не больше десятка.
     - Устроился? - легко спросил Илья.
     Якобсон посмотрел юмористически:
     - О чем ты говоришь!.. -  он выдержал паузу и медленно добавил:  - Став
доктором, я был поставлен зам. директора института по науке.
     - Да  ты большой  человек!  - воскликнул  Илья и сел  чуточку поровнее,
впрочем, глядя весело и независимо.
     - Все в России знают, что  значит получить такое назначение, - смущенно
сказал Вадим, думая о чем-то другом.
     -  Удачный сплав: способности, интуиция и, что  греха  таить,  надежная
рука. - Якобсон, усмехнувшись, прибавил: - И не одна.
     - В том смысле, что вы были в близких отношениях с придержащими власть?
     Якобсон кивнул.
     - ...а ведь они, как правило, коммунисты.
     - Такая ситуация австралийцам может покажется  странной.  Но, здесь, на
Западе,  другая  система,  и  вряд  ли  бы  они  смогли разобраться  в  этих
тонкостях! - убежденно парировал  Якобсон. - Такое назначение -  это победа,
и, прежде всего, - над идеологическими врагами!
     - Вы раньше пробовали эмигрировать?
     - Жена отказалась наотрез.  У нее родственников пол-Москвы. И не бедные
люди. Да и что я нашел бы после такого места... - Соломон скривился.
     - Это  точно. И  вряд ли найдешь,  - отозвался  Илья сумрачно,  думая о
своем.
     Вдруг Вадим так громко расхохотался, что все вздрогнули:
     - Зато, Соломон, теперь вы обладаете полным выбором!
     - Здесь выбор во многом! - ответил Якобсон. -  Вот пример: прописка. Вы
забыли  это  рабское  прикрепление  к  одному  месту?  Вы  забыли эти  куцые
квартирки  -  позор и наваждение  нашей жизни? Что  далеко  ходить, возьмите
меня.  Я  работал  в  элитном  институте,  имел  отличную  зарплату,  но так
случилось, что я разошелся  с женой и, как благородный человек, оставил ей и
детям нашу четырехкомнатную квартиру на Садовом кольце. Вы безусловно знаете
это  престижное  место.  Мне  дали  другую  -  двухкомнатную.  Доктор  наук,
профессор, зам.  директора,  а  живет  в  двух  комнатах!  Слава  Богу,  это
государство дало ее бесплатно, как, впрочем, и свое паршивое  образование, а
не  то плати  им бешеные деньги за  две квартиры! Чего  захотели, коммунисты
проклятые! -  вскричал Соломон  в гневе,  сияя глазами. Он с усилием перевел
дух и продолжал спокойнее: - Одно утешение, что квартира с видом на  Кремль.
И  комнаты  тридцать  метров  каждая.   Вам  район  кинотеатра  "Ударник"  о
чем-нибудь говорит?
     -  Такая   квартира  в  Лондоне  или   Париже  стоит  сотни   тысяч?  -
поколебавшись, спросил Вадим, обращаясь к обоим.
     Якобсон недовольно хмыкнул:
     - Кажется, мой рассказ не находит понимания?..
     -  Нет,  что  вы,  продолжайте, пожалуйста!  - попросил  Вадим.  -  Это
удивительная и в своем роде очень поучительная история.
     Якобсон посмотрел подозрительно, но заговорил снова:
     - Конечно,  квартира стоит больших денег, - он как будто приосанился. -
Из-за этого моя мама и осталась в Москве.
     - Какая же связь?
     -  Она живет у себя, а мою  квартиру сдает дипломатам. Здесь  ей делать
нечего - она там отрывает!
     - Неплохо для беженки, а? - крякнул Илья.
     - Как же, и она беженка?! - разинул рот Вадим.
     - Конечно! -  воскликнул  Якобсон  и радостно  рассмеялся. - Было  бы у
русских, бегущих из бывших советских республик за спиной богатое лобби, были
бы и они беженцами!
     Вадим опустил глаза. Илья с любопытством спросил:
     -  Как  же  ты  статус беженца получил? Мы, видно,  здорово  отстали от
жизни.
     - Очень  просто: есть масса адвокатских контор, где подскажут шаги. Для
Америки  отработана   своя  система,  для   Австралии  своя  и  так   далее,
подстроенная  под  законы  разных  стран.  Раньше  было  еще  проще: написал
антисоветскую статью -  и  дело  в шляпе.  Можно  самому  сделать или купить
журналиста, если есть деньги, но нет таланта.
     - Иногда то же самое делают китайцы, - вставил Илья, но Якобсон оборвал
его:
     - Нашел кого сравнивать, дуралей! Ты бы еще этих... нелюдей вспомнил!
