одить за молоком? - продолжала Ирина Александровна
мягко. - Вадик любит на ночь выпить горячего молочка, когда уснуть не может.
В последнее время он спит плохо - круги под глазами, осунулся весь.
     Лена смотрела, как Ирина Александровна моет посуду, и казалось, что это
олень,  стоя  на освещенной опушке,  поводит чутко торчащими ушами, стараясь
уловить еле слышные звуки и шорохи.
     - Да, кажется, он в порядке... -  протянула она аккуратно,  не поднимая
глаз. - Правда, работы много, надо какой-то доклад приготовить.
     -  Не  доклад,  а   важное  исследование!  Вадик  становится  серьезным
искусствоведом. Последние  его работы были напечатаны... А, что, Леночка, вы
об этом не  знаете? - прервала она себя  и, улыбаясь, посмотрела на  молодую
женщину.
     - Знаю, конечно, он рассказывал!
     -  Ага...  Вадик  быстро идет  в гору, его работы  ценят.  Это, кстати,
непросто, когда вокруг  много отличных специалистов.  -  Ирина Александровна
взглянула  на  невестку,  и  в  ее  красивых  глазах  промелькнуло  какое-то
неуловимое выражение. -  Он, Леночка,  человек творческий. И деликатный. Ему
нужен покой, отдохновение, всякие посторонние  вещи могут только помешать, -
тонкая, не явная усмешка скользнула и погасла  на ее губах. Сомнений быть не
могло  - это  был вызов! Лена мгновенно ощутила это всем  своим существом  и
хотела  крикнуть:  "Кого  вы   называете  посторонним?!",  но  вместо  этого
промолчала и совершенно неожиданно для себя сказала:
     - Я  тоже  интересуюсь искусством. Вадик составил список  книг, которые
мне надо прочитать.
     - Жаль только, Леночка, что вам не дали этого в детстве. Я представляю,
как трудно начинать все сначала!
     -  Почему  же! -  вспыхнула, не удержавшись,  Лена, -  я просто другими
вещами  интересовалась!  Открытки собирала,  на  волейбол  ходила долго, еще
музыка.
     - А музыку  вы  какую  предпочитаете:  камерную  или  симфоническую?  -
невинно спросила Ирина Александровна.
     - Нет... я эстраду, пластинки покупала.
     - Понимаю... - Ирина Александровна  саркастически посмотрела на Лену. -
Как  бы  вам это  объяснить...  Есть  жизнь разных  уровней,  и  эти  уровни
смешиваются с большим трудом.  Людям из  разных кругов  бывает сложно понять
друг друга,  найти верный тон в жизни друг с  другом. Найти взаимопонимание.
Если вы  понимаете,  о  чем я  говорю? А  без верного тона  совместная жизнь
становится невозможной.
     - Вообще-то я согласна, только  почему вы считаете, что у нас с Вадиком
нет  понимания?  -  проговорила  Лена  с  внезапной  и  глубокой  досадой  и
рассердилась,  что так  явно  выдала  свои  чувства.  Она  чувствовала  себя
уязвленной и понимала, что свекровь говорит с ней так, именно чтобы ужалить,
но впрямую сказать не могла и оттого  еще более ощущала свое  бессилие перед
этой умной, оскорбляющей ее женщиной.
     - Вадик меня любит, Ирина Александровна, и я его тоже!
     - Да... он еще  слишком вас любит... - прищурившись, сказала вполголоса
Ирина  Александровна  и с натугой  улыбнулась. -  Вам нужно, Лена,  найти  с
Вадиком верный тон. Вы, конечно, понимаете, что за эмоциональный климат дома
отвечает  женщина.  Особенно,  если  вы  имеете  дело  с  такой  незаурядной
личностью,  как  Вадик.  Вы  же  не  станете  отрицать, что  вы несколько...
простоваты  для  него?  -  Ирина  Александровна  длинно улыбнулась,  а  Лена
конвульсивно  дернула ногой, сильно растерявшись  от столь прямого  выпада и
еще  потому,  что,  может быть, что- то от этого могло быть правдой, которую
она сама понимала и от которой мучилась, а в то же время вовсе не правдой, а
явным оскорблением.
     Нагнувшись, Лена  медленно  развязала  шнурки, сняла ботинок и, глубоко
запустив  руку вовнутрь,  принялась разглаживать невидимые складки.  Так  же
спокойно надела она  ботинок на  ногу. Ирина Александровна смотрела  на  нее
разочарованно.  Но когда Лена медленно  подняла  голову  и взглянула в глаза
свекрови, Ирина  Александровна чуть не вскрикнула. На нее смотрел неумолимый
взгляд, никогда невидимый ею прежде на лице этой миловидной женщины.
