выполняет   иное,  отличное   от   других
предназначение. Так интересно протекали годы.
     Долго  ли, коротко ли,  но случилось наконец так, что старушонка совсем
перестала  вставать.  Валечка,  обожая  мать, разрывалась в отчаянии,  а наш
герой в исступлении. Ничто не должно было стоять на пути великого ученого.
     И вот, однажды летом, собралась счастливая пара отдохнуть пару выходных
дней  на  природе. Планы обсуждали задолго, решено  было  выехать в пятницу,
сразу после работы.
     Но  вернувшись домой и забежав к  маме,  Валечка обнаружила,  что  мама
мертва, а скорее еще только  уснула глубочайшим  сном, выпив несколько пачек
прописанного ей сильного снотворного.  Рядом валялась записка  с просьбой не
откачивать и планов своих не менять, потому что она устала и не хочет мешать
им жить.
     В  панике  бросилась  Валентина  к мужу,  несколько ошеломленному таким
поворотом  дела, но не  потерявшему присутствия духа, потому что, как только
Валя схватилась за телефон неотложки, он  бесповоротно положил руку на рычаг
телефона.
     Так и стояли супруги и смотрели друг другу в глаза.
     Валечка первая опустила их.
     А потом они заторопились, ни  слова не говоря друг другу, покидали вещи
в машину и, подхватив мальчонку, уехали на два выходных дня.
     Не мало воды утекло с тех пор, но не переставала плакать Валюша, добрая
душа, о  своей матери.  Но ни единого  слова упрека  не сказала  она  своему
возлюбленному мужу.
     С  Ильей же мало-помалу произошла удивительная  метаморфоза.  Пока дома
все  было не то чтобы шатко,  но как-то тревожно, и Валечка, впрочем, всегда
одобряя  действия мужа, разворачивалась и  к своей матушке, отдавая ей часть
своего  внимания, Илья чувствовал себя в чем-то несправедливо обойденным. Но
это, правда, мобилизовывало  его силы.  После же  смерти старушонки,  увидев
Валину сломленность в ту решающую минуту,  убедился  он, что  эта  женщина и
впрямь  готова  для  него на  последнее. И эта  мысль  вмиг  преобразила его
поведение.  Успокоенный невиданной  надежностью своей жены, он  затосковал у
родного  очага,  и разносторонняя  душа  его  заметалась  в  поисках  острых
впечатлений. А тут как раз, чисто случайно, и подвернулась первая бабенка.
     Впрочем,  "Дом с большой  буквы"  не потерял для него  интерес,  а  он,
наоборот,  стал  больше  превозносить  его  и оберегать от нападок всех этих
посторонних женщин. Да, если какая-нибудь и  захотела,  то вряд ли могла  бы
иметь  на  Илью  влияние, потому  что презирал он их и за "распущенность", и
вообще - безмерно.
     В год, когда прожили  они таким образом с Валюшей девять лет, случилось
замечательное событие.
     С раннего возраста, едва только начал Илья осознавать серьезность своих
желаний  - понял он, что во  что бы  то  ни стало уедет на Запад. И в  самом
деле, не тот он человек, чтобы прозябать в безвестности. Имея к тому времени
готовую диссертацию и оформляя отъездную анкету, он был практически  уверен,
что эмиграцию получит. И, действительно, никаких проблем не возникло до того
дня, пока при рассмотрении всех справок, не понадобилась последняя бумажонка
-  письмецо от первого Валиного мужа, что разрешает он своему сыну уехать из
страны.  Вот тогда и вышла  заминочка, так как бывший муж нежданно-негаданно
отказался наотрез  давать  такое  письмо.  "От сына своего  не откажусь!"  -
заявил он грозно и - ни туда, ни сюда.
     Валюша металась, рыдала, ночами не спала, ища выход, но никакие уговоры
не  помогли. Тут-то и доказала  она еще  раз ни с чем не сравнимую  любовь к
своему  Илюше:  решено  было оставить сына в России -  отцу. С тем и поехала
Валечка к бывшему супругу - договариваться. Он встретил ее сурово.
     Нельзя не сказать несколько слов  об  этой личности. Человек  этот,  по
имени Кеша, занимавшийся в жизни многими вещами, ни к чему  не  имея сильной
склонности,  живший  беспутно и  без царя  в  голове,  к  среднему  возрасту
ударился страстно в  религию, так  что простаивал  в  церкви по целым дням и
ничем другим не занимался. Впрочем, он  и раньше  был  утонченной личностью.
