мог.
   - Ты знаешь, - Альберт слегка оживился, - у нас с Раймундом  на  фронте
так уж повелось - всех новых командиров мы классифицировали  с  предельной
точностью. Делал это, собственно, Рай. Вот  какую  характеристику  он  дал
Гезелеру: "С отличием  окончил  гимназию.  Ревностный  католик.  Собирался
изучать право, кроме того, считает себя знатоком искусства. Переписывается
с политиканствующими монахами. Болезненно честолюбив".
   - Вот это да! - воскликнул Брезгот. - Знаешь, я чувствую, что время  от
времени стоит читать стихи. Характеристика исчерпывающая, поверь мне.  Это
может быть только он! Никакой фотографии нам не нужно.
   - Да, пожалуй, не нужно, а  стихи  Рая  тебе  и  впрямь  не  мешало  бы
прочитать. Он надеялся уцелеть и уступил именно потому,  что  хотел  жить.
Ему тяжко было умирать, ведь он уступил такому  человеку,  как  Гезелер...
Повсюду валялись жестянки из-под мармелада с его  рифмованной  рекламой...
Нацистские газеты расхваливали его.
   - Постой, какие жестянки, при чем тут нацистские газеты?
   - В тысяча девятьсот тридцать пятом  году  имя  Рая  стало  приобретать
популярность в Германии.  У  него  нашлось  множество  покровителей:  ведь
покровительствовать Раю было  совершенно  безопасно.  В  своих  стихах  он
избегал  прямо  говорить  о  политике,  но  тот,  кто  умел   их   читать,
догадывался, о чем идет в них речь.  Рая  "открыл"  Шурбигель,  и  нацисты
сразу почуяли, что его стихи для них лакомый  кусок.  Они  ведь  были  так
непохожи на дурно пахнущие вирши их писак. Стихи Рая  можно  было  сделать
ходким товаром и доказать таким образом собственную широту  взглядов.  Рай
попал  в  ужасное  положение:  нацисты  похваливали   его.   Он   перестал
публиковать свои стихи, да и писать почти бросил. Вскоре  он  поступил  на
фабрику к своему тестю. В полном одиночестве чертил диаграммы, отражавшие,
какие сорта мармелада  потребляются  в  определенных  местностях,  кто  их
потребляет и в каком количестве. Он с головой ушел в  эту  работу,  изучая
статистику потребления. Данные, поступавшие из отдела сбыта, он отражал  в
диаграммах, пользуясь при этом всеми оттенками  красного.  Когда  проходил
очередной партейтаг в Нюрнберге или еще какое-нибудь нацистское сборище, у
Рая не хватало кармина. Когда я вернулся  из  Англии,  мы  стали  работать
вместе - рисовали  плакаты  и  объявления,  сочиняли  рекламные  стишки  и
лозунги. Их штамповали на жестянках с мармеладом,  и  мы  потом  во  время
войны  то  и  дело  натыкались  на  них.   А   Рай   поневоле   становился
знаменитостью, - они повсюду разыскивали его стихи и издавали их, хотя  он
и писал им, что не желает этого. Рай был вне себя. Он прямо с ума сходил.
   - Ты знал раньше Шурбигеля? - спросил Брезгот.
   - Знал. А что?
   - Как ты думаешь, может она сойтись с этим Гезелером?
   - Нет. Кстати, она знает, кто он такой.
   - То есть "как знает"?
   - Она как-то странно говорила о своем отъезде, будто намекая на что-то.
   - Куда они поехали?
   - В Брерних, на какой-то семинар.
   - Господи, - сказал Брезгот, - как бы мне хотелось поехать туда  сейчас
же!
   - Оставь, - ответил Альберт, - она сама знает, что надо делать.
   - Да? Что она может сделать?
   - Не знаю, будь уверен, - она сама с ним справится.
   - По морде бы ему надавать, да что там по  морде  -  под  зад  коленом:
лучшего он не заслуживает! Я бы его просто пристукнул.
