ечаткой на его пальце и решил, тоже на литературной основе, что,
очевидно, передо мной сидит аристократ, которому по праву полагается титул
"дон".
   Я вручил ему записку от синьора Кампилли. Он взглянул на нее, прочитал,
еще раз взглянул, наконец внимательно посмотрел на меня, что-то соображая.
Комната, в которой мы сидели, была маленькая, стены ее, увешанные
потемневшими картинами, по большей части изображавшими различных князей
церкви, пап и кардиналов в старинных одеяниях, казались совсем темными.
Дон Паоло Кореи вертел в пальцах визитную карточку Кампилли.
   Голова у Кореи была большая, сложение крепкое, только глаза подведены
огромными синими полумесяцами.
   - Ну, хорошо, - решил он в конце концов. - Мы не часто принимаем у себя
ваших соотечественников. То есть таких, как вы, приезжающих из Польши, а
не поляков из эмиграции.
   - Теперь многие ездят за границу, - заметил я. - Несравненно больше,
чем раньше.
   Дон Кореи пропустил мои слова мимо ушей. У него было свое мнение на
этот счет. А может быть, он хотел определить свою позицию независимо от
того, усиливается ли прилив путешественников из Польши или спадает.
   - Бедная Польша. Народ-страдалец.
   Он потянулся за одной из многочисленных регистрационных книг, лежавших
перед ним. Внося в список мою фамилию, он немножко помучился с
правописанием. Имя далось ему легче, и совсем легко-римский адрес. Однако
он по-прежнему держался натянуто. Я чувствовал, как от него веет холодом,
что, разумеется, было вызвано теми же самыми сложными причинами, которые
заставили его так долго вертеть в пальцах визитную карточку Кампилли. Лед
чуть-чуть растаял, когда, сообщая свой адрес на родине, я произнес слово
"Краков". Дон Паоло Кореи не видел Кракова, не был там, но знал о нем по
научным работам, отчетам, фотографиям. Дону Кореи было известно, что это
красивый древний город, богатый памятниками старины. Мои акции поднялись
на несколько пунктов. Он спросил меня, над чем я буду работать и как долго
собираюсь пользоваться библиотекой.
   Внимательно все выслушав, он выписал входной билет. Потом подробно'
разъяснил правила пользования библиотекой. Попрощался он со мной очень
любезно.
   После бесконечно долгой консультации и переговоров в отделе
каталогизации документов работники библиотеки обещали интересующие меня
научные материалы только к понедельнику. Я прошел в читальный зал и, чтобы
сразу, в это же утро, приступить к работе, заглянул в шкафы подсобного
книгохранилища и взял несколько томов, но вплоть до часу дня, то есть до
закрытия библиотеки, не продвинулся дальше Эрле. Я читал и по нескольку
раз возвращался к тем страницам его основного произведения, озаглавленного
"Historia bibliothecae Romanorum Pontificum turn Bonifatianae turn
Avinionensis", где он излагает результаты своих розысков и, опираясь на
них, устанавливает происхождение занимавшего меня названия папского
трибунала.
   Этимологически слово "рота" означает то же, что латинское
circulus-круг, диск. Исследовав различные материалы, относящиеся к
авиньонскому периоду, Эрле пришел к убеждению, что посредине зала, в
котором на протяжении всей той эпохи заседали папские судьи, должен был
находиться большой вращающийся пюпитр, на котором раскладывали папки с
делами. Такой механизм известен был в средневековье и применялся в
некоторых канцеляриях для удобства служащих: благодаря ему не нужно было
вставать и перетаскивать тяжелые тома с подшитыми делами. Так как пюпитр
вращался, его назвали рота. Это суждение Эрле я хотел опровергнуть. В
своем труде он приводи)
   старые-престарые счета за такие пюпитры, сделанные по заказу папской
курии в Авиньоне. Но нельзя считать установленным, что их заказывали для
судов. Более вероятно, что эти пюпитры устанавливали в других
администрагивных учреждениях, значительно меньших по составу, чем папские
суды. В авиньонские времена в трибуналах заседало по двадцать аудиторов.
Какой же неправдоподобной величины нужен был пюпитр, чтобы обслужить
столько человек! Я сделал подсчет, и TO!да во мне проснулось подозрение,
что кардинал Эрле, выдвигая свой тезис, не подумал об этой стороне
вопроса-назовем ее столярной, - ибо, вне сомнения, не стал бы настаивать
на своем решении загадки, если бы представил себе колоссальные размеры
такой махины и неудобства и сложности, связанные с ее размерами.