Теперь же он взялся воспитывать своих близких по-настоящему, исходя из самых
высших идей. Новую семью свою не кормил, так как все его время занимала одна
только  духовная  жизнь.  По  его  идее,  если  у  родственников  появлялись
какие-нибудь иные, практические потребности, то чепуха эта шла не от Бога, и
всякие такие штуки они вольны поэтому решать сами. Известно  ведь,  что если
русский чем-нибудь в жизни займется, особенно, если до того шалопайничал, то
ради  этого он все на свете похерит, все под откос пустит ради этой  новой и
главной идеи.
     Вот такого  устремленного  и  встретила  Валя.  Сына  их  от совместных
юношеских  лет он  помнил  скорее  отчасти,  ибо  за  постоянной  занятостью
молитвами и подвижнической жизнью в церкви  -  на  которую он,  как водится,
сразу положил живот свой - для  сына у  него  времени и оставаться не могло.
Так что Кеша не только не видал мальчонку многими годами, не только деньгами
не помогал, но и с  днем рождения не поздравил  ни разу. Но,  как  страстный
верующий, он  наотрез отказался  сына  за границу  отпустить, но, также, что
любопытно,  и  взять  его в  свою  семью.  На  ополоумевшие  Валины  вопросы
Иннокентий  важно  и  достойно объяснил,  что  с Божественной  точки  зрения
ребенок  должен воспитываться  матерью,  и незачем ей  ни  возить младенца к
иностранцам, ни оставлять его хоть  и  в хорошей  семье, но все-таки одного.
Валентина  же от Бога отступилась и ничего, кроме  корысти, в жизни не знает
да привыкла эгоизм свой ублажать. А Иннокентий, как  верующий, ближе стоит к
тому что истинно и лучше знает, как права ребенка соблюсти.
     Так и вернулась Валентина не солоно хлебавши.  Теперь,  на худой конец,
пригодилась бы ей  и мама. Еще горше вспомнила Валя о ней, и содрогнулась ее
душа  от  содеянного  ею.  Догнало  ее раскаяние и  такое  отчаяние, что  из
пухленькой бодрой молодухи превратилась  она в неказистую развалину. Правда,
мы не знаем чего тут было больше: ужаса за свой поступок или страх, какое же
решение примет теперь ее муж.
     Время шло и настал день, когда Илья должен был решать, что ему делать.
     Девять  совместных  лет немалый срок -  потому  не  обманули  Валентину
предчувствия, хотя она  не отдавала себе  отчета,  что догадывается о  самом
худшем.  Наконец,  Илья   поставил  последнее  условие:  или   договаривайся
как-нибудь со своим бывшим, или я уезжаю один.
     Не берусь передать, какие бури сотрясали семью в то время, сколько слез
и  слов затопили  этот счастливый "Дом с большой буквы".  Но только наступил
момент, когда  наш талантливый ученый  голубых  кровей, проживший  со  своей
"настоящей  любовью",  со  своей "жертвенницей" без  малого  десяток лет, не
оглядываясь, гарцующей походкой вышел из подъезда и канул в неизвестность.
     - Теперь ты понимаешь, - Шустер посмотрел на собеседника, - он добьется
всего, что ему надо!
     "Человека  убил!"  -  вскричал  Николай  Николаевич про себя  жалобно и
оглушенно и не нашелся, что ответить.
     - Н-да... - после  долгого молчания отозвался он,  подруливая  к своему
дому, - как это в России говорится: "Такому камень за пазуху не клади"!
     - Опять переврал! Ну, в общем, ты меня понимаешь.
     -  Слушай,  Максим,  -  Николай  Николаевич  с  интересом  наблюдал  за
приятелем, - это Илья тебе приглашение прислал?
     - Он.  Я не спорю, он немало для меня сделал.  Но  не обольщаюсь на его
счет!
     Молчаливые,  они вошли  в  дом  и  поднялись  на второй  этаж.  Николай
Николаевич   распахнул   огромные   стеклянные  двери   на  веранду.  Чудный
кипарисовый дух ворвался в комнату.
     Гость  разместился  за  столом,  посередине  которого  красовался  пока
толстомясый самовар,  а  Николай  Николаевич,  отдуваясь от  жары,  принялся
доставать  из холодильника многочисленные тарелки и мисочки и уставлять  ими
парадный стол. Холодец, селедка, немного икры, всякие разносолы  и  закуски.