   Альберт промолчал.
   - Мальчонка меня беспокоит. Представить себе не могу, куда он делся. Он
же знает, что мы вечером должны поехать вместе. Ты есть хочешь?
   - Хочу, - сказал Брезгот, - давай перекусим.
   - Пойдем.
   Они прошли на  кухню.  Альберт  поставил  на  газ  кастрюлю  с  тушеной
капустой, достал салатницу из холодильника. Нелла  перед  отъездом  успела
замесить тесто для блинчиков, нарезать сало для шкварок  и  смолоть  кофе.
Она провела дома три дня, не приглашая гостей.  В  доме  в  эти  дни  была
тишина и порядок. Альберт уставился на надпись на  стене  "Путь  к  сердцу
мужчины лежит через его желудок". Неожиданное  появление  Гезелера  вывело
его из равновесия. Он боялся встретиться с  живым  Гезелером;  говорить  и
думать о нем было легко. Но теперь вмешается мать Неллы, она впутает в эту
историю мальчонку. Брезгот стоял рядом и с выражением мрачной решимости на
лице смотрел, как жарятся блинчики и слегка подпрыгивают завязшие в  тесте
шкварки.
   Каждый шорох, долетавший с улицы, заставлял  Альберта  настораживаться.
Он хорошо знал походку Мартина: быстрые, легкие шаги - у мальчика  походка
Рая. Альберт знал, как скрипит садовая калитка, когда в нее входит Мартин,
- он лишь слегка  приоткрывает  ее.  Нелла  всегда  распахивает  ее  одним
рывком, и калитка стукается о вбитый в землю колышек. Мартин же приоткроет
калитку  только  наполовину  и  бочком  входит  в  сад,   и   всегда   это
сопровождается привычным шорохом. Этого шороха ждал Альберт. На сковородке
шипело масло,  глухо  бормотал  пар  в  кастрюле  с  капустой  -  все  это
раздражало Альберта, мешало ему улавливать шорохи, долетавшие снаружи.  Он
снял со сковороды первый готовый блинчик, положил его на тарелку Брезгота,
пододвинул к нему миску с салатом и сказал:
   - Ты извини меня, мне просто не по себе. Я съезжу поищу мальчонку.  Ухе
три часа, а его все нет.
   - Да ничего с ним не случится.
   - Он мог задержаться только в двух местах - туда я и заеду. А ты ешь, а
потом заваришь кофе.
   Каждый раз, когда Мартин  опаздывал  домой,  у  Альберта  разыгрывалась
фантазия. Так и теперь он был не в силах избавиться от  страшных  видений,
нахлынувших на него: уличная катастрофа, кровь,  носилки.  Он  видел,  как
падает  земля  на  крышку  гроба,  слышал,   как   поет   хор   мальчиков,
одноклассников Мартина. Так пели девочки-англичанки, ученицы  Лин,  на  ее
похоронах. "Media in Vita - Во цвете лет".  Кровь,  внезапность  смерти  -
Media in Vita. Альберт заставил себя сбавить скорость.  Медленно  проезжая
вдоль аллеи, он вглядывался в каждый куст, хотя и был уверен, что мальчика
там нет. Точно так же он был уверен, что Нелла уехала именно с  Гезелером.
Но сейчас это его совершенно не  волновало.  Миновав  кинотеатр  "Атриум",
Альберт подъехал к школе на углу  Генрихштрассе.  Пустынная,  тихая  улица
была залита солнцем. Многоголосый шум внезапно разорвал тишину - в женской
школе напротив началась перемена. Крики и смех напугали собаку,  гревшуюся
на солнце у ворот, и она,  поджав  хвост,  перебежала  на  другую  сторону
улицы.
   Он  проехал  дальше  и,  задержавшись  на  несколько  минут  у  вывески
"Столярная мастерская", просигналил подряд три раза.  В  окошке  появилась
хорошенькая улыбающаяся мордочка Генриха.
