меня  дома  изменились,  мы  вернулись  друг  к другу.  Сердцем
повернулись! С  людьми я больше не стану играть,  это важно, это  все понять
надо...
     Ее красивое лицо сияло теплым, открытым чувством,  и Вадим с  нежностью
разглядывал эту перемену. "А ведь не глупая  девочка... И добрая, добрая.  А
я-то как обознался, - мысленно воскликнул он, - на оболочку смотрел!"
     Она увидела его глаза и, замирая, торопливо сказала:
     - Может  быть, если бы я не  встретила  вас, я  бы  не  изменилась  так
сильно!
     Вадим встал  и прошел несколько шагов. Грудь у него стиснуло от боли, и
он стал машинально складывать на столе листы.
     -  Я одинокий человек, -  он повернулся к Свете,  - и думаю теперь, что
совсем  не  пригоден   к  семейной  жизни.  То,   что   вам  видится   моими
достоинствами, в семейной жизни оборачивается недостатками.  Вы знаете,  так
бывает очень часто.
     - Как странно вы говорите... - она непонимающе смотрела на Вадима.
     -  Это не  ипохондрия. Только, может  быть, лучше  вернуться  в  старый
дом...
     - Вы о чем, Вадим?! - воскликнула она встревоженно.
     Он рассеянно оглянулся на  нее, но ничего не ответил. Тут она  заметила
разгром  на столе, вываленные  фотографии и  бумаги.  С бьющимся сердцем она
сжала руки и вопрошающе уставилась на него.
     - Что вы задумали?! - с жаром вскричала она.
     - Уверяю вас, не волнуйтесь!
     - Что здесь происходит? Не скрывайте, я чувствую!
     - Я собираю вещи. Мы с женой расстались... этим утром.
     Вадим отошел к  книжному шкафу,  холодными пальцами  потрогал  корешки,
вытащил, полистал какую-то книгу,  даже углубился в  чтение, но сразу закрыл
ее и, по-видимому  не сознавая, что делает, поставил обратно. Света смотрела
за его  действиями потрясенно. В  голове ее  вихрем пролетели  обрывки чужих
фраз, Иркина радостная физиономия и ее собственный  вопль:  "О,  Господи!" В
страшной бездне между ними тонко  засветилось  дно, и  ее размеры неожиданно
сделались обозреваемыми.  Она,  дрожа, боясь спугнуть  минуту, пожирала  его
глазами, порываясь что-то сказать, но не начинала, а, сдерживая себя,  ждала
его слов.
     -  Я уезжаю, - проговорил  Вадим,  не замечая  собеседницы, - но  здесь
остается моя дочка.
     Сейчас Света видела только его спину и была удивлена,  как глубоко тело
человека может выразить его чувства.
     - Вадим, -  пугаясь и  робея начала  она,  - я тоже одинока, мне, как и
вам, некуда идти. Я чувствую одиночество больше, чем в России, и по-другому.
     -  Я знаю... мы медленно гибнем... Даже те, кто не признается в этом. У
меня знакомый по контракту просидел четырехлетний срок в Америке, потом сюда
приехал.  Он  перестал  спать,  глотает  сильные  препараты,  но  ничего  не
помогает. Молодой и... полная развалина.
     - Мы все остались по одному!
     - Когда мы ехали сюда,  мы искали счастья. Но мы искали его во  внешней
жизни, в ее удобствах. И вот, в конце... каждый по одному... как вы правы.
     -  Илью  взять:  такой гордый,  а ведь какой несчастный. Потому  они  с
Шустером за мной бегают, передрались, потому что боятся... Одни остались.
