ная  страстность  нашедшего  и узнавшего себя
чувства.  Она   болезненно,   немузыкально  застонала,  оглядываясь  вокруг,
беспорядочно и бессмысленно поправляя что-то на себе. Немало времени пробыла
она в темноте веранды -  стыдясь  и терзаясь, вдыхая,  не  чувствуя, сладкую
теплынь южной ночи и, разглядывая, не видя, желтые россыпи ночных огней.
     Вдруг стукнула дверь и рядом с ней  выросла фигура хозяина дома. Сверху
затарахтел добродушный голос:
     - Я вас ищу по всему дому, красавица моя!
     -  Николай Николаевич, хорошо что вы пришли! -  встрепенулась  Света  с
нетерпением. - Посидите со  мной! - воскликнула она и  вздрогнула  от своего
зазвеневшего голоса.
     - Что вы тут спрятались? - спросил он изумляясь.
     - Здесь,  с холма -  так красиво. Я люблю иногда... помечтать, - мрачно
заметила она.
     - Да, это  место красивое. Но я не много люблю в окошки смотреть, лучше
на вас буду любоваться!
     Она  темно  взглянула  на него, хотела  что-то сказать, но  промолчала.
Взгляд ее  стал мягче и, с  усилием справившись  с собой, она хохотнула,  но
резко, неузнаваемым голосом:
     - Что вам на меня смотреть... Вы живете обалденно. Такой дом!
     Николай  Николаевич насторожился, удивляясь  все больше,  но смысл слов
был так привлекателен, что он не удержался:
     - Да,  оно удовлетворительно. Я как раз все,  считай, закончил.  Только
хочу в  саду прудик сделать.  Но уже вижу,  что  делать почти нечего...  - В
голосе  Николая  Николаевича  зазвучала  такая печаль,  что  Света  спросила
удивленно:
     - Что ж расстраиваться? Дом готов, живи да радуйся!
     Тот замычал что-то нечленораздельное, а потом тягостно проговорил:
     -  Я вот, понимаете, всю  жизнь строил. И  первый  мой дом,  и  второй.
У-у-у-ух, сколько лет! Ничего больше не  делал. Потом начал этот, хе-хе. Все
хотел дворец иметь... - почти шепотом докончил он и повесил голову.
     - Чудак-человек! Такой дом отгрохал и горююет. Теперь и пожить!
     - Вот-вот! - обрадовался Николай Николаевич  найденному  пониманию, - я
как раз  и  говорил  жене:  "Вот дострою  - тогда и поживем!"  А  теперь все
закончил, а жизни-то и нет! - в смятении воскликнул он.
     -  Никак я вас не  пойму!  - Света с любопытством развернулась  к нему,
стараясь  отодвинуться, защититься от  собственных мыслей,  чувствуя, что ее
сердце понемногу отмякает.
     Глуповатое  лицо  Николая  Николаевича  как  всегда  искренне  отражало
перемены чувств своего  владельца, и сейчас  на  нем по-детски чистосердечно
сияла вся его душевная работа.
     - Делать-то мне, вишь, нечего стало. Дом-то я кончил! - жалобно пискнул
он и отвел глаза.
     Как маленькие актеры старинного провинциального  театра,  освобождающие
сцену для главного действия, от Луны красиво и легко разбежались серебрянные
облачка,  и мир  залил  воздушный дрожащий  свет ночи. Взволнованная нежными
лучами, сине-бархатная глубина подалась, раздвинулась, засияла, наполнившись
воздухом, словно огромная раковина.
     Николай  Николаевич долго смотрел на легкие  звездочки в  этом  сияющем
озере света, покоряясь его поднебесной красе и невинности, растворяясь в ней
и  в беспомощной немоте склоняя перед ней голову.  Взгляд его становился все
добрей и печальней. Потом он сказал:
     - Мне одиноко... Вы знаете, что это такое?..
     Она тягостно вдохнула, отведя взгляд.
     Они  помолчали,  не  мешая  друг  другу.  В  глубокой  задумчивости  он
заговорил:
     - Такая тоска и некуда податься. И дома сидеть плохо, и идти куда-то...
не нужно. Только время провести... Вот  жил я и вдруг  увидел,  что я совсем
один, что я - стар.  Знаете, что чувствует старый  человек, как одинок  он и
заброшен, как не нужен никому... и  даже своим детям... - сказал он тихим  и
глубоким голосом. Сердце его задрожало.  Он взял ее  руку и поднес к  своему
лицу,  и прижал к нему.  Она  не убрала  ее. Глаза его  медленно наполнились
кроткими слезами.
