ми  архаических  лет,  ни  на  шаг  не
приблизили  меня  к настоящему. Все, что  осталось  - это неуловимая улыбка,
тающая вдали.  Я  искал красоту, и  это стало жизнью. Я  не создал ее, и она
разрушила  меня. Тщета попыток и  тщета моей  жизни открылась  передо  мной.
Вмиг,  до  глубины охватив значение увиденного, я  стоял, провожая  взглядом
проплывающую жизнь. Провожая все упущенное, не понятое и  не созданное мною.
Это  был тоже  я,  но  не  знакомый мне  -  родившаяся,  но  не  воплощенная
возможность.
     В  тоске брел  я  назад,  вдоль  берега  мрачной  Реки.  Ее  вода  едва
угадывалась в темноте,  и ни одна былинка не проросла  на ее берегах. Теплый
ветер больше не  поднимал меня в небеса. На лице оседали капли, напоминающие
тихий дождь в  моем родном городе. Скользя по глинистой дорожке, не убыстряя
и не замедляя шаг, я поднимался наверх, пока не оказался на берегу океана.
     Была глубокая  ночь, и она сливалась с водой. Их  детище -  гулкий мрак
засасывал меня,  как  дробящиеся  камни,  опадающие  воды,  разбитые  маяки,
пропавшие   лодки,   терпящие   караблекрушение,   оползающиеся   постройки,
теряющиеся на дне сосуды, выпотрошенные рыбы  на  берегу, закинувшие глаза в
бездонное небо, одинокая птица, оставленная стаей на темной воде, засыпанные
ракушками города и вечные храмы, давшие трещины.
     О, где твой свет - зови его! - страшной красотой  брызжущий на востоке,
горящим ключом, волнами орошающий землю - твои янтарные тени валятся опарой!
Пышный взрывной цвет  небес  отчаянным усилием  пробивает  страшную  глубину
облаков, рвется, как в упряжи, гремит, зеркальными брызгами осыпает их края!
     Возьми  меня, сделай  что-нибудь,  чтобы  не  стоять  перед невыносимой
тьмой, чтобы  не глотать пространства сырого мрака!  Эта  непостижимая жизнь
океана, как непостижимое время. Жизнь на прорыв, страстные рывки мира против
себя самого. Его кажущийся путь вперед, где любая  его секунда - разрушение!
Безысходность попыток и ложность  удач,  горечь  провалов  и  обвалы усилий!
Тоска моего сердца, тягучий грохот воды, взъерошенная ветром чайка на песке:
почему  тебе  не  спится в  глубокую  ночь?  замедленный ритм  белой  пены и
безмолвное волнение трав,  и  сдержанный,  мучительный,  как долгая  музыка,
ветер - немой, тихий путь без опознавательных знаков...
     Тропинка вывела меня на косогор,  с которого  открывался залитый огнями
бульвар   и  карусели,  наводнившие  раскинувшийся  парк.  За  ним  сверкали
стекляшками  высотки.  Я  шел  дорожкой  мимо   зазывал  в  ярких  палатках,
размалеванных   одинаково,  со  слишком  громкой  музыкой.   Я   разглядывал
расхристанную толпу, вспоминая разные изящные  описания уличных  празднеств,
но видел  только  натужное  веселье. Я  понял,  что  мне  не  смешаться.  Не
смешаться  тебе,  не играть на дудке, не потешать  публику, роняя штаны.  Не
понять,  не  оценить.  Проходя публичные сады,  не  глотать приторную  вату,
улыбаясь сладко, а также не пить  пиво, выставив вперед ногу. Не  смеяться и
не   обжираться  тебе  в  публичном  зоосаде,  сидя  в  шумной  компании,  и
разглядывать новые лица, делая вид, что не замечаешь.