   - Мартин у тебя?
   Ответ он знал заранее.
   - Нет, - откликнулся Генрих. - Разве он еще не вернулся? Он ведь  сразу
ушел домой.
   - Нет, не вернулся. Ты поедешь с нами сегодня вечером?
   - Надо у мамы спросить.
   - Хорошо. Мы заедем за тобой.
   - Ладно.
   Оставалась только Больда. Альберт ехал так медленно, что другие  машины
то и дело обгоняли его, сердито сигналя. Не обращая на  них  внимания,  он
свернул вправо, объехал  вокруг  церкви  и  остановил  машину  у  входа  в
ризницу. Его нет и у  Больды.  Это  ясно.  Но  словно  чья-то  чужая  воля
заставила Альберта вылезть из машины, чтобы самому убедиться в этом. Media
in Vita. Дверь была прикрыта неплотно. Альберт  толкнул  ее,  прошел  мимо
ряда аккуратных шкафов, от которых, казалось, веяло прохладой.  На  крючке
рядом с сутаной причетника висело темно-коричневое пальто Больды. В  левом
кармане,  как  всегда,  -  термос  с  бульоном,  в  правом  -  сверток   с
бутербродами.
   Альберт открыл дверь ризницы и вошел в  церковь.  Он  преклонил  колени
перед алтарем и, быстро поднявшись, пошел по нему, между  рядами  стульев.
Раньше он приходил сюда  лишь  к  обедне,  и  теперь  безмолвие  огромного
пустого зала испугало его. Кругом все было тихо.  Сначала  Альберт  увидел
ведро у колонны и прислоненную к ней швабру и лишь  потом  обнаружил  саму
Больду. Она стирала пыль с  готического  орнамента  исповедальни.  Услышав
шаги, Больда повернулась, издала какое-то непонятное восклицание и пошла к
нему навстречу. У скамьи для причащающихся  они  встретились,  и  по  лицу
Больды Альберт понял, как выглядит он сам.
   - Боже мой, - сказала она, - что случилось?
   - Мальчик до сих пор не вернулся из  школы!  Он  забегал  домой,  потом
опять ушел.
   - И это все?
   - Все.
   Громкий голос Больды раздражал Альберта,  впрочем,  и  его  собственный
голос звучал громче обычного, хотя он, сам того не замечая, приглушал его.
   - Все, - повторил он, - а тебе этого мало?
   Больда улыбнулась.
   - Да придет он. Ничего с ним не случится. Он  обижается  иногда,  когда
никого не застает дома. Придет, никуда не денется, - она опять улыбнулась,
покачав головой: - Не сходи с ума!
   Альберт удивился: он и не подозревал, что  Больда  может  говорить  так
кротко и ласково. А ведь они уже семь лет жили под одной  крышей.  В  этот
миг она показалась ему почти красивой. Впервые он  заметил,  какие  у  нее
тонкие, изящные руки. Желтая суконная тряпка в ее  руке  была  совсем  еще
новая - на ней сохранилась даже  фабричная  этикетка  -  клочок  бумаги  с
силуэтом ворона.
   - Никуда он не денется, - повторила Больда, улыбаясь, - успокойся.
   - Ты думаешь? - спросил он.
   - Конечно. Не волнуйся и поезжай домой. Он скоро придет.
   Уже полуобернувшись, Больда ободряюще улыбнулась ему и потом, больше не
глядя на него, пошла назад к исповедальне.
   - Если он  здесь  появится,  немедленно  отошли  его  домой,  -  сказал
Альберт.
   Больда еще раз обернулась, кивнула головой и пошла дальше.
   Альберт еще раз преклонил колени перед алтарем и,  вновь  пройдя  через
ризницу, вышел из церкви. Искать Мартина больше негде. Он медленно  поехал
домой той же дорогой,  чувствуя,  как  спокойствие  возвращается  к  нему.