     Долго они сидели так,  в темноте, печалясь, - в бездонной и несбыточной
минуте  понимания. И как все  самое глубокое  в  жизни человека, эта  минута
прошла сквозь сердце и...
     Он поднял голову и прошептал:
     - Вот если бы вы...
     - Что, я?
     -  Я имею  в виду, вот  если бы  такая красавица,  как  вы... - замирая
повторил он и осторожно, тихо поцеловал ее ладонь.
     - Да что? - она ласково взглянула на него.
     Николай Николаевич вздохнул:
     - Мне бы такую подругу... Сколь бы я рад был!
     ...Минута прошла, и от нее остался дым.
     "Старый хрыч!" - подумала она, а вслух сказала по-детски:
     - Мы с вами друзья, ведь правда? -  помолчала, мечтательно взглянула  в
иссине- темное  небо и протянула:  - Максик тоже хороший  друг...  Я  решила
зажить самостоятельной жизнью, так он  помог  мне с квартирой, а теперь и  с
машиной! - она захлопала в ладошки и звонко  рассмеялась: - Я сама на машине
буду кататься!
     - Я давно Шустера знаю, очень культурный человек. А что он вам в помощь
вошел,  я  не  знал. - Глаза Николая  Николаевича  стали тверже,  и он новым
взглядом  посмотрел  на  собеседницу.  "Никак ты  обоих  за нос  водишь!"  -
мелькнуло  у  него в голове.  Удивительно, ведь  ничего казалось  бы доброго
такие новости  для него лично сулить не могли, однако же Николай  Николаевич
не то, чтобы обрадовался, но почему- то воодушевился.
     Света как будто почувствовала его мысль, помолчала минутку и, переложив
ногу на ногу, легко заметила:
     - Лучше Максика друга нет, правда?
     - Конечно это так... - Николай  Николаевич заерзал в кресле,  - вам оно
виднее, как  говорится. Только  я думаю, лучше иметь солидного  друга. Может
такой  друг  и  не  красавец,  но  зато  в  хорошем  возрасте  и  на  других
заглядываться не будет.
     - А что, Максик не очень надежный? - Света наслаждалась ситуацией.
     Николай Николаевич весь подобрался.
     "Будешь топить или нет?" - с интересом подумала она.
     В принципе,  он ничего против Шустера  не  имел. Пожалуй, ему нравилась
хватка и особая юркость приятеля. Иногда ему даже льстило поговорить с ним о
чем-нибудь этаком, о  чем-нибудь умном в окружении своих знакомых. Но сейчас
случай шел в  руки.  Николай  Николаевич унял дрожь и  зачем-то  вгляделся в
темное пространство веранды.
     - Я, конечно, ничего не говорю,  - не глядя на нее, начал он,  - только
был тут случай. Одна  женщина из России приехала погостить, а потом захотела
остаться. Туда-сюда, что  делать? Никто  ничего придумать  не  мог, как  тут
поможешь? А вот Шустер умно придумал: взяли они и поженились.
     - А... давно это было?
     - Года два назад.
     - Выходит, он человеку помог?
     - Как же мне не знать, я во все тонкости с ним ходил! - обиженно сказал
толстяк, а Света улыбнулась: "Ну и язык!"
     - Да только вы не знаете, что потом было!
     - А что потом было?! - подхватила она в тон.
     - Максим  эту  женщину поселил  куда-то  и даже  работку  ей  приискал.
Довольно  только завалящую  - все,  заметьте,  от  чистого  сердца!  Но  она
довольна была, и все шло  хорошо. Только крепился он, я думаю,  неспроста, а
потом  взял и заставил ее с ним переспать! Выходит, значит, в  награду! -  с
жаром  воскликнул Николай  Николаевич  и  придвинул свое  негодующее  лицо к
собеседнице, в нетерпении ожидая ее слов.
     Глаза Светы затуманились  печалью,  она грустно качала головой,  а сама
думала:  "Твой главный козырь! Что-то в вас  есть  похожее: в тебе,  в  моем
папаше. Какая наивность..." Так она думала, но  также почувствовала, что эта
история ей чем-то неприятна и поняла, что надо быть начеку. Но особенно было
нехорошо, что этот болван что-  то имеет в виду, и, кажется, его  история не
про кого-то, а именно про нее.
     Она отодвинулась в  раздражении, а он мигом придвинув  кресло,  быстро,
страстно зашептал:
     - Как вы красивы, сокровище мое....