     - Я  думаю,  Света,  человек  вообще остается  один.  Только  здесь все
по-особому, даже одиночество.  Оно  полное  и целостное,  нет  дыхания.  Оно
заполняет  пустоты,  межреберные пространства,  гнездится  в  волосах -  оно
повсюду!  Вакуум,  тонкий порошок,  молекулы  гриппа в  каждой глотке. Здесь
пусты, одиноки коробки стеклянных  домов, по линейке подстриженные километры
кустов, там кусты и здесь кусты, и все  с отрезанными головами.  Одиночество
костюмов, идущих, выбрасывая  ноги: в них однородность, бесплодность  и хаос
всего мира. Солдатчина молодых, одетых в джинсы, - все, как один, все, как в
строю: не отличить,  не  распознать,  быть, как  все. Одиночество  больше не
пахнет  лирической  свечкой и ноктюрном из заросшей садом дачи.  Оно  пахнет
катастрофой,  лязгом механизмов, улучшающих жизнь среднего  человека. Отнято
последнее пристанище, а взамен подсунута однородность в страстях и провалах,
в целях и желаниях. Даже мечты здесь пусты, как эта пошлая культура. - Вадим
усмехнулся: - Последние сто лет они истратили на то, чтобы создать машину.
     - Машину?
     - Разные устройства,  позволяющие им меньше работать и больше получать.
За  столетие   не  появилось  более  важной  цели.  Даже  одиночество  здесь
бесчеловечно,  как все, к чему они приложили руку! Острее или сглаженнее, но
все русские чувствуют этот столбняк. В России в начале века говорили о конце
света, чувствовали скорые потрясения, потом была революция.  Сейчас в России
не  говорят об этом. Но  зато русские, живущие  на  Западе, даже  такие, как
Саша, чувствуют апокалиптические настроения,  говорят, что Запад обречен. Мы
гибнем здесь. Я вернусь назад, в Россию...
     - Только не это! - Света подошла к Вадиму очень близко, почти вплотную,
и,  заглянув в  глаза,  зашептала: - Без  вас... нет моченьки, нету сил.  Не
оставляйте меня, я пропаду... и Динка. Как мы без вас, ради Бога!
     -  В юности, Света, я  играл  в  театральной студии.  Отъезд сюда - как
репетиция смерти.

     * * *

     Лена двигалась  в переполненном потоке машин. Распаленный город исходил
прогорклым духом,  горбами  холмов вздымая дрожащее марево, мечтая повернуть
голову к  бездонной прохладе океана. Машина плавилась,  набирая  в себя жар,
краска  шелушилась,  обшивка скрипела, через окна  и щели испуская  табачные
волны.
     "Господи, опять перекурила, голова совсем ни к черту! - простонала она,
роясь  в сумочке  в  поисках таблеток перед  светофором. - Скорее  к воде  -
куда-нибудь - Вадик - - неужели - все? Что я наделала! Что я наделала?! Куда
ты лезешь в левый  ряд, собака! Что я наделала?! Вся эта жизнь, сколько лет!
Я ведь тебя люблю! - взвыло все внутри.  - Без тебя не могу! Думаешь, если у
меня мозги куриные, я не  понимаю, как повезло с тобой, счастье выпало, но я
проскочила  мимо,  не  удержала, не успела обрадоваться.  Господи,  как  это
вышло?!"
     Лена металась на  дороге,  подсекая другие машины,  забывая  показывать
повороты, срезая углы.
     "Знаешь, знаешь, знаешь отчего, - начало стучать в голове, -  вот из-за
этого, да, да, от себя-то не скрывай, не получалось у тебя это самое. И ведь
не только с ним, но и с мальчишками, что  были до него. Не получалось у тебя
с разными! Господи, да знаю, что ты хочешь от меня?! - тормоза взвизгнули, и
машина,  задыхаясь  и  хрипя,  виражом пролетев  над тротуаром,  рванула  по
извилистой дороге. - Мое несчастье,  болезнь, ужас всей жизни!  Не могу,  не
могу, - било в голове, - не получается!  У других получается, а у  меня нет!