     - О ком ты?
     - О грязных арабах, о ком же еще!
     - Ну ты даешь! - подивился Илья, а Вадим пораженно сказал:
     - Соломон, евреи сами страдали... Это так естественно - быть гуманным к
другим народам!..
     -  Гуманизм не может распространяться на что  попало! Говорю вам, это -
недочеловеки! Мы все равно их с землей сравняем! Я здесь недавно, а заметил:
приезжает человек из России, и уже через несколько месяцев у него становится
правильное мышление.  Ну так вот... закончу я сегодня или нет, - раздраженно
заметил  он.  -   Публикация  в  прессе  это,  конечно,   сто  очков.  Можно
использовать услуги упомянутых служб,  там вы  обсуждаете  варианты. Скажем,
говорить  о погромах, оставшихся как страшное воспоминание детства, не надо:
уже  известно,  что  погромов  в России  нет.  Впрочем,  некоторые евреи  из
глубинки   иногда   с   успехом   используют   этот   фактор,  ссылаясь   на
малограмотность  и  врожденную агрессивность  населения русских  нестоличных
городов, а также на то, что проверить это практически невозможно.
     - Об этом рассказывают, - подтвердил Илья. - Один знакомый химик  носил
в отдел эмиграции  бумажки, где  были угрозы: "Убирайся отсюда,  еврей, а то
убьем!" Получил эмиграцию на автомате.
     - Эти записки у него, что же, из России? - изумленно спросил Вадим.
     - Как вы наивны! - весело рассмеялся Якобсон. - Ему дружок написал, да,
Илюша?
     - Вадим, вы просто ребенок... - покачал головой Илья.
     - Погромы сейчас процветают  в Германии,  - заметил тот. -  Современные
европейские демократы бьют турков. Новое достижение белого либерализма!
     - Черт с ними, с турками! - неприязненно отозвался Якобсон. -  Кому они
интересны? Я говорю, елки-палки,  о наших, о  настоящих  трудностях! Знаете,
дорогой,  -  добавил он авторитетно, -  современная  политика  и  социальные
отношения - это только угол зрения и верно  расставленные акценты. У  вас же
тенденция  подчеркивать несущественные детали.  Итак, я  продолжу.  Материал
обсуждается  на  словах.  После чего  бумаги идут на  эмиграцию:  сто против
одного, что ты ее получишь. Главное, подтвердить лояльность,  выразить "фуй"
к коммунистическому режиму, показать  приверженность идеалам противоположной
стороны.
     - А если я опубликую о вас статью?
     -  Тогда  через  неделю  десяток  влиятельных  организаций объявит  вас
антисемитом, - - безупречно отчеканил Якобсон.
     - Да вы же своими устами назвали Родину - дерьмом!
     - Да, это не  забудется никогда! Это  и есть заслуга. Все, в том  числе
эмиграцию, надо от-ра-ба-ты-вать! - раздельно произнес тот и заискрился.
     - Где-то я об этом  слышал... -  Вадим провел рукой по  лицу, как будто
смахивая что- то. -  Сталинские процессы!  То же выражение лояльности, то же
признание перед обществом - в обмен на нечто - баш на баш. Знакомый прием...
Повязать порукой, чтобы  в те времена  опозорить друга, брата, а здесь всего
только - Родину! Оклеветать и именно вслух - чтобы уже навсегда, навек! Боже
мой, и вы на это пошли?!
     - А кто бы сделал по-другому!
     Вадим смотрел на Якобсона,  не  в  силах  вымолвить  слова.  Он опустил
глаза, тяжело стыдясь за своего собеседника, лицо его немного побледнело.
     -  Ну ладно, мужики, - произнес Илья примирительно,  увидев перемену  в
лице Вадима  и  насладившись  эффектом, - ты, Соломон премудрый,  что тут-то
намерен делать?
     Якобсон  подобрался,  учуяв  что-то, и,  взглядывая на окаменевшее лицо
Вадима, забормотал:
     - Ну что, Илюша, тут можно делать? Работу не найти... Вот голову ломаю,
черт знает, что за условия.  Я напрягаться не намерен: государство мне бабки
как беженцу платит, медицина бесплатно,  то, се - всюду скидки да льготы. На
хрена  мне работать, если  все задарма?  Покантуюсь  так  - через  пару  лет
квартиру  бесплатную дадут. И квартирка московская стоит, никуда не денется.