     Здесь и там, в прошлой жизни и в  будущей, на глинистых косогорах и под
стенами стеклянных  учреждений, где сидят  чиновники, серьезно смотря  перед
собой, иногда теряя бумажки, а также в безликих парках и пересушенных  зноем
равнинах бредить тебе о запахах  сочной зелени оставленной страны, о простых
цветах и траве по колено, о  майских жуках и настоящих певчих птицах, лесных
дорожках, не ведущих к  неистребимой  частной собственности, о  счастьи идти
куда вздумается, напрямик, по траве через луг - к  озеру  и дальше,  дальше,
сколько  хочешь - по свободной и ослепительно  красивой земле!  Видеть,  как
наяву, ее родные линии, сердечность понятного тебе пространства. Просыпаться
среди ночи  в жаркой спальне чужой страны от запаха грибов и дымка из баньки
на  берегу. Грезить, держа  в  каждом глазу по стеклянному озеру поднебесной
красы.  Умирать  от  тонкой печали  Вивальди  и  каждой  хорошей  книги,  от
невыносимого чувства  события в каждое новое утро, смотря в безбрежные глаза
маленькой Динки, гениальной, как все малыши. Вычислять тебе неведомые знаки,
проступающие  перед  твоими  глазами,  проваливаться в каждом  шаге,  томясь
сердцем,  хватаясь за  стены, покрываться  сеткой  распада, как  проморенный
ствол, прорастать ветками и корнями, ронять кору и листья,  ронять и терять,
терять  и ронять до  боли,  до  века... Здесь и там,  в  прошлой  жизни  и в
будущей,  разглядывая  прекрасные  тени,  быть  тебе  одному,  лишь  изредка
заболевая иллюзией,  горечью, не  переходимого ни вброд, ни в плавь, отмеряя
пространства до зовущих огней. Бежать к ним, падая в их сияющий свет, желать
добра  всем  возлюбленным,  нежно и  сильно любить,  чтобы уже  совсем скоро
причинять  муку и  наносить  раны. Сходить с ума, надеяться, ждать, не  зная
конца беде, утешать и  плакать вместе,  не в  силах понять друг друга. Не  в
силах быть вместе.
     Я думал о ней, о женщине, которую я полюбил и которая стала моей женой.
Я думал,  что  я сделал с ней за эти годы и как она несчастна со мной.  Знак
разрушения проступил сразу, и я знаю отчего. Оттого, что  я так сильно любил
до нее  другую. Сколько лет я искупаю это перед ней,  но радости не  смог ей
прибавить. Жалея ее, что  ты натворил со  своею матерью? И что будет с твоей
букашкой!
     Дрожащие  сумерки наполнили мои глаза. Тонко светятся деревья. Карусели
лязгают  голыми  цепями, парк опустел,  в  водотоках струится  вода,  небеса
темны.  Я стою,  а, может быть, иду, смотрю на кусты, жалею больных и сирых,
забываю сесть- посидеть, хочу позвонить маме в Россию, но не имею денег.
     Своей дрожащей рукой проведи линию между тем  и этим, между безумием  и
правдой, прошлым осуждением и нынешним оправданием, страстью и еще страстью,
желанием  понимания и реальностью неприятия. Найди концы и  начала,  задумай
светлый путь, не увлекай родных  той дорогой, которую они согласятся пройти,
любя  тебя, но  которую они не выбрали  бы -  будь  ты  другим. Дай им  быть
безгрешными рядом с тобой.  Тебе не закрыться рукой, не произнести слова. Ты
испуган рваными  тенями над  головой? Куда ты бежишь от  своей настороженной
совести? Как темен  ветер вокруг, выбелен, наг и страшен взгляд Луны. В этом
кромешном  городе, неся,  задыхаясь, свои  провалы и  свой берег  Реки,  ты,
наконец, примешь: голотень и мор, всплески воды, чувств и событий, раскрытые
объятия  любимой,  а также Иуды,  все  степени  поведения  и меры наказания,
вспоротую глубину сердца в глубине ночи, где голубиные очи с пустотой внутри
и повсюду. Ты примешь одиночество как существо жизни, а также приговор.