   Взвесив все эти обстоятельства, я вправе был считать гипотезу Эрле
опровергнутой. У меня родилась собственная гипотеза, подсказанная
силезским документом. Я был уверен, что найду здесь ее подтверждение. Я
упивался книгой Эрле, отчаянно с ним споря и радуясь своей догадке. Домой
я вернулся в отличном настроении.
   В пансионате волнение, суматоха. Туристы, отбившиеся от бразильской
группы, которая поселилась неподалеку, в монастырской гостинице, заняли
все свободные комнаты. Мою также. Едва я вошел, горничная спросила, не
соглашусь ли я перейти в другую, меньшую. Я согласился. Тут же в мою
комнату внесли диванчик. Я как можно быстрее запихнул свои вещи в чемодан,
потому что в коридоре уже ждали новые жильцы-дама с дочуркой, - готовые
вторгнуться ко мне. Новая комната-это конурка напротив ванной и уборной,
так что здесь, надо думать, будет шумно. Я не собираюсь, однако,
переезжать в отель, как советовал синьор Кампилли. Не только потому, что
через несколько дней, когда бразильцы двинутся на юг, я смогу вернуться в
прежнюю комнату: живя здесь, я не чувствую себя в Риме одиноким. Мне есть
с кем поговорить. По крайней мере в теории, так как за исключением пана
Шумовского обитатели пансионата не очень разговорчивы.
   Пока я разбирал чемодан, мне пришло на ум, что конурка кому-то
принадлежит. А когда я открыл нижний ящик шкафа, чтобы уложить там белье,
то обнаружил в нем дамские вещицы, и у меня возникло подозрение, что я
теперь живу в комнате Козицкой, а ее, вероятно, переселили в другое место,
к тетке или к кухарке. У стены стояла небольшая этажерка с книгами,
несколько романов и стихи, преимущественно изданные в эмиграции. Я достал
с полки несколько книжек. Конечно, комната Козицкой. На книжках надписана
ее фамилия. Установив это, я заметил еще кое-что: этажерка закрывала
большую фотографию.
   Я снял еще несколько книжек-мне хотелось разглядеть, что же изображено
на фотографии, - и увидел часть разрушенного дома с вмурованной ч стену
табличкой, а на ней надпись, или, вернее, часть надписи, - однако этого
было вполне достаточно, чтобы понять ее смысл. В польских городах
сохранилось много таких табличек в тех местах, где немцы расстреливали
заложников или повстанцев. Я положил книжки ни полку. Еще внимательнее
оглядел комнату. На расстоянии метра от этажерки на стене четко
отпечатались ее кошуры. По бокам и над ними стена была гемнее. Не
подлежало сомнению, что до сих пор этажерка стояла гам. Другие фотографии,
маленькие сувениры или картинки-на это укалывал размер пюздикон-- обычно
висели над кроватью.
   Все это пани Козицкая сня-':;". а большую фотографию закрыла этажеркой
специально от меня. непрошеного гостя: всегда ли она !JK делала, если ей
приходилось уступать свою комнату, - этого я не мог знать. Но мне стало
неприятно, особенно из-за того, что я шарил на ее этажерке; я действовал
инстинктивно, без злого умысла, тем не менее в данных обстоятельствах не
очень деликатно.
   Едва я разложил свои вещи, стук в дверь-звонят из Остии.
   Адвокат Кампилли. Приветствует меня-и сразу:
   - А почему бы вам не приехать к нам на море?
   Это было приглашение, но так странно сформулированное, что я не понял,
то ли он в самом деле хочет, чтобы я приехал, то ли бросил фразу
мимоходом, собираясь сообщить мне нечто совсем иное.
   - Ну?
   - Очень охотно.
   - У вас нет на завтра никаких планов?
   - Ничего определенного.
   - Значит, просим к нам. Мой зять за вами заедет. Пожалуйста, будьте
готовы к девяти. Не слишком рано?
   - Конечно, нет.
   - А как с библиотекой? Все в порядке?
   - Вполне. Я очень вам благодарен.
   - Какие пустяки! Жена очень рада, что вы приедете. И дети, то есть мой
зять и моя дочь.