     - Вы оттого это говорите,  Ирина  Александровна, - начала тихо и слегка
заторможенно Лена,  не спуская горящего взгляда с лица свекрови,  -  что  вы
Вадика ревнуете. Раньше вы  с ним жили, для себя его растили - один сыночек!
И  вдруг  появляется  женщина  -  моложе  вас,  привлекательная,  да, да!  -
повторила  она в упоении, чувствуя, что  поймала верную точку, -  для вашего
сына привлекательная,  которую он любит и с  которой он спит вот  тут, около
вашей стенки! А вы этого вынести не можете! Что же это значит? А значит - вы
как женщина его ревнуете! Выходит, ревнуете его не только,  как  мать, а как
женщина мужчину, который другую хочет!
     Ирина Александровна махала на Лену руками, то затыкая уши, то порываясь
бежать куда-то, и, наконец, прокричала как будто толчками, не помня себя:
     - Как вы смеете! Какая грязь! Вот! Так и знала - пошлячка, плебейка! Из
грязи да в князи!
     - Ах, в князи! Какие же тут князи?!  - задыхалась Лена, шалея. - Что же
вы с нами так держались?!
     - Как держалась? Что вы мелете?!!
     - Забыли? Раз мы дверь  не  заперли, думали, не нужно - понимаете! А вы
ворвались без стука и - шасть в шкаф за полотенцем. И роетесь, и роетесь, то
к двери  -  уходить, то опять - назад. Мы не  люди?! Нашу  жизнь  уважать не
надо?!  В другой раз мы  с Вадиком  лежим, целуемся, а  вы  входите  и  мило
говорите:  "Пойдемте,  чайку попьем",  и  стоите над  нами!  Вадик  говорит:
"Мамуля, сюда нельзя". А вы опять повторяете: "Посидим, чайку  попьем!" Я от
стыда за  вас готова была провалиться!  Он и в  третий  раз  говорит  совсем
замученно: "Мама, мы  заняты, выйди".  А вы  что?! Улыбаетесь и смотрите,  и
смотрите!!! Мы  с Вадиком  о  вас  говорили,  и знаете,  что он  сказал?  Он
выгораживал вас - как же, мамуля родная! - а потом и говорит: "Знаешь, Лена,
мама хотела бы, чтобы мы расстались". Я говорю: "Как же ты о своей маме  так
думаешь?", а он: "Да и твоя мама тоже. И любая наша знакомая, любая женщина,
которая нас  встретит  и  увидит,  что  мы  сильно любим  друг друга,  сразу
безотчетно захочет нас развести". - "И мама?" - "Да, и мама".
     Ирина Александровна онемела, схватившись  за сердце, и казалось: она то
ли  убьет  сейчас  Лену  своими  собственными  руками,  то  ли  грохнется  в
бесчувствии. Но Лену несло, и доселе скрываемая  непримиримость и бессильная
ревность с ревом и наслаждением, наконец, обрушились наружу.
     -  А что вы в  коридоре вытворяли! У нас гости, все чинно, гладко, люди
искусства и вы,  вы - во главе -  голубых кровей! А потом  все разошлись, мы
втроем  стоим,  разговариваем, и  вдруг  вы юбку поднимаете  до  шеи и давай
комбинацию  свою  кружевную одергивать. Видели б вас гости в  ту минуту! Вот
гадость-то! А жалко, что не видели!
     -  Плебейка!  Вон  из  моего  дома!  -  не помня  себя  крикнула  Ирина
Александровна.
     - Вон, говорите?! Да я ни  ногой сюда не ступлю и детей наших не покажу
вам  никогда! Не  ждите и не  надейтесь,  и  не  просите! - кричала  Лена  в
яростном  восторге,  чувствуя,  что  выиграла.  Не  медля   ни  минуты,  она
отправилась со своими пожитками в город и,  позвонив  мне оттуда на  работу,
сообщила, что с этого дня мы  будем  жить сами. Ни она, ни мама не объяснили
мне подробности  случившегося,  как будто они договорились  между собой, как
будто  что-то  запретное  было  сказано  между  ними.   Только  Лена  годами
повторяла, что мама выгнала нас из дома, и она никогда этого ей не простит.
     Умение моей жены помнить и наказывать открылось  совершенно в ближайший
год.