     Ты знаешь, о чем я  говорю.  Однажды -  как каждый  из нас! - ты будешь
взят на сумрачные Берега и перед тобой пройдет твоя жизнь и твой собственный
Ход:  узрит  свет  жаждущий  забвения  и  обретет  силы додумать,  допонять,
доделать, дожить.
     Шквал сырого ветра  рвал  в куски, гремел в безумии ночи  металлической
крышей.  С  мокрым  лицом я  стоял  у  порога  моего дома  не  в  силах  его
переступить.


Глава 14

     Он открыл дверь и сделал шаг.
     Внутри стало легче.  Нежность дома, сонная  разогретость глубокого уюта
охватили  его  роскошным  и  привычным  теплом. Вадим  присел  на  маленький
стульчик в прихожей, закрыл глаза. Дом шуршал, едва ощутимо двигался. Тонкие
звуки   ночной   жизни   обступили   его   едва   уловимым   поскрипыванием,
пощелкиванием.  Кто-то пискнул,  потом  загадочным  шелестом  ожила крыша. В
ответ вздохнули рамы, створки, мягко задвигалось что-то справа.  Затрепетали
листья  за окном, и тоненькие  коготки  легко сбежали по дереву вниз. Слушая
знакомую тихую жизнь, Вадим мало-помалу успокоился.
     Осторожно,  стараясь не  наступить на что-нибудь  в  темноте,  он  снял
башмаки и куртку. Наощупь сложил их в углу и в носках, крадучись, повернул к
комнате Динки.  Когда он шел мимо спальни, где спала жена, он уловил сильный
запах табака. Это было странно, потому что Лена запрещала кому бы то ни было
курить в спальне. Вадим постоял, устало и рассеянно  соображая, и, ничего не
придумав,  тяжело  передвигая  ноги,  пошел  дальше.  У  Динкиной  двери  он
оглянулся и бесшумно открыл дверь.
     Сквозь легкие  шторы в волнении ложились на пол  мерцающие узоры. Ткань
двигалась,  временами  оживленно  приподнимаясь,  и тогда  по  лицу  малышки
пробегали  тихие волны. Динка  спала крепко, тоненько  подсвистывая.  Одеяло
было почти на полу, и она его неустанно спихивала, слегка дергая ногой.
     Вадим запер  дверь и  осторожно  привалился  спиной к Динкиной кровати.
Луна, проводившая его  от Реки до этой комнаты, вновь посмотрела в его лицо,
и он  понял, что вымотан. Глядя в ее  бездушные и сияющие очи, он  как будто
начал проседать,  сочиться сквозь ладони,  глаза,  сочленения ног и  рук.  В
глубокой задумчивости  сидел он,  поникнув головой,  не  видя ничего вокруг.
Наконец, пересилив себя, встал, задернул штору и вернулся на место.
     Дитя нежно посапывало. Он смотрел на разогретые щечки малышки, слушая и
дыша  ею,  приникая  сердцем  к этому спасению,  и  ощутил,  как мало-помалу
усталость оставляет  его в глубокой благодати детского сна. И тогда властные
токи  покоя и забвения прошли сквозь  его  сердце  и  тихо полились из глаз.
Постаревший  и разбитый, он  плакал  от бесплодности  попыток, бессилия даже
поправить  что-нибудь  в  этой  горечи  и  скоротечности лет,  проливающихся
неудержимым, горячим потоком мимо, мимо, в никуда, не  оставляя ни следа, ни
знака. Пробегая, пронося - в равнодушной  бессмыслице пожирая годы - страшно
и  бесцельно. Только тонкие  листики памяти, тревожные  и хрупкие слепки, не
видимые никому на свете, напоминают, что жизнь была.
     Немало прошло времени. Вадим перестал чувствовать его: наступила лучшая
минута.