Николай  Николаевич не то чтобы не любил русскую кухню, даже, скорее, совсем
не любил, но в праздник все должно быть как положено.
     Шустер, скучая, подобрал  с  дивана  тонкую  книжицу, полную  закладок.
Название гласило: "Учебник родной грамматики". На первой странице упражнение
начиналось словами:
     "Ванька был именинник и встретил богомольцев.
     Бери серп и иди молотить.
     Мужик едет в город за горохом".
     - Это что за чудо? - охнул Шустер, помахивая тетрадкой.
     - Учебник для церковной школы, чтобы детки родную речь не забывали.
     - Учебник?! - Шустер заржал.
     - Ну да, учебник, - сказал Николай Николаевич веско, - а я улучшаю его,
чтобы снова отпечатать.
     Тот уткнулся в листы и прочел:
     "У мужика сгорел кафтан.
     Наш начальник носит на пальце дорогое кольцо.
     Девочка нажала сноп ржи.
     К борщу забыли сделать кашу.
     У Коли сделался жар, и его мать пошла в церковь.
     Мои братья не пьют водки".
     Шустер  закурил,  ухмыляясь:   "Нарочно   не  придумаешь...  они  здесь
остановились на одной точке. Намертво. Навек".
     -  Погоди-ка,   погоди!  -   Николай  Николаевич  вошел  в  гостиную  с
растопыренными  руками, пораженный какой-то мыслью. - Илья мне говорил,  что
дом хочет купить, деньги, значит, собирает. И скоро поедет в Россию квартиру
разменивать. Это какую же квартиру?
     - Конечно ту самую - где Валентина живет с сыном.
     - А куда же Валя?!
     - Не его забота. Деньги-то нужны. Главное  -  разменять удачно, не дать
себя облапошить. Все права на его стороне, он - муж и пока официальный.
     Николай Николаевич не  причислял себя к чувствительным  натурам. Вернее
было бы заметить, что он презирал всякие сентиментальные  глупости. Но жизнь
Ильи поразила его своей завершенностью.

     * * *

     Шустер наблюдал, как медленно и тяжело менялось у приятеля лицо, нимало
не  разделяя его  чувств,  но  спокойно  давая  им время  отлиться  в  некую
завершенную  форму.  Действительно, Николай  Николаевич  был  смущен и  даже
потрясен услышанным,  и долго соображал,  безъязыко  бормоча что-то себе под
нос.
     - Теперь-то я убедился: Илья -  абсолютно аморальный тип, - простодушно
и горько проговорил Шустер,  взглянув на  приятеля. "Мы с тобой люди  другой
породы!" - приглашали его глаза.
     Николай Николаевич с готовностью кивнул  головой.  Шустер остро ощутил,
что  минута  настала.   Наслаждаясь  своей  властью  и  подбирая  слова,  он
непроизвольно кинул взгляд на дверь, а, затем, дружелюбно оглядев  приятеля,
сказал так:
     -   Кто,  как  не  я,  знает  Илью  вдоль  и   поперек.  Он  не  только
безнравственный тип. К сожалению, он распустился здесь окончательно, потерял
такт. Он неблагонадежен!  Позволяет себе высказывания более чем критические,
иронизирует над местным  обществом и порядками.  Свою  болтовню  он называет
свободой слова в демократической стране. Что за чушь! Свобода слова не имеет
ничего  общего  с  пустым  критиканством!  Все  зависит  от  того,  над  чем
подтрунивать. Одно дело, если вызывает улыбку обычай пить много пива. Совсем
иное - полагать, что западные люди в действительности опасны.
     -  А что,  Илья высказывания  делал? - с беспокойством перебил  Николай
Николаевич в крайнем изумлении.
     -  Ну конечно! - с  негодованием вырвалось у Шустера. - У  Илюши на все
идеи! Вот слушай.
     Он  нагнулся  к самому  уху Николая Николаевича  и быстро, жарко что-то
зашептал.
     - Путано говоришь, я уж и нить потерял... - буркнул Николай Николаевич,
почесывая  лоб. - Знаю, что ты имеешь в виду... только... в нашей стране все
по-другому! - заключил он уверенно.
     - Очень с тобой соглашаюсь, но,  боюсь, аборигены будут другого мнения.
Впрочем, - - Шустер  хитро  взглянул на собеседника, - по Илюше давно плачет
петля. Свобода  слова - это разговорчики для бедных, а разворачивать вредные
идеи никому не полагается!