     У нас родилась Динка, к  которой я  начал испытывать даже не  любовь, а
огромную жалость, как к беззащитному котенку. Жалость эта иногда доходила до
слез, и  я  не мог вынести, что две любимых мной женщины:  жена и мать  - не
примирятся около этой  любви.  Лена решительно отказывалась показать малышку
свекрови, и минуло около трех лет,  а мама так и не видала моего ребенка. Со
временем мама  сама начала делать попытки помириться с Леной, чтобы повидать
Динку. Я увидел  в этом возможность объединения моей семьи.  Все  бы хорошо,
если бы не непреклонность жены: никакие просьбы не могли смягчить ее сердце.
Но мама не оставляла надежд и посылала нам подарки, записочки и игрушки.
     Однажды она  приехала на нашу улицу и устроилась на дальней скамейке  в
саду, где,  она  знала,  гуляла  Лена  с маленькой  Динкой. Увидев  их,  она
подошла. Реакция  Лены была мгновенной: она подхватила Динку на руки и молча
шла до самого подъезда,  сжав зубы и не  оглядываясь,  несмотря на умоляющие
просьбы мамы, тащившейся следом.
     Прошло  еще несколько  лет. Мама чувствовала  одиночество все сильнее и
сильнее. Она  тосковала,  звала  меня, и я  разрывался  между  двумя домами.
Неумолимая твердость Лены в единожды  принятом решении изумляла  меня, но  я
сам не в силах был изменить это, ибо не было таких  средств, которые не были
бы испробованы за многие годы без всякого  результата.  И только собственная
болезнь  Лены,  рвоты  и  панический  страх  смерти  несколько  смягчили  ее
устойчивое  неприятие. Точнее сказать, что  она стала равнодушной к маминому
существованию и самих причин их конфликта.
     Теперь, если Лена была в добродушном настроении и объявляла, что  может
провести  полдня  на  диване  одна, я,  без  риска  получить водопад слез  и
упреков,  схватив  мою букашку, отправлялся с  цветами и тортом в загородный
дом. Нас там ждали. Мы устраивали пир горой и гуляли в самом любимом в  мире
лесу. Мама умоляла остаться или оставить Динку, или как-то повлиять на Лену,
чтобы помириться.  Но, теперь,  когда все в моем  доме встало вверх дном,  и
издерганная  Лена  то поминутно  звала меня, то с ненавистью  отталкивала, я
понял,  что  нам, видимо,  на роду  написано мыкаться  в отчаянии, заделывая
трещины и собирая  битые черепки. И  нет  в  этом просвета.  После  пяти лет
такого существования я был совершенно разбит, и все чаще начало прихватывать
сердце. Так я подошел к своему сорокалетию.
     Трудно загадывать,  чем  бы это все  закончилось  для  нашей  семьи, но
неожиданно жизнь круто изменилась.
     Приятельница Лены получила разрешение на эмиграцию и стала собираться в
Австралию.  Это событие  сотрясло до  основания душу моей жены.  В несколько
дней от  ее болезни не осталось и следа. "Мы  уедем",  -  сказала она мне. Я
вдруг увидел подтянутую, очаровательную женщину с живым блеском в глазах.  С
неукротимой энергией  она  принялась за  осуществление двух грандиозных дел,
задуманных ею: нашего отъезда в Австралию и предваряющего его - обмена.
     Без сомнения, если  бы не стремительный напор Лены, мы жили бы сейчас в
нашей  комнатушке,  окруженные  любимыми  нами  картинами  и  немного  менее
любимыми соседями по  коммунальной  квартире.  Идея отъезда давно  витала  в
воздухе, и,  хотя  я не был  абсолютно  уверен  в необходимости  этого, Лена
убедила  меня, что мы  должны уехать,  "если не для  себя,  то хотя  бы  для
дочери". Как  всегда она  была  права, а я "не дальновиден".  Лена превзошла
самое  себя,  и после  собирания справок, волнений и  мытарств мы  оказались
здесь, в Мельбурне.
     Обмен же  с мамой камнем лежит на  моем сердце, и теперь  я думаю,  что
оказался в этой ситуации полным подлецом. Почти одновременно с подачей бумаг
на  отъезд  Лену  осенило,  что  самое  разумное  -  это  обменяться  нашими
квартирами.
     - Какое  безумное расточительство!  -  убеждала  она меня. - Твоя  мама
живет в трех комнатах, в то время как мы по-нищенски ютимся в этой лачуге!
     - Так мы уезжаем!
     -  Вот  именно  потому  мы  должны  меняться и  притом незамедлительно.
Представь,   твоя  мама  умрет,  и  пропадет   такая   огромная  площадь!  -
проникновенно и страстно вскричала она.