Уверенность Больды подействовала на него.
   Брезгот успел тем временем заварить кофе и поджарить второй блинчик.
   - Полюбуйся, - сказал он, взяв лежавшую на серванте газету, - вот он.
   Альберт сразу же узнал  Гезелера  -  это  была  его  смазливая  смуглая
физиономия.
   - Да, - сказал он устало, - это он.



14

   Не успев еще расплатиться с шофером  такси,  Нелла  заметила  у  дверей
Кредитного банка Гезелера. Стройный элегантный молодой  человек  меж  двух
бронзовых фигур, стоявших словно часовые по обе  стороны  входа.  Слева  -
бронзовый финансист с портфелем, справа - каменщик с мастерком.  Казалось,
они улыбались друг  другу  холодной  бронзовой  улыбкой,  отвернувшись  от
витража, который разделял  их.  Стекло  подсвечивалось  изнутри  неоновыми
трубками и  в  отдельных  местах  было  почти  прозрачным.  На  этом  фоне
отчетливо выделялась окаймленная гирляндами из цветов, колосьев,  весов  и
колес белоснежная надпись: "Кредитный банк - выгодные операции".  Буквы  в
словах "выгодные операции" были в три раза больше, чем в словах "Кредитный
банк". Гезелер стоял между финансистом и каменщиком, как  раз  под  словом
_выгодные_.
   В тот момент, когда Нелла  положила  несколько  марок  в  подставленную
ладонь шофера, Гезелер посмотрел на часы, и ей вдруг  стало  тоскливо.  Ее
неудержимо потянуло домой, к Мартину, Альберту, Глуму, к матери и  Больде.
Тщетно пыталась она воскресить  былую  ненависть  к  Гезелеру.  Теперь  он
вызывал у нее совсем иное чувство, еще непривычное, холодное и пугающее  -
скуку.
   Лобовое освещение - резкий прямой свет. Все кругом  выглядело  плоским.
Неумело  расставленные  юпитеры  были  направлены  на  скучного   молодого
человека, который  расхаживал  между  бронзовым  финансистом  и  бронзовым
каменщиком, под словом _выгодные_.
   - Ну так как же, девушка, - спросил шофер, - вылезать будем или  дальше
поедем?
   Она улыбнулась шоферу, и недовольное выражение словно смыло с его лица.
Сокращение лицевых мускулов - недорогой подарок; но он тут же выскочил  из
машины, побежал открывать ей дверцу, достал чемодан из багажника.
   А Гезелер там, у входа, опять посмотрел на часы. Да, да,  она  опоздала
уже на семь минут. Нелла зажмурилась  на  мгновенье  -  яркий  свет  резал
глаза. Ей не хотелось смотреть этот только что начавшийся фильм -  скучный
фильм, без полутонов, без настроения.
   - Нелла, дорогая, как я рад, что вы пришли!
   Она пожала его бездарную руку.
   Сверкающий лаком автомобиль,  ярко-голубой,  как  летнее  небо;  внутри
полнейший комфорт, разумеется, без вызывающей роскоши.
   Что может наделать одна ее улыбка: он покраснел, смутился.
   - Чудесная машина, - сказала она.
   - Вы не поверите, я наездил на ней уже сорок тысяч  километров.  Просто
нужно держать свои вещи в порядке.
   - Еще бы, - отозвалась она, - как же иначе! В порядке весь смысл жизни.
   Он недоверчиво посмотрел на нее.
   В  машине  все  было  как  полагается:  и  пепельница,  и  зажигалка  -
накаленная докрасна спиралька.
   Гезелер выжал сцепление и дал газ.
   Неужели так вот пришла Юдифь в стан Олоферна?  Неужели  она  зевала  во
весь рот, проходя рядом с ним мимо раскинутых шатров?