А закреплюсь здесь, поеду, продам ее, бешеные деньги дадут. Надо же  от этой
проклятой страны что-нибудь  урвать, надо  с ней  честь по чести проститься,
особенно беженцу,  правда? Да, кстати, - заметил он, погрузившись в  думу, -
может сойдусь с такой же из России, у  нас  тут до  фига  беженцев. Если  не
расписываться, и я,  и она  будем пособие получать, как одинокие.  Денег!  -
прокричал он это  слово взахлеб, -  денег почти вдвое больше! Здесь все наши
так делают. Уж не знаю про ваших, университетских. А чего только в Сиднее не
навыдумывали!  Ого-го! Иногда специально разводятся ради большего пособия, а
живут-то  вместе,  хи-хи!  А  налоги  как  списывают,  а страховки! Квартиры
приписывают друг другу,  такая кухня! Крутятся - дым коромыслом идет! Ты,  я
смотрю,  салага, я бы с твоим стажем здесь - уж я бы развернулся! Запомни: в
жизни надо знать все, за что платят деньги! Начать можешь с копейки, а стать
должен человеком! Мне пока знания этой страны не хватает. Тут, брат, столько
возможностей - греби-не упускай! - быстро говорил Якобсон, дробно постукивая
каблуками по полу.
     В  этот момент  Вадим подошел к двери  и распахнул ее. Он встал рядом с
ней и не произнес ни слова.
     Илья и Якобсон вытаращили глаза. Вадим смотрел только на Якобсона, и на
лице   того,  наконец,  проступили  признаки  понимания.  Он   побагровел  и
растерянно  озирался. Руки его  внезапно  стали влажными, изо рта  почему-то
запахло, а в  голове промелькнули  пакостные слова: "Ты зашухерила всю  нашу
малину, а теперь маслину получай!"
     Илья минуту  колебался,  поглядывая  на  обоих, оценивая ситуацию и то,
зачем он пришел. Встал, отошел в сторону и отвернулся.
     - Вон  отсюда,  -  тихо сказал  Вадим мучаясь. Во рту  его пересохло, и
внезапно заболело горло.
     Он  оставил  дверь  открытой,  а  сам из  кухни  вышел в  сад.  Якобсон
поднялся, нелепо развел руками, и замер.
     - Ну спасибо тебе... - монотонно проговорил он, - к такому кретину меня
привел и - молчишь! - он как-то неуклюже, обалдело зашагал к двери и крикнул
оттуда: - Век не забуду!




Глава 13


     Илья нашел  Вадима на скамейке в  саду. Он  сел  рядом и  начал  что-то
сумбурно  объяснять, перескакивая с предмета на  предмет, как  будто не  мог
запрыгнуть на нужный путь.
     Вадим слушал  с отсутствующей улыбкой, следя  взглядом за листьями,  до
времени оторванными от насиженных веток и  в беспамятстве мятущихся в тесном
пространстве двора. Тяжелые  порывы ветра, полные  горькой влаги, в отчаянии
бросались на дом, и стройный  эвкалипт,  почуяв дождь, сбрасывал  пересохшую
кору, подставляя влаге сияющую свежестью сердцевину. Вадим повернул голову в
другую сторону...
     ...В вагоне тепло, много народа,  все спят или кимарят, раскачиваясь  в
такт перестуку, перезвону грибной электрички, поправляют корзины на коленях,
поворот,  еще,  потряхивает  на  стрелках.  Окна запотели. Утренняя  морока,
озноб,  в глазах слипшееся детское тепло, плечом к плечу, все вместе в уюте,
в предчувствии  одного, так-таки-так, так-таки-так... Повесь ветровку, уткни
в нее нос, уснешь быстрее. Пес теплым боком завалился прямо на ноги и будить
жаль. Глаза слева, впереди и здесь, и там: я знаю вас, я счастлив видеть вас
в этом теплом вагоне, пробегающим сквозь леса, звеня, сигналя, радуя  нас, -
мне дорог твой зов и скорость, и запах, и дерево твоих лавок.
     За  окном старая крыша, маленький палисадник  с последними георгинами в
эту осень, одно-два дерева глазами в окошки и сами окошки  - глазами в лес и
на  старые,  вечные железнодорожные пути.  Название станции, мир платформы -
совсем особый,  подвижный  и  теплый.  Не  торопясь  пройти вдоль, подождать
вместе, посидеть неподалеку, увидеть дорогу в лице соседа, живую связь...
     Электричка,  живая,  вечная  летунья памятью станций оплела мою  жизнь,
памятью  станций наполнила мое сердце, невидимой нитью нанизала их гирляндой
белых грибов, одела мне на грудь. Белые дерева, белые грибы, платформы белой
России, пресветлые домики твоих станций.