     Увидев мое перевернутое  лицо, она осеклась, но,  помедлив,  продолжала
увереннее:
     -  Ее  можно  сдавать  или просто продать,  ведь  это огромные  деньги!
Подумай сам: мы проживем в Австралии несколько лет,  и нам  захочется купить
квартиру или дом,  верно? Я полагаю, ребенок имеет право жить в человеческих
условиях!
     - Лена, а куда же мама?! - сказал я убито.
     - В нашу комнату, конечно!
     - Я не могу предлагать такие вещи!
     - Ты просто слюнтяй, дохлый несчастный слюнтяй! Вот так  всегда: черную
работу приходится делать самой! Завтра же поговорю с Ириной Александровной.
     - Я против, не делай этого! Остановись!
     На мои  слова и просьбы Лена просто не  обратила  внимания. Она приняла
решение, и это не обсуждалось.
     На  следующей   неделе   Лена  несколько   раз  звонила  маме,  любезно
справлялась о  здоровье, о приближающихся огородных делах: что, как и почему
лучше сажать  в  этом  году, не  без юмора рассказывала о Динкиной жизни  и,
наконец, договорилась о встрече.
     Наутро  она отправилась к  свекрови,  не  имея  точно отрепетированного
плана. За окошком пригородной электрички  пролетал светлый  лес,  но Лена не
думала,  что  теряет  его  на  многие  годы,  не  испытывала  ни  горечи  от
расставания,  ни  печали  или сомнений, а только  ликующую  радость,  какую,
бывает, чувствуешь, когда  дела идут в горку  и за что  не  примешься  - все
удается,  все получается.  Полустанок  она едва не проскочила  и,  выйдя  из
поезда в числе нескольких пассажиров,  не сразу сообразила, куда идти. Здесь
она не была много лет.
     Весеннее солнце бушевало  на  синих снегах вдоль дорог,  в ярко-голубых
лужах. Март, март -  месяц света! Он разрывает печаль зимы, раздирая птичьим
неистовым чириканьем глубокую тишину снегов, валится  воздухом, голубенью  с
небес, колом сосулек торчит в осунувшихся от боли сугробах, зовет и манит, и
обманывает. О, этот бессмысленный,  но властный зов! Каждую весну ты слышишь
эту ложь, но нет сил сопротивляться. Глотай, глотай, задыхаясь, эти ледяные,
эти солнечные  лужицы!  Грызи,  звонко щелкай  на зубах, выводи трели, греми
крылами, лети  и  звени, как "птиц", сделай шаг и начни сначала, начни  свою
жизнь сначала в этот месяц света!
     Лене  было не до посторонней мелочевки. Торопливо выбирая сухую дорогу,
она добежала до знакомой двери и позвонила.
     Ирина Александровна открыла, и Лена, проходя в  гостиную, отметила  про
себя, что свекровь  не так сильно изменилась, как она того ожидала: была все
такой  же подтянутой  и стильно одетой. Только в комнате, при  дневном свете
стало видно, что  волосы совсем гладкие и совсем седые,  а в глазах  печаль,
которая  не  меняется  ни  зимой,  ни  летом. Глубокие  сумерки,  населенные
призраками прошлого, бредущими без цели и глядящими вовнутрь себя.
     Две  женщины  разглядывали  друг  друга, произнося  первые,  ничего  не
значащие   слова  -  с   любопытством,  настороженно,  но  и   с   некоторой
предупредительностью, призванной загасить память об этих отравленной распрей
годах. За чаем они обсуждали  отъезд  в Австралию,  возвращаясь к оформлению
бесчисленного множества бумаг и всей этой утомительной  процедуре, выдержать
которую, воистину, могут или самые стойкие, или самые отчаявшиеся.
     Ирину Александровну живо  интересовали  все  детали,  но один маленький
червячок крутился  в  голове:  отчего,  после  стольких  лет  непоколебимого
противостояния, Лена пожаловала в гости  и  так приветлива и любезна. Зачем,
что же это, наконец, означает?  Лена рассказывала,  описывала подробности, и
чем  ярче  и  красочнее делался  ее рассказ,  тем отчетливее понимала  Ирина
Александровна,  что это  все  постороннее, неважное, какая-то  мишура вокруг
того единственного, что действительно нужно Лене и для чего она  сюда пришла
с пирожными и тремя красными гвоздиками.
     - Главное выдержать весь этот процесс,  - продолжала  Лена, тепло глядя
на свекровь.  - Я так здесь устала от борьбы за существование и, что ужасно,
в непрерывных каких-то мелочах. Особенно хочется сносной жизни для Дины. Чем
же ребенок провинился?
