-  Может быть, - Ирина Александровна хотела  улыбнуться, но лучше б она
это не делала, - он считает это в чем-то аморальным.
     -  Э-э-э,  нет!  Я-то  лучше  знаю, что  он  считает,  - с  живостью  и
посмеиваясь сказала Лена.  - Можете его  не защищать - теперь этот номер уже
не пройдет, дорогая Ирина Александровна!
     -  Как-то вы  странно со мной  разговариваете, Лена...  - вполголоса  и
через силу  проговорила та и почувствовала острое желание показать  невестке
на  дверь, но  многолетняя  пустота  мучительно  одиноких лет  разрушила  ее
гордость,  научив осторожности,  и  она  вновь  ощутила  свою  окончательную
зависимость  от  этого  человека,  в  воле  которого  лишить  ее  последнего
прибежища  в борьбе с бездонными провалами одиночества.  Нет, не покажет уже
больше Ирина  Александровна на дверь. Вмиг поняла Лена, что  выиграла она  и
эту  партию,  как  бы  ни трепыхалась,  ни  приводила свои  дурацкие  доводы
свекровь, а все-таки она сделает так, как от нее хотят. Так, как хочет Лена.
     - Я смотрю на вещи без экивоков. Может быть, это  иногда неприятно, но,
по  крайней мере,  честно. Вы  ведь не станете это отрицать? - медленно и не
без гордости проговорила она.
     - Я не ставлю под сомнение вашу честность, но уезжать отсюда не хочу, -
тихо, но твердо ответила Ирина Александровна.
     -  Ах, как  вы  несговорчивы! - лукаво  и как будто злорадно улыбнулась
невестка.  - Прикиньте сами: вам эта комната совсем не нужна  будет - мы вам
приглашение пришлем, вы с нами поселитесь,  понимаете? Все будет так, как вы
хотите! Все для вас, для дорогой нашей Ирины Александровны! - Она подумала и
упорно,  с нажимом  добавила: - С Диночкой будете вместе, неразлучно, вы  же
хотите, чтобы ребенок жил лучше, чем мы с вами?
     -  Вы,  Лена,  поезжайте  домой,  мне  надо  одной  побыть...  -  Ирина
Александровна производила впечатление вконец осыпавшегося остова.
     - Уйду, не стану вас понапрасну задерживать, - Лена торопливо набросила
пальто и уже  в дверях крикнула: - Как надумаете, звоните, не стесняйтесь! -
и вышла вон.
     Начавшись  легким,  свежим  мартом  -  месяцем  сияющего  света  -  эти
изматывающие  переговоры  тянулись  весну  и лето: убеждения, попреки и даже
слезы. И, наконец,  не выдержав урагана  Лениной хватки, мама махнула на все
рукой и  согласилась.  Бумаги оформили  быстро, а  вот  переезд  дался нам с
трудом. Состояние мамы все последние недели было мучительно, переходящее  от
глубокой  заторможенности  к несвойственной  ей истерической суетливости, от
которой  у  нее  непрерывно  все  сыпалось из  рук и  ускользало  по  волнам
обтекавшего мертвого времени.
     Все встало вокруг.  Разрушение  Дома,  гибель  старых  вещей,  игрушек,
разборка сараюшки во дворе, всяких кладовок  и чуланчиков довели нас с мамой
до  настоящей  депрессии.  Когда мы  брались за  это гибельное дело,  мы  не
предполагали, чем  это  окажется  в реальности. Отсчитывая жизнь  вспять, по
годам  и  весям, бредя к сердцу  прошлого,  увешанные кусочками карнавальных
костюмов, школьных фотографий, любовных писем бабушки и дедушки, гербариев и
дневников  - всем этим  невыносимым хламом, который выбросить нельзя, а куда
девать - неизвестно, бредя  к самому сердцу прошлого, дотрагиваясь до него с
нежностью и тоской, мы умирали в печалях, теряя, обретая и навсегда отпуская
нашу  окончившуюся жизнь. Глубоководную реку памяти,  лет, что прошли  и  не
вернутся никогда, горячего дыхания прожитой жизни, тепла и магии оставшегося
сзади, окруживших нас потоками  и  впитавшихся  в  нас золотой  россыпью, мы
отрывали от  себя  своими руками. И  замешивая  тонны своей  жизни на слезах
вечной разлуки,  разбрасывали щедрыми пригоршнями  вокруг  -  это  последнее
сокровище, это единственное и последнее сокровище нашей жизни.
     Тогда я прошел, тогда я прошел этот путь и  заглянул в свое  сердце и в
сердца своих близких, и содрогнулась моя душа.