     Николай  Николаевич  заложил ногу за  ногу, покачал  головой, выпячивая
губы.
     -   Неблагонадежный   субьект!  -  выскочило   у   него  откуда-то   не
употребляемое слово, и он зарумянился от удовольствия.
     Шустер с интересом  задержал  на  нем  взгляд,  усмехнулся  и  принялся
разворачивать этот танкер дальше:
     -  Ты,  Николай  прав! "Он  слегка подпорчен, как  сыр  рокфор", -  как
выразился один человек.  Мы с негодованием называем  -  вслед за  прессой  -
такие идейки  красной  пропагандой. Он, правда,  Россию критикует тоже...  -
осекся на секундочку Шустер, но тут же приободрился и с апломбом докончил: -
А все-таки это подрывает авторитеты! - и с твердостью пристукнул бокалом.
     Николай Николаевич,  приподняв  задик, торопливо подлил  гостю  вина  в
совсем еще  полный  бокал,  глаза его  пылали негодованием. Поколебавшись  с
минуту, Шустер пустил поезд под откос.
     - Так вот, Николай, я  написал письмо его шефу,  в институт. Постарался
обрисовать,  что за разложившаяся в моральном отношении личность находится в
нашем  окружении.  Какой ущерб  наносят  безнравственные разговоры  подобных
людей. И поступки... - добавил он про себя и потемнел.
     При этих словах Шустера Николай Николаевич вскинул глаза и замер.
     - Контракт у Ильи  на три года, и срок этот скоро истекает, - продолжал
Шустер  вполголоса,  не глядя в глаза приятелю. -  Теоретически,  Илья может
получить  эту  ставку  как постоянную.  Так  вот  это  надо  аннулировать...
понимаешь задачу?..
     Николай Николаевич кивнул, не произнеся ни слова  и не отрывая горячего
взгляда от лица Шустера. Приближающееся вдохновение овеяло его чело.
     - Мне нужна твоя помощь, Коля. Такое письмо  писать - не сапоги латать.
Я представляю, как я бы в России написал, в русское посольство я уже кое-что
отправил.  Но вокруг не Россия  - свои  специфические условия. Проверь язык,
подправь,  подчеркни так, чтобы сильнее  вышло, -  он  взглянул  собеседнику
прямо в глаза: - Возьмешься?
     Николай Николаевич с  бьющимся сердцем медлил,  смотря  в пол, страшась
выдать свою радость и  пытаясь угомонить гремевший внутри вихрь. Он  еще  не
знал наверняка - зачем, но чувствовал, что неоценимый случай сам идет к нему
в  руки.  Выдержав  паузу  может  быть  слишком  длинную,  он  с  наигранным
равнодушием, неуклюже краснея, взял протянутые ему бумаги.
     -  А что он сослуживцам высказывает, может  какую критику на начальство
наводит? - спросил Николай Николаевич благодарно, повторяя сложные слова.
     -  А  как же! - в восторге закричал Шустер,  - примеров -  пруд  пруди!
Директор  нашего отдела получил деньги и вместо того, чтобы взять сотрудника
на работу, купил себе дорогую машину.  Нет-нет,  конечно не себе лично, а...
директору  отдела, на которой он сам,  разумеется, и  ездит. Но по штату ему
личная машина не полагается. А этот  гусь,  Илья, критиковал  да  высмеивал!
Теперь еще,  пожалуйста, - -  Шустер с азартом перебирал ворох услышанного в
кулуарах. -  В  соседнем корпусе был  парень, экспериментатор. Ставки ему не
дали, а так, платили копейки, в общем, подачки. Но он на пособие садиться ни
в какую не хотел - талантливый  был, собака,  и науку бросить не мог.  Так и
работал, как идеалист, или как... русский. Да он и был русский.
     Уже через полгода, работая по десять часов,  он не просто что-то нашел,
а прорыв сделал  в науке, насчитал что-то, что никому до него в этой области
не удавалось. Шеф его был в полном восторге и все статьи его подписывал, как
если бы они их в соавторстве  писали, приманивая будущими деньгами. Хотя там
каждый подсобный рабочий  знал, что парень этот сам весь  результат получил.