   Машину он ведет уверенно  и  не  без  изящества.  Вовремя  тормозит  на
красный свет, не упустит случая обогнать,  всегда  осторожно  выбраться  в
первый ряд. Взгляд мужественный, но, если присмотреться, немного томный. И
все это освещено "в лоб" - резким прямым светом. В ящичке над зажигалкой -
последний  номер  "Вестника".  Она  развернула  газету,  отыскала   состав
редколлегии. "Отдел культуры и искусства - Вернер Гезелер". Альберт всегда
называл его только по фамилии. Он не говорил, сколько  ему  лет,  и  Нелла
долгие годы представляла его себе совсем  другим:  высоким,  широкоплечим;
жестокий тип этакого красавца-мужчины, дельный офицер, ретивый служака.  А
тут вдруг лицо, годное в  лучшем  случае  для  кинорекламы:  "Не  забудьте
посетить замок Брерних, жемчужину немецкого барокко  в  живописной  долине
Брера!"
   Вот и окраина. Потянулись заборы, промелькнул цыганский фургон. Недавно
здесь шумела ярмарка: раскрашенные повозки, карусель  вертится  под  звуки
шарманки, ее облепили детишки. Видно, карусель крутили последний раз,  тут
же рядом сворачивали брезент, которым она  была  покрыта.  Но  даже  самые
живописные кадры теряли свою  прелесть  при  таком  освещении  и  с  таким
актером в главной роли. Дорога и та напоминала вид с почтовой открытки.
   Улыбка, еще одна. Целая очередь, выпущенная ему в лицо. Получай сполна,
голубчик! Лопай! Теперь издыхай - не пожалею! А может быть, это другой, не
тот?
   Придется тогда собраться с силами и потерпеть: ведь сейчас он  поцелует
мне руку!
   Нет, это ты, голубчик, жалкий дилетант, тупица, порвавший  ленту  моего
фильма. Твое лицо - лицо судьбы. Не мрачное, не  жестокое,  нет  -  именно
твое лицо, твоя скучная физиономия.
   Все в нем раздражало ее, даже выдержка за рулем  -  стрелка  спидометра
словно прилипла к цифре шестьдесят. Если  уж  едешь  в  машине,  то  пусть
стрелка все время дрожит около ста, тонкая  нервная  стрелка,  куда  более
чувствительная, чем руки водителя, лежащие на руле.
   Он посмотрел ей в лицо, и она трижды одарила  его  улыбкой.  Сокращение
лицевых мускулов - яд, подсыпанный заученным движением. Он  принял  его  с
благодарностью.
   Битенхан. Опрятные домики  рассыпаны  по  лесу  на  первый  взгляд  как
попало, но на самом деле общий вид продуман до мелочей.  Так  культивируют
романтику в живописных городках, приманивая туристов. Над аркой  городских
ворот вмурованное в кирпич ядро времен Тридцатилетней  войны.  Такие  ядра
изготовляют из цемента в мастерских Шмидта: закоптят его, облепят мхом - и
вот оно уже торчит в стене: старое шведское ядро.
   - Чудесный вид! - сказал он.
   - О да, чудесный, - отозвалась она.
   Вот и домик матери Альберта. Она развешивает во дворе  белье,  и  Вилль
бредет следом и подает ей прищепки. После обеда  сюда  приедет  Альберт  с
мальчиком. Они славно  отдохнут  здесь.  К  вечеру  приедет  Глум,  споет,
наверное. А в понедельник они, может быть, поедут куда-нибудь дальше.
   "Остановите машину!" - чуть не сорвалось у нее.
   Но она промолчала и лишь у поворота еще раз оглянулась. Вилль терпеливо
стоял с прищепками в руках, а мать Альберта, поставив на землю ярко-желтую
корзину, развешивала его белую ночную рубашку. Нелла с грустью смотрела на
этот флаг мира, оставшийся далеко позади, пока деревья не скрыли его.
   - Прелестные места, - сказал он.
   - Прелестные, - подтвердила она.