     И понял я,  что мера  жизни есть боль,  а мера боли есть одиночество. И
понял  я, что  останусь  один под этим  небом. Раны  и слезы  малых  существ
пропитали эту землю, горьким потоком вошли в стебли и травы, и цветы. Смотри
туда, почаще смотри - наверх, вбери в глаза эту красоту, дыши ею, помня, что
мера жизни - одиночество, и нет, и не будет другого конца.
     Теперь,  после  того  как  мамин  дом  стал  собственностью  Лены,  она
возненавидела маму неугасимо.
     - Ну...  ты ведь, наверное, понимаешь, - сказала Лена перед отъездом, -
твоя мать всю жизнь относилась ко  мне так презрительно, что у меня именно и
был соблазн так поступить.


Глава 3

     Еще  рано,  но  мир  уже  раскален.  Эвкалипт шевелит  узкими листьями,
отбрасывая томную и побледневшую от жары тень под свои ноги.
     Еще немного понежиться в постельке, сейчас и кофе.
     - Ма... ма!.. Где же ты?!
     - Деточка проснулась. Выспалась ли, маленькая?
     - Мамуля, кофейку бы лучше...
     - Да, Светочка, сейчас.
     "И  правильно, так  ему и надо.  Ушла  и  мать  увела.  Он  думает,  он
пригласил нас сюда, так ему все можно!"
     Она подняла голову,  прислушиваясь к себе. Ее светлые  глаза потемнели,
наливаясь тяжестью. Долго она смотрела в пустоту невидящим взором, и  иногда
странное выражение проскальзывало по  ее лицу. Если бы мать увидела ее в эту
минуту,  то, наверное, была бы поражена глубоким несоответствием теперешнего
большого внутреннего напряжения  с ее  всегдашним  легкомысленно-безмятежным
видом.
     "Садись на самолет, - бормотала она, мрачнея, - здесь все будет. В Ригу
позвонил..."
     Не  в  силах  больше  лежать  неподвижно, она села на  постели,  надела
тапочки, машинально завела будильник и осталась сидеть в той же позе.
     "Муж волнуется... как же - почти  без ничего, долго ли пробуду да когда
позвоню. Недолго, Стасик, недолго, папочку пол-жизни не видала..."
     Внезапно  в  лице ее  промелькнуло  глубоко  несчастное  и  беспомощное
выражение.  Она замерла, превозмогая  себя,  но не сдержалась, и  неожиданно
глаза  ее  наполнились  медленными и полными слезами. Теплой  ладошкой она с
нежностью  потрепала себя по щеке, улыбнулась, потрепала с другой  стороны и
взглянула на мать, появившуюся в дверях.
     - Ты, мамуля, что Стасу по телефону сказала?  Я тебе не велела с ним то
да се обсуждать, нет меня и все, ушла и когда буду - неизвестно!
     -  И не  буду, Светик.  Но  столько времени прошло...  - Нина Ивановна,
разглядывая  дочку,  проникновенно добавила:  -  Может,  ты  ему  что-нибудь
скажешь? Все-таки муж...
     - Мамуля, ты в любви не понимаешь, а советы мне даешь...
     -  Ты,  красавица,  сама  знаешь.  Только  растерялся  он  совсем...  -
простодушно сказала Нина Ивановна.
     - Потом как-нибудь. Он сам звонить перестанет, я думаю.
     -  Ах, доченька... Если уж говорить  по-совести, не такой он и муж  был
хороший. Недостоин он тебя. Я раньше нет-нет, да подумаю так, только тебе не
говорила.  А  теперь отсюда  виднее...  - сказала Нина  Ивановна, как  будто
неожиданно для самой себя крепко проговорившись. -  Вот Максим не видный,  с
виду захудалый  да  кривой,  но  выглядит не  в  пример  солиднее... -  Нина
Ивановна впервые заговорила о Шустере прямо.
     - Деньги у него солидные! - не без коварства усмехнулась дочь.
     - Я не это имела в виду!
     - А может как  раз это, мамуленька? - Света зорко взглянула на мать,  а
та  смутилась, но  не конфузливо, а  с негодованием и даже слегка всплеснула
руками.
     - Как ты подумать о матери такое могла?! Решай сама! А  все-таки Стасик
тебе муж. А муж есть муж!
     - Что-то ты, мамуля, разное говоришь, - Света покосилась на мать. - Что
ты надумала?
     Нина  Ивановна склонилась  над чашкой, помешивая кофе.  Она,  казалось,
имела что- то в виду, но догадаться до этого дочь должна была бы сама.