Чем я хуже других, ведь я хочу его. Почему  кончается ничем, только страшное
напряжение и потом - боль и  злость  на него,  и еще тошнота? Я  догадалась!
Сколько лет, ну  наконец догадалась,  откуда!  Ах,  я дура глупая,  конечно,
всегда после ночи или до... -  А он чем виноват?  Ты его наказываешь столько
лет. -  Я  и себя  наказываю! Себя! - крикнула  она,  задыхаясь. - Ты можешь
что-то менять с собой, но Вадик - твой ребенок! Ты вышла за него, потому что
любила,  но  еще  чтобы  защищать  да опекать  этого  младенца. Ты  большая,
сильная,  но  как   ты  нуждаешься   в   его  слабости,  незащищенности.   И
контролируешь, давишь его, как  ребенка, разве не так?!  Умная ты, а дура! -
До того ты не догадалась, что давлю я его только вполовину, а больше оттого,
что у него получается, а у меня-то нет!!! - Значит, отыгрываешься на нем?! -
А ты разве никогда не понимала, отчего женщины кричат?!"
     Лена резко осадила у поребрика и уронила голову на руки.
     "Сама виновата, сама! - гремело в ее голове. - Раньше надо было  что-то
делать, сразу, как началось,  не бояться, не запираться, гордость, ужас свой
забыть, признаться ему! Придти  к нему - он любил  тебя!  Он бы помог! Он бы
спас!  Дура  несчастная!  Дура  старая  да  несчастная!  Во  что жизнь  свою
превратила? Что с  его жизнью сделала! Сколько  лет  муки,  сердца  колотье,
вбитые гвозди,  крик  под  ребрами -  крик повсюду! Его  обвиняла,  унижала,
ломала, крушила -  все вела  к одному: выгнать его!  Чтобы раскололось небо,
обвалился  потолок и над ним, и над собой, и  над жизнью нашей  и  похоронил
всех навек! Господи, похорони нас навек!"
     Лена в беспамятстве билась головой о  руль, давясь слезами, не видя, не
чувствуя,  начиная кричать  от пожирающей  боли  в  груди.  Сердце забило со
страшными  перебоями, взрывая грудь, и, наконец, мертвой иглой пригвоздило к
сиденью. С открытым ртом и остановившимися  глазами младенца застыла она, не
в силах дотянуться до лекарства. Боль тянулась бесконечно.
     Бездыханно  и обморочно она обмякла на сиденьи. Солнце  переместилось в
соседнее стекло, когда она открыла глаза.
     "Мой бедный, мой ласковый, ты все для меня. Так я считала, так  думаю и
сейчас. Много раз я хотела уйти от тебя. А в  последнюю минуту - нет! только
не это! Люблю, жить без тебя не могу! И это была сущая правда. А теперь, мой
добрый, моя детка, мы пришли к нашему концу... Посмотри на  меня, я чувствую
облегчение. Больше не будет удушья,  боли и  страхов - это было то,  что мне
нужно.  Я все-таки избавилась от тебя... Только это у меня и получилось... Я
думала, что пропаду без тебя, это казалось  бедой.  Но вот  конец, и что же?
Мне без тебя хорошо. И это тоже правда!"
     Лена  осторожно завела двигатель и медленно тронулась в сторону большой
магистрали. Улица отвела от нее бездонные глаза и забыла навек.
     Продвигаясь  с  потоком машин, интуитивно  угадывая дорогу  в кромешном
лабиринте, Лена заметила, что неизменно подвигается к дому. Это ее напугало,
но, поразмыслив, она решила, что Вадим уже ушел. В школу за Диной ехать было
рано, и ее  потянуло поехать домой. Ненадолго. "Может быть, постоять в душе,
уж очень жарко", - подумала она. Эта идея ее укрепила. Что она будет делать,
если Вадим там, она как-то не додумала. Но мысль о том, что  у нее есть дома
реальное дело,  настолько приободрила ее, что она  поехала  домой кратчайшим
путем. На универмаге мелькнул плакат о скорой распродаже,  и Лена машинально
решила зайти туда, может завтра.