     Медленно  лег  он на  спину,  разглядывая тонкий рисунок  начинающегося
утра.  Бубенцом прозвенела первая птица. Нежно затрепетали последним  светом
звезды.  Тонкая  влага  наполнила  дом. В  самом деле, стало  прохладно, мир
переменился.
     Вадим подтянул колени, содрогнувшись от предутреннего озноба. Он решил,
что будет спать рядом с Динкой и, стащив с дивана подушку, подсунул себе под
голову.  На минуту закрыл глаза и  внезапно осознал, что не уснет без  чашки
чего-нибудь горячего.
     Он  медленно сел  и нерешительно посмотрел  на дверь. Прислушался. Было
очень тихо  и покойно. Вадим сделал движение подняться, но почему-то медлил,
безотчетно осмотрел комнату,  как  будто ощущая  что-то предостерегающее. Он
вновь приподнялся, собираясь пойти, и опять  рассеянно скользнув взглядом по
двери, неуклюже  опустился  на ковер. Посмотрел в  окно, растерянно  оглядел
Динку.  Прислушался к своим чувствам. Кроме какой-то тревоги, очень хотелось
пить. Преодолевая явную неохоту, он встал и нетвердыми шагами вышел в кухню.
     Она, как всегда, сверкала аккуратностью. Это было  скорее приятно, но в
полном   отсутствии  лишних   предметов,   каждый  раз  после   употребления
скрупулезно расставляемых на места,  в  идеальной чистоте поверхностей  было
также  что-то  мелочное,  навязчивое, даже  выхолощенное. Единственным живым
присутствием  был  невыдохшийся запах  табака. Видимо, Лена  курила  повсюду
вечером  и,  может  быть,  даже ночью.  Отметив  это  краем сознания,  Вадим
внутренне напрягся, чувствуя  необычность этого; а также, как  всегда, когда
отдаленно ощущал  присутствие Лены. Непроизвольно стараясь передвигаться все
тише, он поставил чайник и сделал бутерброд.
     За  окном  светало.  Вадим погасил свет, постоял у окна.  Затем заварил
чай, понюхал его и, не утерпев, глотнул обжигающую влагу. Обрадовался, попил
еще и внезапно оглянулся через плечо.
     На пороге стояла Лена.  Она тяжело  и отрешенно смотрела, как  он пьет.
Вадим осторожно поставил чашку на стол.
     - Привет! - сказал он.
     Она молчала.
     - Я... - начал он, но Лена оборвала его:
     - Я не интересуюсь,  где  ты  бываешь.  Это твоя жизнь, и она  меня  не
касается!
     - Ты...
     - И почему ты проводишь дни вне дома! где и с кем!
     Лена произносила  слова благодушно и слегка  небрежно,  если не сказать
игриво. Но  это  входило  в такое  противоречие  с ее  горевшими глазами,  в
которых не  было ни тени сна, что  Вадим содрогнулся и устрашился, зная, что
жена может сорваться, не чуя под собою ног.
     - Я хочу с  тобой поговорить,  - мягко  сказал он. -  Со  мной  сегодня
случилось...
     Лена с холодной иронией смотрела на мужа. Услышав его голос, она начала
темнеть, быстро меняясь в лице, и заговорила лживо и неестественно, стараясь
казаться равнодушной, но все более ожесточаясь:
     -  Ты  - слабак, я  всегда держала тебя за ребенка.  Но я сама  слишком
добра и не  научилась игнорировать  тебя  так  долго,  как надо.  Учить  так
крепко,  как  надо!  Ты  всегда пользовался моей добротой.  И  поэтому ты не
уважаешь меня и пренебрегаешь мной.  Я неплохо научилась разбираться в твоей
психологии! - торжествующе заключила она.
     - Послушай, давай отложим до более подходящего времени! - попросил он в
волнении. - Скоро утро, мы устали...
     Но как будто в пустоте прозвучали его слова.