     Нина Ивановна женщина спокойная, добродушная, как говорится, "хорошая",
обыкновенно  с  умилительным  выражением  лица,  выражающим   всегдашнее  ее
стремление  обойти  углы,   шероховатости  и  привести  всех   окружающих  в
гармоническое  состояние,  сейчас  чувствовала  себя  растерянно  и  отчасти
виновато. Но, может быть, это только казалось неискушенному взгляду. Хотя ее
лицо  и выражало эти чувства, дочь ее, тонко  изучившая характер  матери, не
была  уверена, что  ее мать думает  именно  так. Света знала, что простецкое
выражение  на лице ее  матери  выражает не полную  правду. И, даже, что  это
совсем   и    не   правда.   Нет,   Нина   Ивановна    не    изъяснялась   в
мудрено-дипломатической  форме, и язык ее  не отличался  изысканностью,  она
никак не  настаивала на своей точке зрения, но часто, по прошествии  времени
выяснялось,  что  Нина  Ивановна  имела  мнение  отличное, если  не  сказать
противоположное  тому,  что  слышали  от   нее  собеседники.  Действительно,
несмотря  на  то,  что  Нина  Ивановна  была, бесспорно,  человеком,  хорошо
расположенным  к людям, не было, пожалуй,  никого,  кто  не  спросил бы себя
однажды  с удивлением: а что же такое Нина Ивановна, и что она на самом деле
думает о том или  этом? Многие, знавшие ее и по  десятку  лет, не смогли  бы
ответить на этот вопрос, ибо выражалась она округло,  туманно и почти всегда
была  согласна  именно с  тем  собеседником,  с которым  вела разговор.  При
заурядной  внешности "обыкновенного  человека"  и смиренном  поведении,  она
оставалась до известной степени "черным  ящиком",  загадкой для  собственной
дочери, которая наблюдала за ней иногда с любопытством, а временами с тайным
раздражением,  не в  силах  поймать центральный  стержень  этого неуловимого
характера.  В то же время дочь очень любила мать и глубоко усвоила ее манеру
всегдашнего доброжелательного согласия. Кое в чем,  пожалуй, сама она сумела
продвинуться гораздо дальше,  развив  это  умение до артистических  высот. В
обыденном течении дел Нина Ивановна  играла явно зависимую роль. Внимательно
наблюдая обеих, можно было предположить, что эта позиция ей чем-то  удобна и
выбрана с определенной идеей.
     Меняя щекотливую  тему,  умильно, но с упорством  глядя на  дочь,  Нина
Ивановна протянула:
     - Я думаю, Светочка, тебе к папе надо бы поласковее...
     -  Ма,  почему  он  нас  сюда  вызвал?  Ему  одиноко  на старости  лет.
Шестнадцать лет не вспоминал, а теперь любит!
     - И я люблю... Устала я, Светочка, от одиночества... А хорошо-то как  -
все вместе!
     - Мечтает создать счастливую маленькую семью!
     - Светик, он ничего, он может, знаешь, поумнел...
     -  Вечно  эти глупости! Он  у меня как  на ладони!  - выкрикнула Света,
бледнея от гнева.
     - Что же, - бесстрашно в своем простодушии заметила Нина Ивановна, - он
и машину тебе купил.
     - Что из этого! - Света вспыхнула и порывисто вскочила. - Ты попрекаешь
меня?! Никогда мы туда не вернемся  - и не жди, нечего на меня смотреть, как
пес, нет  и точка. Иди, иди, у  тебя  кипит  что-то, -  несколько неуверенно
добавила она, почувствовав властную линию материнского решения.
     Она  раздвинула  плотные  шторки, с  досадой  взглянула  на  выбеленное
страшной жарой небо, присмиревшие кусты и деревья и, поскорей задернув их, с
интересом принялась  разглядывать  себя  в зеркало. На  нее  смотрело  очень
красивое  лицо, как раз такое,  какие сейчас в моде. Никаких досадных помех,
ничего старомодного.  "Настоящая красота,  не клеенная!  -  подумала  она  и
расстегнула верхнюю пуговичку воздушного пеньюара. - Высокая, на голову выше
мамы, и такая  фигура! Мужики с  ума сходят! Господи, я сама  от себя с  ума
схожу!" - радостно  засмеялась она, принимая красивые позы, похожие  на  те,
что  она видела  в журналах.  Две из них у нее получались особенно хорошо, и
она  решила на них не останавливаться, а  отработать  новые. "А ведь сегодня
Новый  Год, - мелькнуло  у нее в  голове,  - но  такая жарища... и какой это
Новый Год спрашивается? Никакого ощущения праздника!"
     Звякнул замок входной двери, по коридору послышались шаги Шустера.