     Когда улица повернула к их дому, внезапный холод пробил ее, несмотря на
несусветную жару. Она  разволновалась,  притормозила, и, повернув зеркальце,
наскоро причесалась.  Глаза опухли, под  ними  вздулись желтоватые  мешки от
мучительной, бессонной ночи, нос был холодный. Ее удивили собственные глаза:
жалкие и очень несчастные. Она долго смотрела в них, ощущая тревогу, тяжелое
предчувствие  нарастало в душе. "Все, теперь я одинока..." - мелькнуло у нее
в  голове. Она  медленно тронулась вперед  и  вдруг разглядела у своего дома
красивую  машину. Дивясь и странно тревожась, Лена увидала на задней полочке
дамскую широкополую соломенную шляпу. Постояла, оглядываясь на  дом, скрытый
за густой зеленью, прислушалась и в беспричинном страхе побежала  по дорожке
к распахнутой настежь двери дома.
     Пробежав  холл  и длинный коридор,  она,  задыхаясь,  влетела в комнату
мужа.
     Услышав приближающийся стук каблучков, Света,  не задумываясь, но  вмиг
догадавшись,  придвинулась  к  Вадиму совсем  вплотную,  тесно  повернувшись
грудью так, чтобы чувствовалось:  что-то интимное происходит между ними. Она
подняла  глаза  к  его  лицу,  ему  улыбалась.  Лена  застыла  на  пороге, и
обморочный  ужас без мыслей и соображения  пробил ее так, что она не в силах
была оторвать глаз, ни ступить шагу, ни вымолвить  слова.  Столбняк нашел на
всех троих.
     Вдруг Вадим вскинул руки  и  весь подался к жене. В ту же секунду Света
схватила  его за  руки,  а Лена, мощно  вскрикнув, стремительно  сделав шаг,
наотмашь  ударила  мужа  по  лицу.  Очки  слетели  с  тонким  звоном.  Света
взвизгнула.
     - Как же я не догадалась?! - крикнула Лена  в  беспамятстве, дико глядя
на них обоих. - Эта она! Конечно, она!!!
     Задохнувшись, как будто обезумев,  она  еще  страшнее  ударила  мужа  с
полной руки. Удар пришелся по глазам, и Вадим совершенно ослеп.
     -  Лена! - крикнул он, схватившись за  лицо, но Света обняла его обеими
руками, инстинктивно отвернув от другой женщины.
     Увидев это, Лена придушенно вскрикнула и, не помня себя, побежала вон.
     Вадим машинально подался вперед,  но, не видя, качнулся, протянул руку,
словно  желая  найти  очки.  Мгновенно,  стремительно Света  встала  на  них
каблуком. Звонко  хрустнуло  стекло. А она вскричала, закрутившись  на одном
месте,  словно раздавив их случайно,  и,  как в  последнем отчаянном порыве,
кинулась к нему на грудь.
     Через несколько секунд захлопнулась входная дверь.

     * * *

     Илья бесцельно  кружил по незнакомым улицам. Первый шок прошел, и  душу
его  охватило   странное  ощущение   -  баланс  боли  и,   в  то  же  время,
отстраненности от всего.  С горечью  он подумал,  что  может  понять и может
простить. И это понимание полно глубины, человечности и не по плечу  многим.
От этих  мыслей на  одну минуту ему стало тепло и  сладостно.  Но  сразу  из
глубины  начала  подниматься  горячая  волна  -   все  сильнее,  ярче.  Этот
стремительный вихрь захватил его, наполнив энергией,  ударил жаром в лицо, и
внезапно   из   измученной  развалины  он  превратился   в   воспаленный   и
неуправляемый  снаряд:  это была настоящая и  ничем не смущаемая страсть,  в
которой  он  внезапно и полно ощутил себя таким, каков  он  есть,  каким  он
чувствовал  и сознавал себя.  Может быть, правду угадала  Света, сказав, что
только самолюбие задевать в нем  и нельзя. Очень может быть. Да ведь догадки
о  других,  когда  эти другие не  слишком  интересны, ненадолго  остаются  в
памяти.