     Ближе, ближе.  Колышки,  столбы,  фонари и вот -  открытые  двери,  как
открытая страница самой лучшей  книги. Деревянные ступени с  платформы вниз:
они  в трещинах и прошли травы насквозь. Впереди листья на старом  асфальте,
вода и  еще листья. Шаги  вперед, рядом мелькнуло последнее  лицо, улыбка на
ходу, старая корзина. Уходит направо к далекому распадку, в его глазах удача
сегодняшнего дня. Он - это я, он - мой брат, и не надо слов.
     Под ногами  кончилась  глина, пристанционные лужи  и другое,  что нужно
станции, и дымы, и звуки. Под ногами все  больше песка, твердого,  плотного.
Он  усыпан  иголками  и  прелой  роскошью  осени. Он  двумя  колеями  дороги
раздвинул  сосны и пошел крутить в  великих  лесах.  Пробегая точную красоту
поворотов сухого бора,  валуны, поляны, влажные луга с речкой вдали, заросли
малины и  бузины,  мокрые канавы, открывшись, нечаянно  обозначившись старым
следом  грузовика,  выше  к  холмам,  где  вереск между  старых  елей  и там
несколько верных  крепких  грибов.  Соснами-черняшкой:  отличным сухарем  их
коры, еще  выше - поползнем, сверкнувшим  синей  головой и,  наконец, туда -
сквозь   воздух  небесных  проталин,  между  кронами  облаков,  подвенечными
коронами плывущими в высоте.
     И  несет  меня,  беспамятного,  сквозь  листья,  ветки,  утренний свет,
бездумно вросшего в этот мир: ставшего  мхом, ставшего грибным духом, цветом
брусники, водой между кочками, легкой звериной тропой, мятой "Беломориной" в
зубах, ставшего первым грибом, ножичком со старой ручкой, случайным цветком,
дорожкой жука-короеда, высотой сосновых  стволов, наполнивших руки  и  ноги,
ставшего  хрустящей свежестью, ставшего легким утром, первым утром на свете,
взлетающим в прозрачные небеса, но опускаясь водами, росами,  пыльцою. Теряя
очертания в этой воде, в этой росе, в этой пыльце.
     Мхами,  перелесками, серыми  гранитами,  проросшими из  земли,  вперед,
вперед  к озерам.  Они лежат, закрыв  землю,  в берегах золотых  от россыпей
лисичек. От воды идет свет. От неба идет свет. И здесь, у развороченного пня
со следами медвежьих лап, где он искал личинки, я начинаю костер.
     Под пальцами огонь теплушки. Тепло растопки и дров, тепло папирос.  Вот
кулек: огурец, вареная картошка, луковица, банка рыбы в томате. Мой пес тоже
любит картошку и рыбу в томате. Мы сидим  у  огня на лесной тропе, на лесной
воде, как раз там, где нам надо...
     Внезапно  Вадим почувствовал  человека справа. На скамейке рядом  с ним
сидел и говорил что-то Илья. Голос его был напряжен, и Вадим прислушался.
     - ...Не то интересно, чтобы разбогатеть, хотя это что-то потрясающее! Я
бы  не отказался от денег, от больших, настоящих денег! - лицо Ильи сияло. -
Несколько тысяч  -  ерунда. Я бы  зажил,  ах!  как  бы  я зажил  на  большие
деньги!..  Но кроме  этого есть  еще  кое-что в  моей жизни.  Русские  здесь
мечтают сначала  работу найти, потом дом  купить  - это почти  осуществление
жизни.  Дичь  какая-то!  Сюда уезжает, я  думаю,  вообще особый тип людей...
Н-да... Мне приходят в голову удивительные вещи. Все, кого мы знаем, люди не
"простые":  кто-то  по  науке, по  искусствам там  всяким, ни одного нет без
высшего образования, верно?
     - Вроде так.
     - Живя в  России, мы все  книжки  читали, захаживали  в театры, в музеи
иногда,  после  выставок  мнениями  обменивались,  даже  библиотеки дoмашние
собирали.  И это были  те же  самые люди. Немалый, в общем, слой. Но вот что
любопытно:  приехали они сюда,  и всю эту  "культурную  накипь"  как  ветром
сдуло! Ничем они больше не  интересуются,  не  читают годами, а если  задашь
банальный  вопрос:  что  новенького  читал?  -  посмотрят  на  тебя хмурыми,
недовольными  глазами.  Самому  же  совестно  становится, как  будто  что-то
нехорошее, нечестное  выспрашиваешь! -  он рассмеялся. - Моя идея сводится к
тому, что мы  присутствовали  при  грандиозном  оптическом обмане! В прошлой
жизни был слой, который задавал тон. Водились интеллектуалы, умницы. Читать,
знать,  посещать  -  это было модно!  Иначе нельзя, ты  бы  выпал.  Ну-с,  а
приехали они на Запад, и перед кем марку держать!