     Она  резко   вскочила   и  шагнула  в  сторону,  но  он  с  неожиданной
стремительностью сгреб ее,  не  успевшую пикнуть в охапку, и,  крепко  держа
одной рукой, другой стал доставать из кармана сложенные листочки.
     - Вот, вот... для вас... - бормотал он ей в лицо, начиная шалеть  от ее
близости и своих чувств. - Посмотрите только!
     - Да разве одним глазком заглянуть... - она  дотронулась пальчиками  до
краешка  письма,  приостановилась на  секунду, заглянув  в его  возбужденные
глаза, и тихонько выдернула письмо из его руки.
     - Специально  для  вас,  радость  моя,  сокровище  мое... - глухо сопел
Николай  Николаевич  с  затуманенным  взором.  -  Читайте,  смотрите,  каких
подлецов земля носит... Земляка,  старого друга пре-да-ет!  Донос, настоящий
донос на Илюшу накатал! - захлебывался он, дрожа  и крепко  прижимая Свету к
себе.
     Но она словно не замечала его рук, впившись глазами в письмо.
     - А вы откуда знаете? - при последних его словах она вскинула голову. -
Откуда у вас это?!
     - Я много чего знаю... - хитро прищурился Николай Николаевич,  чувствуя
неожиданный  свой  вес и  значение.  -  Хорош  Шустер? Сегодня он  вас медом
кормит, а завтра с потрохами продаст! да хоть... такому же, как сам, а?!
     При этих  словах Света  начала страшно  бледнеть  и  невидящими глазами
уставилась на собеседника, потому что перед ее глазами  скакала возбужденная
Иркина физиономия и  гремели слова  подслушанного  из  чуланчика  разговора.
Николай Николаевич, не ожидая и не  понимая такого впечатления, но мгновенно
и сильно обрадовавшись, весь прижался к ней.
     Света инстинктивно дернулась в  сторону, вырвавшись наконец, с  усилием
переводя  дух.  "Ай да Максик-шалун!" -  в волнении,  дрожа, заговорила она,
пройдя  несколько  шагов.  Ярость  охватила  ее.  Она  обернулась к  Николаю
Николаевичу и резко спросила:
     - А вы-то зачем мне такие гадости даете!
     - Я как порядочный  человек... Это  мое доверие вам! - выпалил  Николай
Николаевич, рассчитывая на неуязвимость этого аргумента.
     "Что-то за этим, конечно,  скрывается..." - вполголоса протянула Света,
стремительно  раскладывая  в   своей  голове  пасьянс.  Сердце  ее  гремело.
Отношения ухажеров быстро становились  сложнее, и в них  намечалась  сильная
трещина.  Все это стоило крепко обдумать. Новость была интересна и, конечно,
могла быть использована с разных сторон. Она обернулась.
     - А все-таки... - начала она, с удовольствием выговаривая этому лопуху,
- если  к вам, Николай Николаевич,  это  письмо попало  не случайно, а ведь,
наверное, с какой-то  целью!..  - прибавила она, проницательно  взглянув  на
него, - то нехорошо этим пользоваться и кому-то третьему показывать!
     Николай Николаевич озадаченно смотрел на нее, как  будто не сознавая ее
слова,  но понимание  наконец  проступило  на  его лице:  он  сконфузился  и
смущенно развел руками:
     - Виноват, Светланочка, сам вижу, нехорошо... я это...
     - Признайтесь, Николай Николаевич, вы для меня расстарались? - спросила
она  строго,  но  глаза  ее  потеплели,  и  он,  подхватив  ее   настроение,
приободрившись, радостно закивал головой.
     - В другой раз так не делайте! Не станете больше, правда?
     Он посмотрел на нее  стеклянными глазами, помедлил, открыв рот, будто к
чему-то прислушиваясь, и неожиданно брякнул:
     - Отчего же, и в другой раз так сделаю.
     Света не  произнесла  ничего,  изумленно  усмехнулась,  отошла и  вновь
оглядела  его пристально.  Будто что-то  стукнуло  Николая  Николаевича:  он
испугался, и, не зная как поправить положение, с досадой на себя заговорил:
     - Я вас уберечь  хочу! Зачем с плохими людьми водиться? И папу вашего я
знаю - он очень хороший человек!
     Света нервно дернула ногой, но он не оценил ее впечатления.
     -  Эти  волчары  вас  пользуют!  -  вскричал  он  с  сильным  чувством,
распалился  и лицо его покрылось синюшным цветом. - То  там,  то здесь ищут,
как  бы схватить и  в кусты! А вы! - взревел он, - я  вас отдавать не  хочу!