Дальше- больше.  Пошли конференции за  рубежом. На поездки деньги нужны. Наш
герой на хлебе и молоке пробавляется,  а шеф, не мало  не сумняшись, покатил
совместные работы на конференциях  докладывать. Но назвать  их "совместными"
ему  показалось, видимо, неуместным.  Он  - для  простоты  - стал  с трибуны
говорить, что  сделаны они в  его лаборатории, под его руководством  группой
сотрудников! Лихо, а? Ну и наш трудяга в общем списке прозвучал. Поди обвини
в  замалчивании, не  подкопаешься!  Так  этот  шефюга выскочил в  герои дня:
рукоплескания,  значение,  успех  его лаборатории,  а  также  дополнительные
деньги.
     Поди около трех лет минуло, а главный наш герой так грант на проживание
и не получил.
     Тут шеф  объявляет три  новых штатных  места! О! Три одновременно!  Все
уверены:  вот уж теперь, когда у шефюги  много денег, не сможет он тому, кто
так  бескорыстно и плодотворно  на него  работал - отказать.  Время, однако,
проходит и выясняется, что он ничегошеньки ему не дал.
     И тут словно прозрение осенило нашего трудягу: вот именно теперь, ни за
что и  ни  под каким видом  не даст шеф ему денег. Гноить будет, пока тот не
выдержит такой жизни и не уйдет добровольно. А почему? Да потому, что шеф на
международных собраниях выставил себя  как автора, забрал себе чужой успех и
славу,  обокрал другого подчистую, теперь - единственно последовательный ход
для него - выкинуть талантливого человека на улицу. Обворовал да выбросил!
     А, пожалуй,  и  опасен может быть, хотя кто  он  - бесправная песчинка,
вся-то власть в руках у шефюги. Жаловаться, разве, побежишь?  Нет, батенька,
западная  демократия высшей  пробы  на  такие  случаи  не  распространяется.
Сотрудники объединятся да докажут, как дважды  два, что он, этот парень, все
у начальника  украл. Потому что они, как один, от шефа, его  денег и милости
зависят. Не станут они своим благополучием и  местом так страшно  рисковать:
кому хочется потом под забором загибаться!
     А  если кто к шефу  станет приставать да  спрашивать, отчего денег тому
столько  лет не давали, на голодном  пайке держали, то ответит он со  святым
негодованием,  что  сотрудник  этот бездельник,  работал вяло,  отношения  с
сослуживцами  наладить  не сумел. Я его  проверял  и очень терпелив  был,  а
теперь  и  выгнал!  А,  пожалуй,  возьму  на  деньги для  него  потенциально
предназначенные, двух аспирантов:  они мне насчитают груду всего, что к этой
теме относиться, и, видите, я двух человек работой обеспечу, что же лучше?
     Ну, а если на закуску наш герой вздумает куда повыше жаловаться, то все
профессора  университета  грудью встанут  на защиту  шефюги: один  раз  дашь
осечку,  а потом и  тебя скинут!  А  так - куда как любо власть иметь - своя
рука владыка. Обокрал  и выбросил! Вот представь, Николай,  - Шустер перевел
дух,  - Илья вздумал шефа и порядки  критиковать, парня  этого  защищать  во
всеуслышанье.  Говорит, в  лаборатории у  народа бесправие  полное,  а шеф -
бандит и вор.
     В России при коммунизме, говорит, - заметь! - во всяком случае  в науке
- по заслугам человека ценили, потому что люди за деньги не дрались, как псы
голодные. Выгнать тебя из института никто не мог, временных ставок  не было,
сразу же постоянные. Значит, работали  спокойно,  думая о настоящем качестве
науки. Значит,  что  ты сделал, то ты  и  есть.  Школа,  говорит, научная  -
старая, с хорошими и глубокими корнями. А, главное, не было прессинга денег,
ученые халтуру не гнали,  за деньги глотку не перегрызали. Государство же на
науку денег не жалело. Нет, ты  можешь себе представить?! - неистово завопил
Шустер, потрясая  кулачками и брызгая слюной, - чтобы  в этой поганой России
было что-то лучше, чем  здесь?! Чтобы там справедливость была?! Ну и отмочил
Илюша!  Да  мы, Николай, за  такое его в порошок  сотрем, верно  говорю?!  -
заверещал он  срывающимся  голосом, перехватив простодушный взгляд приятеля.
Лицо его порозовело, густой пот выступил на носу и щеках.
     Осознав оплошность, Николай Николаевич  нахмурился и озабоченно помахал
головой в подтверждение своего полного согласия.
     "Ах ты сучий потрох! - восторженно думал он, чувствуя, как  неожиданный
прилив сил пробивает  мертвый туман его сознания.  - Пни,  пни дружк