     -  Это  совершенно  правильно!  -  с  готовностью   соглашалась   Ирина
Александровна.
     -   Остается  важный  вопрос.  Как  вы,  Ирина   Александровна,   здесь
останетесь?
     -  За меня не беспокойтесь...  Я  уже  привыкла жить  одна. У меня есть
подруги,  и двоюродная  сестра живет в получасе  отсюда,  в  крайнем  случае
помогут. Но, вообще, я не представляю, что вы уедете насовсем из этой жизни.
Как-то  страшно без  вас, ведь  навсегда... -  Ирина  Александровна  жалобно
взглянула  на Лену, а та, поймав  чувства  свекрови,  заговорила  серьезно и
предупредительно:
     - Не надо так, подождите!  Мы будем писать, присылать  деньги, помогать
во всем. А когда обустроимся - пришлем приглашение, согласны?
     - Леночка, это  замечательно! Я ведь  никогда за границей не  бывала, -
сказала Ирина Александровна, робко и радостно глядя на невестку.
     - Вот  и  хорошо,  все потихоньку  уладится. Одно есть маленькое  дело,
впрочем. Для того, чтобы нам соединиться в  Австралии, нужно, конечно,  свой
дом  купить.  А  первый  взнос стоит  немалых денег.  Вопрос  в том, как  их
достать. Вот и появилась идея: обменяться нам с вами.
     - Как? Куда же обменяться? Я не очень понимаю.
     - Поменяться нам с вами  квартирами.  Вы, к  примеру,  в  нашу  комнату
переедете, а мы сюда.  Вам  ведь одной не много надо, и в городе интереснее:
музеи, друзья и до филармонии близко - у вас абонемент?
     -  Лена, о чем  вы! - прервала Ирина Александровна, в  испуге  глядя на
невестку. - Как вы мне такое предлагаете!
     -  А  что такого? -  нервно вспыхнула  Лена, чувствуя, что не все  идет
гладко, но  подавила раздражение.  - Родители  должны  подвинуться немножко,
чтобы дать детям пожить.
     Ирина  Александровна  медленно  встала, задумчиво  посмотрела  на  Лену
глубоким взором, размышляя и колеблясь, затем прошла к плите, взяла  чайник,
наполнила его водой, но поставила не на плиту, а на подоконник.
     -  Так  вот  зачем я  вам  понадобилась. А  я решила,  что  вы  ко  мне
приехали... - тяжело поворачиваясь к невестке, выдавила она из себя дрожащим
голосом.
     - К  вам,  конечно, и только  к вам,  -  бойко всполохнулась Лена. -  Я
понимаю,  Ирина  Александровна,  дорогая, как  это непросто  -  менять  свое
гнездо!  -  сказала  она с большим убеждением.  - Мы все расходы  возьмем на
себя, упаковать вещи поможем, так  что вам переезд, в общем и целом, больших
хлопот не доставит.
     Ирина Александровна посмотрела на Лену из-под сильно  прикрытых век,  и
ее красивая голова мелко затряслась.
     - Мне казалось... лед разбился... а теперь, в первый  раз вы приезжаете
ко мне, и вот - какой цинизм!
     - Я бы назвала это просто реальностью!
     - Реальностью... - как эхо, в ужасе пробормотала Ирина Александровна.
     - Бросьте - вы все понимаете! Или просто невыносимо отстали от жизни!
     - Теперь, когда  я теряю моих детей может  быть навсегда, единственное,
что вы нашли для меня в сердце - это  с выгодой  и вовремя использовать... -
все растеряннее лепетала Ирина Александровна.
     - Только не надо драматизировать события! - воскликнула Лена в  сильной
досаде.
     - Да понимаете ли  вы, что я не  выросла еще из  этого дома. И  вся моя
семья -  мы  жили здесь,  пока все не  умерли...  я  осталась одна. -  Ирина
Александровна в отчаянии разглядывала легкие и красивые руки невестки.
     - И теперь вы собираетесь сидеть на этом холме пепла и сторожить его? -
Лена  пожала плечами. - Не лучше  ли оставить переживания и  пожить активной
жизнью?!
     - Вы - современная женщина. Даже очень...
     Лена хмыкнула, но посмотрела на свекровь с нескрываемым удовольствием.
     - Вероятно. Но если бы не я, моя семья давно  бы рухнула. Вадик слишком
тонкий человек, чтобы делать что-нибудь неприятное. Он всегда предложит  мне
заниматься делами, которые могут покоробить его чувствительную совесть.