  еще  раз,  но
наваждение не исчезало. По аллее вереницей тянулись  теннисисты.  Они  шли
группками по двое, по трое. Молодые актеры в отутюженных  белых  брюках  -
все сплошь первые любовники. Казалось,  режиссер  проинструктировал  их  в
последний раз, напомнил о том, что  у  церковной  паперти,  напротив  дома
возлюбленной,  неуместно  пересчитывать  деньги  в  портмоне,   и   теперь
пропускал их по очереди перед объективом кинокамеры. Они бодрым шагом  шли
по аллее, в зеленоватом тенистом сумраке. Ходячие  стебли  спаржи!  Словно
целая процессия спаржевых человечков двигалась по  заранее  установленному
маршруту. Стебельки обходили вокруг церкви, пересекали улицу и  скрывались
в воротах парка. Мерещится ей все это, что ли?  Или  теннисный  клуб  дает
сегодня в парке банкет? На матч это, во всяком случае,  не  похоже.  Когда
идет матч, с кортов непрерывно доносятся глухие удары, упруго ударяются  о
землю серые резиновые мячи.
   ...Ярко-красный  гравий  кортов,  восклицания,  смех,  звон  стекла   у
буфетной стойки, уставленной бутылками с лимонадом, а  дальше  за  обрывом
движутся мачты невидимых  кораблей  с  пестрыми  флажками.  Словно  чья-то
невидимая рука управляет ими из-за кулис, тянет  их  вдоль  сцены,  и  они
исчезают на горизонте, в клубах черного дыма.
   Нелла попробовала считать стебли спаржи, дефилировавшие  по  аллее,  но
вскоре ей это надоело. Дойдя до двадцати, она сбилась со счета. А они  все
шли и шли, смеялись, разговаривали друг с другом. Резвые стебельки спаржи,
- все одинаковой величины, одинаково белые и одинаково  тонкие.  Спаржевые
фантомы, весело улыбаясь, спускались от виллы Надольте, и в  конце  концов
Нелле пришлось примириться с тем, что  это  не  сон  и  не  игра  больного
воображения. Тщетно пыталась она отогнать от себя это наваждение  -  ничто
не помогало. Серой машины Альберта нигде не было видно. А прежние  видения
не возвращались. Рай не появлялся больше в аллее. Раньше ей  почти  всегда
удавалось увидеть его, когда она этого хотела.
   ...Серебристо-серые стволы акаций  покрывались  вдруг  ядовито-зелеными
полосами.  Ржавые  мшистые  пятна  расползались   по   земле,   там,   где
скапливалась в вымоинах дождевая вода. Потом полосы  на  стволах  чернели,
будто их только что смазали дегтем. Шумела  покрытая  пылью  листва,  и  в
аллее появлялся Рай: он шел к дому  от  трамвайной  остановки.  Смертельно
усталый, в безнадежном отчаянии, он все  же  шел  домой,  к  ней.  Прежние
видения больше  не  возвращались,  зато  шагающие  стебельки  были  вполне
реальны. Нелла еще раз убедилась в этом, когда аллея опустела.  Призрачная
процессия  окончилась  самым  обычным  образом,  чем   и   доказала   свою
реальность. А Рай так и не появился  в  аллее.  Теперь  оставалось  только
закурить сигарету да ухватиться покрепче за  петлю  из  золотой  парчи  на
гардине, чтобы не упасть. Ей почудилось, что она вновь слышит  насмешливое
эхо: ...арод, ...одина... эхо, не терпевшее лжи, тяжким  проклятьем  легло
оно ей на  плечи.  Оказывается,  и  фабрика  стандартных  солдатских  вдов
выпускает иногда бракованную продукцию, даже хахаля  не  удосужилась  себе
завести.
   Клубы табачного  дыма  неподвижно  висят  в  воздухе  между