     А в России как все переродились! Будто головой в омут! Как же это вдруг
стало?  -  спросят. А  вот как.  Было христианство,  потом  коммунизм. Можно
смеяться,  но  он держал на  плаву - эта новая  религия. Но со временем  она
выродилась  в простое такое безверие. Совсем никакого Бога не стало. И тогда
округлилась  страшная  харя,  родства  и  Бога не  помнящая.  И оттого,  что
никакого Бога не помнящая  - не русская она! Это  главный  поворот. Харя эта
бесстыдна,  она  слилась  с  западным мещанством.  Идеология  капитализма  и
коммунизма - кровные братья: это царство кесаря -  беспробудный бытовой рай.
Потому и нажива теперь  в России прижилась, потому интеллигенты  скурвились,
омещанились.  Потому  и  русские на  Западе  старую шкуру  легко сбросили. А
дальше один последний шаг остался, но уж до  самого конца: в наживе русскому
слишком трудно,  но раз сумев,  он делается гаже и падает страшнее и  глубже
всех остальных!
     - Правдоподобно. - Вадим помолчал. - Тут максимализма много, я думаю...
На Западе русским новую родину полюбить  надо. А полюбить -  нелегко. Потому
что живешь и  обнаруживается, что  многое  совсем  не  так, как видилось  да
мечталось.
     - Чтобы новую  родину полюбить - надо  старую  охаивать, иначе полюбить
трудно! Вот все и  открывается. Русские деньги  зарабатывают с утра до ночи,
страдают, как собаки, на черных  работах  подрабатывая, и на таких, на какие
бы в России ни за что  не  пошли,  постыдились бы: профессорские жены  чужие
туалеты моют.  А  все  затем,  чтобы  пройти длинный  путь,  который местные
прошли, да за несколько лет.  Что бы  все  иметь, как у них!  От такой жизни
новую  родину возненавидеть можно, а? Но это - табу! Ведь бежать некуда: вот
он - край! Тогда приходит  на  помощь логика: "я лицо  теряю, а все виновата
Россия,  потому что вместо того, чтобы  деньги  сделать раньше, я  их теперь
делаю. Она-то и есть мой наиглавнейший враг!" Вот они  и убеждают  себя - до
хрипоты,  что лучше  места, чем  Запад не сыскать.  И  они  уж теперь совсем
другие, на совочных не похожие - западные!
     - Так в  этой точке,  если так рассуждают люди, себя самыми  русскими и
обнаруживают, -  возразил Вадим. -  Это  наш  родной  максимализм.  Немец, к
примеру, живет в Австралии, но ему в голову не придет от родины отказываться
да какой-то путь  за несколько  лет  проходить.  Не придет  ему в  голову  и
австралийцем становиться. Он и не задумается об этом. А, стало быть, те ваши
знакомые, кто хочет другим стать, самые-то русские и есть!
     -  Это  вы  хорошо  додумали.  Психология  родная,  и   уши  торчат!  И
ассимиляция у нас  полная, до самозабвения. От всего отрекусь, что знал,  от
всего отступлюсь, что любил - забуду! Путь надо длинный пройти, а все вокруг
чужое, ох, какое не родное. Но  без этого не убедить ни  себя, ни  других не
сможешь. С чего начинать  станешь?  С философии этого общества. Почуять  ее,
идеологию, определить всей шкурой. Затем  назвать:  слова придумать.  Понять
черточки, детали  и детальки, сквозь себя пропустить. Ну,  а тут уж до венца
недалеко: раствориться  в ней, стать, как все! Нутряная это,  необходимейшая
страсть!
     - Что ж, очень русский максимализм, когда от крови отрекаются...
     - А  иные  ведут себя  наоборот. Создают  вокруг  себя маленький  круг,
отгородившись от чужого мира. Живут тем, что любят, что ценность составляет.
Так что - я и мой мир  или слиться в едином  порыве с окружающим  до  самого
конца,  все  не только  забыв,  но  -  -  непременно!  - разлюбив  и  охаяв!
Середины-то никогда в наших  головах  не  было. Вот и  зарабатывают - все со
страстью!  Но  это пол-дела. Разбогатеть для русского  недостаточно!  - Илья
искоса  посмотрел  на  Вадима,  заулыбался,  заискрился:  - З