   Он опять недоверчиво посмотрел на нее. Быть может, что-то в  ее  голосе
заставило его насторожиться.  Но  улыбка  вновь  усыпила  его  подозрения.
Женская улыбка - чудодейственный бальзам, от которого светлеют нахмуренные
лица мужчин. "И вновь сияет солнце,  и  вновь  прекрасна  жизнь!"  Гезелер
прибавил газ, стрелка спидометра подскочила к семидесяти пяти. Он уверенно
и легко брал крутые повороты, и  все  те  же  кадры  мелькали  на  экране.
"Посетите замок Брерних, жемчужину немецкого барокко в  живописной  долине
Брера".
   Внизу журчал Брер, узкий зеленый ручеек, который давно бы уже  пересох,
если бы к нему не  подводили  воду  по  подземной  бетонной  трубе.  Пусть
по-прежнему шумит живописный ручей, придавая  идиллический  вид  окрестным
лесам  и  лугам.  А  вот  и  неизбежная  водяная  мельница.  Бодрый   стук
деревянного колеса - трогательная мелодия живописной долины Брера.
   - Боже мой, до чего же красиво! - сказал он.
   - Очень красиво, - согласилась она.
   Недоверчивый взгляд, целительная улыбка, кадры сменяют друг  друга.  На
мгновение Нелла даже забыла, что сидит рядом с  Гезелером.  Скука  сломила
ее, как внезапная болезнь. Подавляя зевоту, она  через  силу  поддерживала
"светский" разговор: только бы он не заметил, как ей скучно.
   Но нет, судя по всему, он уверен, что ей очень весело слушать рассказ о
том, как в результате длительных и запутанных  интриг  ему  удалось  стать
редактором в "Вестнике".
   Гезелер  сбавил  скорость.  По  обе  стороны  дороги  проплывал  мирный
сельский пейзаж. Живые изгороди, коровы на  лугу,  свиньи  у  заборов.  До
плотины было уже недалеко - Брер внизу вдруг забурлил, будто дикая  горная
речка. Верно, смотритель плотины повернул рычаг, и свежая вода  хлынула  в
ручей. Брер принял очередную порцию  сельской  идиллии.  Этот  фильм,  как
видно, был снят весьма добросовестным и усердным  любителем.  Серый  свет,
без полутонов. При таком освещении все  кругом  казалось  плоским,  словно
ожили вдруг фотографии в каких-то скучных альбомах. Целая куча альбомов, и
все их придется перелистать.  Мертвенно-серые  кадры,  зафиксированные  на
пленке неумелой рукой, нажавшей на спусковую  кнопку  фотоаппарата.  Точно
такие  же   серые   снимки   заполняли   альбомы   ее   школьных   подруг.
Пронумерованная скука, альбомы,  набитые  снимками,  которые  проявляли  и
печатали спесивые фотографы на модных курортах. От Фленсбурга  до  Медины,
от Кале до Карлсбада, на протяжении всего длинного пути от одного  летнего
курорта до  другого  было  увековечено  решительно  все,  что  заслуживало
увековечения. Скука группами, скука в одиночку, скука в формате 8 на 8 и в
формате 12 на 16, а кое-где скука в портретном формате. Вот она - Лотта на
берегу Мединского залива, формат 18 на 24. Это в альбоме N_12,  отражающем
девичество Лотты от выпускного экзамена до помолвки. За ним следует альбом
N_13 - о, мы не суеверны,  -  целиком  посвященный  свадьбе  и  свадебному
путешествию Лотты. Скука под фатой и без фаты, скука  невинная,  и  скука,
утратившая невинность. "А вот и папа Бернгарда!  Ты  его  уже  видела?"  -
"Нет". - "Да что ты?!" Никому неведомый весельчак, увековеченный в формате
6 на 8. Ну, а в альбоме N_14, разумеется, прелестный малютка. Мило,  боже,
как  мило!  Дерзновенная  рука  гения  отретушировала  снимок  и   нанесла
выразите