     -  Нет,  дорогой!  -  воскликнула  она,  и  в  ее  голосе   послышалось
недоумение. -  Как раз  сейчас  подходящее  время.  Несмотря  на твои ночные
похождения!
     Вадим подавленно молчал.
     - Мне нечего сказать, - проговорил он.
     -  А я  ничего от тебя не  жду,  между прочим! - Лена неожиданно хрипло
рассмеялась,  как будто с пересохшим  горлом. - Ты  разве что-нибудь можешь,
кроме идиотской  вселенской  печали. А  эта фальшивая,  вечно лезущая вперед
совестливость, что за чушь, прости Господи! Под кого косишь, культура?! Нет,
нет -  "кулютра",  ха-ха! Что ты  корчишь  из себя,  дурак набитый?! - она с
ненавистью разглядывала его измученное лицо с тяжелыми тенями под глазами и,
казалось, смаковала слова: -  Выискался богоискатель - давить вас  надо! Вас
давили и  давят, и  всегда будут истреблять, выпендрюжников!  Твое  место не
здесь, среди богатых  и  умных,  а  в  заднице!  Недаром  сюда самые ловкие,
хваткие - только  лучшие люди прорываются.  Те, кто умеет счастье выгрызать.
Самый сок! А ты, "ку-лют-ра", ты на что годен? Хочу в Европу, в музей. Да ты
ни черта не можешь, что каждый нормальный мужик может! - взвизгнула она, дав
себе полную волю. - Деньги, деньги надо  в дом  приносить! Купить машину, да
не  развалюху,  а дорогую, новую,  не хуже,  чем у людей! Потом копить долго
и... и...
     - ...со сладостью? - вырвалось у Вадима.
     Она разъярилась:
     - Именно так! Набрать денег, чтобы купить дом! Понимаешь ты, раздолбай,
дом!  - толчками выкрикивала  она с неутоленной  страстью. -  Чтобы  мне  не
краснеть: у всех есть, а у меня нет! Я не хочу, не желаю быть хуже других! -
она побледнела, лицо ее сильно осунулось и неожиданно начал срываться голос.
- Мне плевать на то, что ты презираешь  это. А я  не презираю! Хочу  дорогую
жизнь! Хочу...  чтобы... они... завидовали!!! - мощно  взревела она.  - А ты
должен  деньги  заколачивать  и  с  женой  спать,  понятно?!!  Это  цель для
настоящего мужика! Что я с  тобой имею: паршивые заработки от статеек, чужой
дом на прокат и никаких перспектив!
     - Зачем ты за меня вышла? - дрожащим голосом проговорил Вадим.
     - Я... между прочим... я!.. - беспорядочно крикнула она.
     - ...расчитывала, что люди меняются к лучшему?
     - Совершенно верно! Вначале у тебя было правильное направление: когда я
квартиру  твоей матери для нас выцарапала,  ты ведь не остановил  меня, а, в
сущности,  был со  мной согласен, не  так ли?!  - прошипела она,  и пламенем
точно попавшей мести вспыхнули ее глаза.
     Вадим   спал  с  лица.   Лена  заметила   это  и  на  секунду  застыла,
почувствовав, что  перебрала.  Она  прокашлялась и,  включив воду, принялась
неистово мыть раковину. Через минуту  насторожилась и обернулась посмотреть,
где Вадим. Он сидел недвижим.
     Тогда она подумала и добавила:
     - Я  не говорю про мое здоровье.  До  чего ты  меня довел в России -  в
автобусе не проехать!  А курево? Да я  с вечера почти пачку высадила - голые
нервы!  - взвизгнула она,  голос ее  сорвался, пошел вверх, шея покраснела и
вспухла: - Ты  у  нас, известное дело, философ, - весь  в мыслях, творческом
поиске! А мне нужно, чтобы  ты трахался вовремя!  Кто будет твой супружеский
долг выполнять?! - заорала она громовым голосом.