   Я положил трубку. "Насчет радости-это, наверное, ни к чему не
обязывающая, любезная фраза", - подумал я. Кампилли по доброте душевной и
из уважения к моему отцу старался, как мог.
   Отсюда и приглашение, на которое синьора Кампилли, разумеется,
согласилась без всякого восторга. Ничего не поделаешь.
   Приглашение следовало принять. С Кампилли надобно поддерживать
отношения. Если бы я не пошел к ним на чашку чаю, то до сих пор терзался
бы из-за беседы со священником де Восом, не поняв ее положительного
значения. Только Кампилли мог посоветовать мне, спустя сколько дней и в
какой форме я должен напомнить о себе на пьяцца делла Пилотта. Значит,
нужно подготовиться к поездке в Остию. Прежде всего внутренне-так, чтобы
синьоре Кампилли завтра не удалось спровоцировать меня ни своей
холодностью, ни своими колкостями. Ну и, так сказать, внешне
подготовиться. Приобрести какие-нибудь сандалии для пляжа, купальный
костюм.
   Возвращаясь к себе в комнату, я наткнулся на Малинского.
   - Как дела?
   - Помаленьку.
   - Весь день в городе?
   - Преимущественно.
   - Надо нам с вами как-нибудь поболтать. Но обычно труднее всего выбрать
время" когда живешь под одной крышей.
   - Действительно, - согласился я с ним.
   - Может быть, завтра отправимся куда-нибудь вместе?
   - Увы! Меня пригласили в Остию.
   - К Кампилли?
   - Вот именно.
   - Хо, хо! Ну, желаю вам повеселиться!
   Покупка вещей в чужом городе-дело хлопотное. А уж тем более в чужой
стране, особенно в Италии, о которой мне столько наговорили знакомые в
Кракове. Я спросил совета у Малинского.
   Он дал мне адреса нескольких больших магазинов, рекомендуя их следующим
образом:
   - Вы там найдете товар только невысокого качества. Но по крайней мере
не переплатите.
   Кажется, его так и подмывало поговорить об Остии, семействе Кампилли, а
вернее, об их приглашении. Он вернулся к этой теме, сказав что-то в таком
духе, будто, пригласив меня, они очень мило поступили. И ему явно еще
больше захотелось оказать мне подобную же любезность.
   - Так, может быть, послезавтра. В понедельник. Отвезу вас в Фреджене.
Отличный пляж. И в будни там не так многолюдно, как в Остии. Разумеется, в
первой половине дня.
   - По утрам я работаю. Хожу в Ватиканскую библиотеку.
   Он на мгновение онемел.
   - Вы туда попали! Тоже благодаря Кампилли?
   Секунду подумав, я ответил:
   - Нет. Благодаря моему отцу.
   Из коридора выбежал черный бульдог пана Малинского и яростно накинулся
на меня. Малинский взял его на руки; песик, однако, по-прежнему рычал и
вырывался. Пришлось закончить разговор, и мы попрощались.
   Утром, захватив все, что требуется, надев защитные очки от солнца, тоже
только что приобретенные, я ровно в девять спустился вниз. Было жарко,
парило. К этому же часу должен был подъехать экскурсионный автобус за
бразильцами. Они носились взад-вперед, одни выбегали на улицу, другие
торопливо возвращались в пансионат за забытым фотоаппаратом или купальным
костюмом. Наконец все сбились в кучу посредине мостовой, и на их головы
посыпались проклятия из машин, с мотоциклов и мотороллеров, мчавшихся из
центра в сторону моря или холмов к югу от Рима. Наконец подъехал автобус,
уже набитый бразильцами. На улице стало еще шумнее, туристы кричали,
громко окликали друг друга.
   Одновременно с автобусом из боковой улочки внезапно выкатилась
пианола-черный ящик на колесиках-и остановилась перед воротами нашего
дома. Возле нее суетились двое мужчин, оба грязные, вспотевшие. Один
торопливо вертел ручку, другой в большом волнении проталкивался между
бразильцами и протягивал шляпу, стараясь выманить у них несколько лир,
прежде чем им удастся втиснуться в автобус. Вернулся он ни с чем, едва
дыша. Тогда-то и подъехал зять Кампилли в маленькой роскошной
"альфа-ромео", линиями которой я уже не раз восхищался; по Риму кружило
много машин этой марки. "Альфа-ромео" зятя Кампилли была красная как рак.