     - Светик, ты встала?
     - Да,  я здесь!  -  как  всегда  легко  отозвалась  Света,  так что  не
возникало даже сомнений в ее распахнутой и необременительной натуре.
     Шустер - низкорослый,  с кривоватой  сливообразной головой,  с  первого
взгляда   кажется  отталкивающим,  хотя...  глаза   играют,  проборчик,  как
стрелочка, и волосики тонко уложены по бокам. Хорошо выбрит.
     - С Новым Годом, детка! - целовал красавицу Шустер.
     -  Максик... -  нежно тянула она, поводя плечами, - что это  у тебя  из
кармана торчит?
     Он нехотя оторвался.
     - Передача из России: главная новость, поразившая мир!
     - ?
     - В Севастополе собрание шлюх постановило морякам  с кораблей НАТО - не
давать!
     Света заливисто рассмеялась, Шустер не удержался тоже.
     - Ты не забыла - у Ирки сбор? Анжела приехала из Мексики.
     - Что ты! Только не знаю, что надеть, надо бы поприличней.
     - А то маленькое  платье, что мы выбрали недавно,  - сказал  Шустер,  а
Света  подумала: "Сказал со значением!"  -  бегло,  с  иронией  взглянула на
мужчину и рассмеялась:
     - Ой, я и правда забыла!
     Шустер начал прижиматься  к ней,  в его  глазах  загорелся  неутоленный
огонь.  Света смеялась,  тихонько отодвигаясь подальше.  Но  ее  пышное тело
действовало как  бы  самостоятельно,  только отчасти  соответствуя  желаниям
своей хозяйки. Это непрерывное  зовущее  движение груди, бедер  и длиннейших
голых ног притягивало к ней мужчин без разбора,  доводя  до умоисступления -
так ярко и неугасимо пылало в ней откровенное женское естество.
     Вошла Нина Ивановна, вытирая руки, лицо ее сияло добротой.
     -  Мамуля, это  грандиозно  - у Анжелы муж настоящий  атташе!  -  Света
сильно вытянулась, легко выгнув изящные руки,  и счастливо рассмеялась: -  У
нас с тобой начинается новая жизнь!
     Нина  Ивановна  улыбнулась  и, доставая красивые чашки, заворковала,  с
умилением разглядывая Шустера:
     - Максим, я  тебя пирожными угощу, утром испекла, да моя красавица есть
не хочет, фигурку бережет.
     -  Такую фигурку  надо беречь, как сокровище! -  восторженно  подхватил
гость  срывающимся голосом. Нина  Ивановна  опустила глаза,  а  Шустер бегло
воскликнул:
     -  Я  спросить  хотел,  Нина Ивановна,  как вам эта квартирка нравится,
удобно ли?
     - Ой, Максим, даже не знаю, как благодарить тебя, удобно, очень удобно,
спасибо прямо огромное, - ответила та смутившись.
     В лице Нины Ивановны Шустер разглядел немного,  наверное потому, что не
очень  интересовался, но если бы он знал Нину Ивановну получше, он увидел бы
здесь  не только покоренное его щедростью  смешное простодушие, но и  легкую
брезгливость,  может  быть оттого,  что  покровительство было принято и  еще
оттого, что об этом ей так бестактно и прямолинейно напомнили.
     - Мы обременяем тебя, на расходы ты  идешь для нас. Может,  мы  к  папе
вернемся... - голос ее стал сердечным, глубоким, - папа-то ждет нас...
     - Мамуля,  опять за  старое! Я ничего  от этого  человека принимать  не
хочу!
     - Правильно, детка, возвращаться  туда нецелесообразно, если рассуждать
логически!  -  встревоженно  повысил   голос  Шустер.  -  С   папой  мы  уже
рассорились. Зачем от чужого человека  дорогие вещи принимать?  Возвращаться
туда, значит ранить себя, а ты душа чуткая, не такая, как все.
     Света подняла  светлые глаза. Ее полупрозрачный  халатик в лучах солнца
очень  выгодно прикрывал  выпуклую  грудь.  Шустер  сладко  оглядел  молодую
женщину.
     - Вот и ладушки, машину мы папе отвезем, а для девочки  новую прикупим.
Она будет как бы наша с тобой, а ездить ты будешь. Сама себе и выберешь!
     -  Правда?! - Света вспыхнула  от удовольствия,  раскраснелась, и  в ее
небесных глазах появился интерес.