Постойте, не  уходите! Вы мне верьте,  мне так одиноко!  Я  уже не  молод. А
вы!.. Вы мне позвоните, позвоните, да хоть на той неделе?!.. - скороговоркой
шептал он, хватая ее за плечи.
     - О чем  вы, Николай Николаевич?  - медленно  произнесла она, смотря на
него тяжелым взглядом, а он осекся на полуслове, глядя на нее жадно и робко,
и так исказилось его лицо этими несочетаемыми чувствами, что  ее передернуло
и она почти прошипела:
     - Засиделись мы с вами тут... Нас искать будут. Пойдемте в дом.



     В  гостиной  было  шумно. Она  быстро нашла глазами Вадима, и сердце ее
заколотилось. Он разговаривал с Ильей, не  смотрел в ее сторону. Света мигом
забыла о Шустере, Николае  Николаевиче, доносе,  забыла  о  своей ненависти,
ощущая только гулкое колотье внутри. Илья, заметив ее взгляды и приняв их на
свой счет, самодовольно улыбнулся:
     - Какая женщина... Хороша?
     Вадим задумчиво потрогал бокал.
     - Нет, - просто сказал он.
     Илья посмотрел с интересом, но не сказал ничего.

     * * *

     Время, однако, подходило к полуночи, и захмелевшая компания, вспомнив о
Рождественской  службе, постепенно  переместилась в  нижний  холл с  твердым
намерением не опоздать.  Но болтовня и  неразбериха достигли такой силы, что
Николай Николаевич, помнящий, что если и есть здесь верующий,  то это именно
он,  умаялся, подыскивая  наиболее  трезвых  на роль  водителей и рассаживая
народ  по машинам. Света  знала,  что Вадим где-то рядом,  возможно в машине
Анжелы,  но когда они собрались у ворот  церкви,  обнаружилось, что его нет.
Илья  обнял  Свету  и  Анжелу за  плечи и повел  вперед,  следом  потянулись
остальные.
     Церковь была заполнена народом, многие кивали друг другу. Служба шла, и
пел  хор. Иконы поблескивали  в  полутьме, сияя золотыми пятнами в  мерцании
свечей. Лампадки, волны ладана, слова и  снова мерные волны древнего запаха.
Внешний  гул  затих,  пропал, отодвинулся вдаль:  начала совершаться  другая
жизнь. В другом ритме,  на другом языке. В своем  собственном представлении.
Загадочные слова  сплетали  особую, невиданную  ткань  прошедшего, древнего,
несуществующего мира, но  вошедшего тонкими нитями в мир наш  и пропитавшего
самые отдаленные  точки  нашего сознания. И  этот  несуществующий  мир начал
мало-помалу воскресать, по капле восстанавливаться из  небытия прямо здесь и
сейчас  в  дрожащем воздухе. Странное  и  неповторимое чувство!  Магическое,
волшебное   возрождение   ушедших   веков   с  их   философией,   устоями  и
представлениями,  с  тем,  что  они  понимали  как  добро  и как  распад.  С
пра-языком   -   удивительными,   неугасающими   звуками   пращуров,   вдруг
наполняющими  наши головы, - полные таинственной  и глубокой красоты. Звуки,
пропитавшие мелкие поступки и крупные деяния  всех живших до нас, всевластно
вбирая души в поток общей жизни. Торжественно, неизменно, нетленно прошедшие
сквозь  столетия,  нанизывая  их  на единый стержень связующего  все смысла.
Смысла речи, памяти, духа нации.
     Стоявшая внизу  группка людей, вероятно  не знавшая до  конца  ни одной
молитвы,  вслушивалась  в  слова древних  распевов,  не  удивлялась  им, как
неслыханной  ранее музыке, но ощущала, как родные,  исконно знакомые  звуки,
связавшие их память и все другие памяти бывшие раньше. С дрожью входишь ты в
этот воскресающий мир, трепеща, слушаешь его, глубоко  разворачивающего тебя
к  прошлому, и ты видишь  свою жизнь необходимым  звеном в этом сгустившемся
потоке памяти, заполненным до краев проторенной глубиной поколений. Это твоя
жизнь,  твой  род.  Это  то,  что  сотворило  тебя. И ты  стоишь перед  этим
воплощенным прошлым,  не понимая  очень старых слов, но  ощущая  их прожитую
мощь и незаменимость. Это твое прошлое, и другого  не будет никогда. Хотя ты
будешь отрицать  все и вся,  не разводя  черное  и  белое, давнюю  память  и
недавнюю, кратковременную память: события столетий, напитавшие тебя добром и
события последнего столетия, напитавшие  тебя  ненавистью. Ты только  слабая
былинка  в  этом густом бору.  Тебе понятней то, что  лежит ближе  к  тебе и
связано с твоей жизнью. И ты смотришь себе под ноги.