     -  Тот, кто будет  супругом, - пробормотал Вадим  и глубоко заглянул  в
глаза жены потрясенным взором.
     - А ты кто же тогда?!
     - А я - тряпка и дурак набитый.
     Лена опустила глаза и отвернулась от мужа.
     Оба  были  оглушены  стремительным  поворотом  событий.  Но  она  знала
бесконечность  его  терпения  и  не  сомневалась, что  этот профилактический
разговор, правда  несколько выскочивший  из  обычных  рамок,  и  последующий
запланированный  разрыв  - для обучения  - должны  перепугать  Вадима.  Она,
отвернувшись, ждала его  раскаяния, нежности и заверения, что с этого дня он
станет другим. В комнате повисла грозная тишина.
     Лена напряженно ждала.
     Вадим не двигался и молчал.
     Постояв, она повернулась и недоуменно взглянула на него. Он не  смотрел
на нее  и не шел навстречу. Она почувствовала себя уязвленно. "Дожимая" его,
она проговорила сумрачно и с уверенной расстановкой:
     - На этот раз - все. Собирай манатки.
     Вадим не шелохнулся и не реагировал. После долгого молчания он медленно
поднял на нее глаза и, глядя с напугавшим Лену выражением, спросил:
     - Ты отдашь мне Динку? - голос его был неузнаваем.
     -  Какая  чушь! - вспыхнула Лена  в  удивлении от  неуместного вопроса.
Накатанный сценарий дал осечку. От  растерянности она рявкнула ожесточенно и
грубо: -  Я  -  мать! Дина  останется со  мной! -  и в растерзанных чувствах
выбежала вон.
     Вадим сидел в бесчувствии.
     Окно  наливалось  желто-розовым  волшебным  светом.  Птахи  свистели  в
кустах. Невинный день открывал светлые глаза.
     Вдруг дверь распахнулась,  и Лена выросла на пороге: красная, жалобная,
дрожащая, ждущая счастливого конца,  но несущаяся напролом без тормозов - из
гордости,  из  отчаяния  - потому что нельзя  остановиться,  уронить себя, а
нужно утвердить и доказать!
     - Что ты можешь  ей  дать?! Не валяй дурака, даже не мечтай! - страстно
выкрикивала она, с отчаянием глядя на мужа. Но он не поднимал глаз. - Я тебе
говорю,  тебе! - кричала она, а сзади звучало: "Взгляни же на меня! Я - зря!
Не хотела, не хотела!"
     Он молчал не шевелясь.
     Она заметалась, ничего не понимая, не отдавая  себе отчета в содеянном,
но  остро ощутив  накатившую  беду. Но не  умея в нужный  момент свернуть  с
начатого, остановиться,  привыкнув быть безусловно ведущей, она в эту минуту
не чувствовала, откуда может прийти спасение.
     - Давай по-хорошему договоримся, чего ребенка травмировать! - угрожающе
воскликнула  она, подождала,  что  скажет  Вадим, и,  потоптавшись, вышла. В
коридоре слезы брызнули у нее из глаз, горло перехватило, она бессознательно
пробежала  несколько  шагов,  назад,  снова вперед.  Усилием  воли  сдержала
"слабые" слезы  и, почти в панике, за долю секунды,  зная, что надо  принять
какое-то решение и решение должно  быть "достойным", она, терзаясь и не зная
иного выхода, полетела по накатанному пути - силой выбивать победу!
     Вадим не успел подняться с места, как дверь открылась, и Лена порывисто
подбежала к нему, задыхаясь, с искаженным лицом:
     - Ты!  Ты во  всем  виноват! И в Питере как... ты... со мной?!  И здесь
тоже! Что  ты мне дал?!  - кричала она  в полном  беспамятстве, и в этом был
страстный призыв, но Вадим уже перестал соображать.
     Потрясенная  до  основания  случившимся,  его молчан