     Сейчас  в  этих глазах  не сверкала  острая сообразительность,  которая
свойственна  некоторым  женщинам, про которых трудно сказать, что  они очень
умны,  но,  безусловно,  нельзя считать их  и  глупыми. Нет,  это не  особая
цепкость,  помогающая  многим  женщинам   безошибочно  определять  ситуацию,
угадывать  характеры  и,  держа  нос  по  ветру,  двигаться  к каждой  новой
задумочке. Очень вероятно, что и Света обладала  этим незаменимым свойством.
Но  помимо  него,  в ней  был и ум,  однако  похожий  на  ту же  цепкость  -
смекалистый, быстрый, точный. Обращенный на так для нее понятную жизнь среди
мужчин, на жизнь среди вещей, обработанный,  даже отшлифованный в исхоженном
ею  пространстве, он - этот ум - как побег в тенистом лесу рвался  в верхний
ярус,  не распускаясь богатством листьев, цветов и плодов, но отдавая своему
упорному,  напружиненному  телу  все соки,  пробивал чужие  листья,  цветы и
плоды.  Как чаще всего бывает в жизни, никто не обработал  этот ум, протянув
ему  милосердную  руку. Как мог этот ум  полюбить то, что ему неизвестно? Он
стал таким, потому что не знал, что бывает иное.
     - Попробуйте,  я варенье из ежевики сварила,  думаю, все, как в  России
будет, - приговаривала Нина Ивановна, расставляя на столе новое угощение.
     - Вы ежевику собрали в супермакете?
     - В лесочке растет. Никто здесь ягоды не собирает, а я набрала.
     - Где это, Нина Ивановна, лес растет? - спросил Шустер подозрительно.
     - Мамуля с грудным ребенком  сидит  в  семье "старых русских". Говорит,
деньги надо самим зарабатывать,  от папы  ей брать  неудобно. Ты убеди ее, -
Света  распахнуто  взглянула  на  Шустера,  - бросить  работу,  ведь  тяжело
грудника таскать! Они еще предлагают ночью спать с этим ребенком и только на
выходные домой приезжать.
     -  Идея  неплохая,  если  рассуждать  логически,  -  в  голосе  Шустера
послышалось вдохновение,  - дорога туда и обратно,  издержки  на  транспорт,
известно  какие  тут расстояния.  Если обдумать,  вам  лучше  там  ночевать,
здоровье сбережете.  К тому же  компания, новые друзья  - во всех отношениях
интересный вариант!
     Нина Ивановна взглянула проницательно.
     - Конечно,  Максим,  и  как  ты о  нас  заботишься!  Только  беспокойно
оставлять Свету одну... - в ее глазах промелькнуло сожаление и даже жалость.
     - Можете не тревожиться, я малышку одну не оставлю - это определенно! -
в негромком голосе Шустера пели фанфары. - Она у нас такая девочка хорошая!
     - Без старухи-матери посвободнее... - протянула Нина Ивановна,  а Света
вдруг резко встала, едва не уронив стул, и отвернувшись от матери,  пересела
на диван.
     Нина Ивановна и Шустер с удивлением воззрились на нее, потом посмотрели
друг  на друга. Нина Ивановна покраснела  и стала доставать какие-то  крошки
из-под стола. В комнате повисла неловкая тишина.
     -  Нина  Ивановна, не  возражаете,  я  на праздник  Светочку  увезу?  -
торопливо  проговорил Шустер, стараясь перебить общую  заминку. - А  пока  -
сюрприз: мы отправляемся за подарками! Что бы нам купить?..
     Все вспыхнули,  задвигались,  засмеялись,  словно  ничего не произошло,
радостно чмокая Шустера, открывая и закрывая дверцы шкафа, что-то вытаскивая
и разглядывая в зеркало.
     - Максик, душка!
     - Не  стоит, не  стоит! - Смущение, восторг, любезности,  дверцы  шкафа
захлопали быстрее.
     - Сюда блузка подходит, а если зеленую?
     - Я бы костюм хотела.
     - Не слишком ли строго?
     Шустер оживленно включился в разговор:
     - Вот именно костюм! Ты у меня элегантной дамой станешь!
     - Женщины застонали, с трудом справляясь с волнением.
     - Да, да, костюм!
     - Черный!
     - Нет, поярче!
     - Бордовый?!
     - О! - задрожали вокруг.
     - Бордовый, шикарный!
     - Красивей всех будешь!
     - Да-а-а! - в самозабвении простонала Света.
     Не прошло  и  четверти  часа, как она нарядная,  дышащая духами, крепко
прижавшись  к Шустеру, спускалась  к  машине, смеясь и что-то крича маме,  с
удовольствием кивавшей  им с балкона. День  горел,  и сияло  лето, и впереди
были наслаждения.
     Под неунывающим солнце