     Илья, забыв  о  своей  мудрой,  всепрощающей  позиции,  теряя голову  и
терзаясь, метался,  то порываясь  бежать назад, то  снова вперед - дальше от
этого места. Но чем дальше он уходил, тем хуже ему становилось, как будто от
того, что  он  остался один на  один с  этим зарядом,  сила эта, обернувшись
вовнутрь,  начала  разрушать  все  внутри. Как  сквозь стену  прорывался  он
вперед, прислушиваясь к себе  и  еще  надеясь, что  оглушение догонит его  и
спасет.  Все было напрасно. Творилось насилие над его чувствами, и  не такой
он был человек, чтобы долго и мучительно терпеть.
     Места становились знакомыми, когда Илья внезапно понял, что находится в
пяти минутах от дома Николая Николаевича. Машинально перебирая ногами, дошел
он  до  известного  особняка  и  позвонил.  Хозяин был  дома,  и как  только
открылась дверь, Илья осознал, что ему туда не надо.  Но Николай  Николаевич
уже добродушно приглашал, усаживал, с  некоторым волнением и даже изумлением
разглядывая  лицо гостя и, одновременно, чувствуя себя  в чем-то виноватым и
как-будто уличенным в чем-то непристойном. Впрочем, чего только не покажется
порой.
     Лицо Ильи  было высокомерно  и непроницаемо.  Было  видно, что болтовня
хозяина его нимало не интересует  и становится для него все более несносной.
Николай Николаевич скис, поскучнел и едва подбирал слова. Гость хмурился все
больше, быстро мрачнея и едва поддерживая разговор. Хозяин, робко смотревший
в тяжелое лицо гостя, вскоре совсем  струсил  и забормотал в испуге какую-то
околесицу. После долгого молчания Илья с трудом разлепил губы  и  вполголоса
сказал:
     - Иди...
     Николай Николаевич вскочил с некоторой поспешностью и даже облегчением:
Илья имел на него видимое влияние, и Николай Николаевич трепетал. Прикрыв за
собой  дверь в  спальню, он даже не  пытался подсмотреть  в щелочку,  хотя и
сказал себе,  что  все-таки  было  бы интересно. Он  уселся на  стул,  плохо
соображая, и стал ждать, когда его позовут.
     Илья,  помедлив  и  дождавшись,  когда  затихнут  все  звуки,  зачем-то
попробовал,  плотно  ли  закрывается дверь,  покрутив  ручку,  осмотрел  все
вокруг, даже потрогал предметы  на столе, дотрагиваясь легким, стремительным
движением одного пальца и быстро отдергивая его.  И  в эту минуту он  принял
решение. И как только  он понял, что должен сделать, ярость  оставила его, а
точнее  хлынула  в  единственное  русло, превратившись  в чистое  и  цельное
желание, требующее немедленного и полного  удовлетворения. Не медля более ни
минуты, твердыми шагами он спустился вниз и, выскочив на улицу, стремительно
помчался к дому Вадима.

     * * *

     Света, крепко прижавшись к Вадиму и хватаясь за сердце, тихо мучительно
стонала. Он в ужасе смотрел на нее.
     - Что-нибудь,  воды, Боже мой... -  беспорядочно мотая головой, просила
она.
     У него перехватило дыхание. Он перенес ее на кушетку. Здесь она открыла
глаза и что-то нежно залопотала, глубоким взглядом притягивая его к себе.
     -  У меня нет  лекарств...  - убито шептал он, не слушая  ее,  -  все в
машине.
     - Дайте мне... что там?
     - Старый чай.