     В  своей решимости спрятаться от себя самого  тебе  не поможет бегство,
переплывание  океанов  и перелеты на  другой конец  Земли, тебе  не  помогут
старания забыть, а также  попытки врасти в  чужую жизнь.  Ты будешь  тратить
годы и годы, убеждая себя и других, приводя аргументы и доводы, меняющиеся в
зависимости от обстоятельств.  Сегодня ты сумеешь написать четыреста страниц
в защиту, а завтра  четыреста  страниц в опровержение той же самой идеи - ты
сам поверишь в то, чему  ты хочешь верить! Но  однажды ты услышишь службу  в
простой  церкви  или, может  быть, в неожиданный и неподходящий момент  тебе
сведет горло, и ты скажешь устами блудного сына: "...моя родина".
     Хор пел. Из голосов  выделялся глубокий мужской голос. Он  не был очень
сильным и не  был  очень  красивым,  но певший человек кажется забыл  все на
свете. Он был не здесь, он  не  старался для других. Благодарением и сильным
светом был наполнен его голос.  Стоящие внизу притихли, кто смущенно,  кто с
любопытством и даже с изумлением, кто в глубокой задумчивости,  нечаянно, но
сильно тронутый искренностью немолодого человека.
     Света  смотрела перед собой очень  серьезно, не  в  силах оторваться от
непонятных,  могучих  звуков.  Она  затосковала,   сердце   ее  заныло,  она
обрадовалась и встревожилась одновременно, внезапно захотев домой, в Россию.
И,  вдруг,  без перехода,  увидела перед  собой лицо  Вадима  и услышала его
невозможные слова на  веранде.  Сердце  ее снова забилось, как тогда,  но не
сухо  и быстро,  а, наоборот, глубоко  и властно. Жар  и краска ударили ей в
лицо, и чуть не в слезах, мученически, повернула она голову и обвела глазами
окружающих людей.
     На ее счастье,  в  эту секунду стоявшая рядом  Ирка  восхищенно шепнула
приятелям:
     -  Как  поет!  Это  Тропишин.  Он поет почти двадцать пять  лет  каждое
воскресенье!  А  ведь  это тот  самый  "шпион",  о котором  я  рассказывала,
помните?
     Света отошла в сторону и обвела глазами храм. Голос пел,  и соединенные
глубоким сокровенным чувством в  храме стояли люди,  страшась разрушить этот
мир.
     Но не в их силах было бы разрушить его.


Глава 11

     Немало времени прошло с жарких новогодних празднований. Нарождались и в
истоме умирали, ослепленные огнедышащими  страстями закатов, синеглазые дни.
Трепеща сладким  духом  и теплом, одурью захмелевших пышнотелых  цветов,  их
осыпающимися лепестками, пронзенные вскриками незнакомых птиц,  валились они
все дальше  и  дальше за границу  мира - туда, где  кончалась и Австралия, и
Последняя  Снежная  Земля  -  туда, откуда не было  никакого исхода.  Письма
приходили все  реже,  все  чаще  пропадали где-то  в необъятном пространстве
между точками назначения "А" и "Б".
     Вадим писал статьи,  тосковал, пил. Он почти никого не видал, никому не
звонил. Знакомясь  с кем-то по случаю  и  встретившись  раз, он  видел,  что
общение  это не  интересно  и  приносит  разочарование:  в  темах,  страстно
занимавших приезжих, - деньги,  покупка дома, работа, опять деньги, Вадим не
годился, чтобы составить приятную беседу.
     Шустер старался неотлучно  находиться  при Свете, но большую часть  его
дня  занимала служба,  и когда  он  днем  пытался застать  ее  дома, телефон
традиционно молчал.  Известно, что она появлялась в разных заведениях города
и часто в  новых компаниях, всегда в сопровождении мужчин, тащившихся за ней
следом, но последнее время чаще одна.
     Месяцем позже Шустер метался по городу, разыскивая ее:  она сбежала, не
оставив  записки.  Чувство  попранной  справедливости,  бесчестности жизни и
неблагодарности  женщин  больно  ранили  его  сердце. Но  была  и  еще  одна
пренеприятная черточка: именно обстоятельство, что Света перестала брать его
подарки, совершенно  подкосило Шустера. Могло  это  означать тольк