     Она пила, не отрываясь от его лица. Он долго невидящими глазами смотрел
на  нее,  как  будто  стараясь  разобрать  и  осмыслить  случившееся,  но, в
действительности, не видя и не чувствуя, потом прошел несколько шагов. Света
сразу села на диване с бьющимся сердцем.
     Горячий ветер, несущий перемены, бурей влетел в распахнутое окно. Ничто
не  нарушало  молчания,  только огромные  серые  тучи заволокли  раскаленное
солнце, боком въезжая в окна, в смешении надежд, криков, боли, шагов туда  и
оттуда, уличного мусора, смерчем летящего в глаза, бушующего жаркого ветра и
песка,  стеной встающего в душе и повсюду, испуга оставленного  одного перед
страстью  начинающегося  потопа,  взрывающихся  бубонных  язв   зачумленных,
вздымающих  руки  в серое  небо, зов спасения  и  влаги перед лицом упорного
Бога...
     Вадим  взглянул на  небо. На зубах  скрипели песчинки,  пылевым маревом
останавливaя воздух. Цветa пропaли, обнaжaя черно-белый мир. Он повернулся к
столу,  взял в руки  мaленькую пaчку  фотогрaфий и, не оглядывaясь, пошел  к
выходу. Светa снaчaлa не  понялa и остaлaсь сидеть без движения. Но внезaпно
вскочилa и побежaлa следом. Он уже спускaлся в сaд.
     - Вaдим! - зaкричaлa онa, не чувствуя силы своего крикa. - Вaдим!
     - Прощaйте! - крикнул он, мaхнул ей рукой и быстро повернул зa угол.
     Взъерошеннaя  ветром, с трудом  бaлaнсируя нa  ветке, соседскaя  воронa
косилa глaзом то нa очумевшее  небо,  то нa девушку, рыдaющую  нa ступенькaх
домa.

     * * *

     Зaдыхaясь  от летящего нaвстречу пескa, Илья стремительно бежaл вперед,
еще  больше зaрaжaясь и укрепляясь в своей решимости - от быстрого бегa,  от
сaмого стремительного  движения.  Он  нaчaл ощущaть  свою гулкую и  гремящую
сердцем глубину кaк неудержимую мощь. Его влекло тaк полно, что он внутренне
подчинился этому  чувству  -  он  сaм слился с собой. Ощущaя это слияние кaк
лучшее  и спрaведливейшее свое состояние. Дaже сейчaс,  в этот  неподходящий
момент,  крaем  сознaния  отмечaя  точность  воплощения сaмого себя. Силa  и
тяжелый  aзaрт нaполнили  его. Шaг  его  сделaлся упругим,  глубоким, a пыль
внезaпно перестaлa зaбивaть рот.  Пролетaющие  домa  слились в  нерaзличимую
линию. Люди  нaчaли поднимaть  нa  него глaзa. Срезaя углы, Илья уверенно  и
точно промчaлся  перед сaмым бaмпером мaшины, с  грохотом осевшей у его ног.
Не обрaтив нa нее никaкого внимaния, он пересек шоссе там, где шла  стройка,
стремительно оглянулся  и схватил с земли огромный булыжник. Через минуту он
с рaзмaху проскочил сквозь живую огрaду домa.
     Свету  он увидел срaзу. Онa сиделa  нa низкой ступеньке к нему спиной -
скорчившись в мучительной позе и отвернув лицо. Нa долю секунды его стукнуло
непонимaние,  и он изумился. Но сообрaжaть уже  было  поздно в момент, когдa
несокрушимый порыв рвaнул его вперед. В три скaчкa он пересек двор.
     Светa успелa  поднять голову  и  слегкa  оглянуться  нaзaд.  Ее  взгляд
схвaтил  его,  и,  увидев,  онa тонко и  дико зaверещaлa. В  эту  же секунду
камень,  направленный  сильной, но  др