   За рулем сидел Весневич, рядом с ним двое и двое сзади; вс„ молодежь.
Весневича я сразу узнал. После венчания дочери супруги Кампилли прислали
отцу памятный альбом с описанием торжественной церемонии, списком гостей и
фотографиями новобрачных. Мы поздоровались тепло, с размахом, словно
только что заключили сделку или встретились после долгой разлуки. Тем не
менее мы при этом назвали друг другу наши фамилии: он-свою, я-свою. Потом
он весело познакомил меня с остальной компанией. Быстро, с воодушевлением.
   Все это происходило под аккомпанемент пианолы и мелькание шляпы,
которая как бы превратилась в шапку-невидимку в руках бесплотного духа,
потому что никто не потянулся за деньгами.
   Впрочем, процедура знакомства длилась меньше минуты.
   Машина Весневича поразительно легко рванулась вперед. Он вел ее
отлично. Выбравшись из города на автостраду, Весневич развил скорость, от
которой у меня захватило дыхание. Поддерживать разговор не было никакой
возможности. Я сидел впритык сзади, односложно отвечал на обращенные ко
мне шаблонные вопросы и любовался пейзажем, его чарующими красками. Снова
всем существом я почувствовал, что нахожусь в Италии. Доказательством тому
служили совершенно особая синева неба, рыжеватый цвет земли, высокие
стволы романтических пиний; ослики, впряженные в странные короткие повозки
на огромных колесах; пригородные старые виллы-дворцы, расположенные на
холмах; акведуки, появляющиеся в отдалении от шоссе, поражающие чистотой
линии. Вдоволь насмотревшись на пейзаж, я переводил взгляд внутрь машины,
на пассажиров, с которыми я ехал. Это были итальянцы, они весело смеялись,
а по какой причине-я понятия не имел. Взрывы смеха вызывало любое
словечко, содержавшее в себе, очевидно, либо намек, либо условный смысл.
   как это бывает в спевшейся компании. Самым старшим среди них был
Весневич, широкоплечий, очень красивый. Он то и дело отпускал какую-нибудь
шутку, приводившую всех в бурный восторг. Садясь в машину, я ui.ui тверди
уверен, что моя соседка-это и есть Сандра, сги жена. У нее был гакой же
прекрасный лоб, такой же чуть-чуть великоватый нос с подчер кнутой линией
ноздрей, такие же изумительные продолговатые египетские глаза, что и у
новобрачной на снимках в альбоме.
   Красавица, однако, объяснила мне, что она двоюродная сестра Сандры. Что
касается остальной компании, то я не смог разобрать, кто они такие.
Впрочем, это не имело значения. Я и на них смотрел отчаети как на
окружавший меня пейзаж и природу; они служили еще одним доказательством
того, что я действительно нахожусь в Италии, и от этого во мне росла та
кипучая радость, которую я испытывал здесь всякий раз, как забывал о деле
моего отца или почему-либо более оптимистически оценивал связанные с ним
хлопоты.


                                    VII

   В Остии я мог о нем не думать или думать только хорошее. День был
чудесный, а вилла семейства Кампилли, в современном стиле, восхитительна.
Сами хозяева-сияющие, одетые во все белое-воплощение любезности. Синьор
Кампилли-шумно общительный, его супруга-снисходительно улыбающаяся,
Сандра-в брюках и майке, испещренной звездами и лунами, такая радушная,
словно я был ее вновь обретенным братом, правда встреченным при
обстоятельствах, не располагающих к разговорам, например на беговой
дорожке.
   Пляж был недалеко, их собственный. Весневич сразу же увел нас, мужчин,
в свою комнату. Сандра проводила женщин в комнату родителей. Все весело
покрикивали друг на друга, поторапливали. В купальных костюмах мы сбежали
на первый этаж, в большой застекленный холл, служивший одновременно
столовой, читальней и гостиной. Нас угостили фруктами и замороженными
напитками, после чего мы вышли в сад и двинулись к морю, осторожно ступая
по усыпанной гравием аллейке: острые камешки кололи босые ступни.
   Я совсем не запомнил моря. Отец как-то привозил меня сюда, но это было
так давно! Он тогда не разрешил мне купаться, позволил только шлепать у
самой кромки воды. Зато от солнца он меня не оберегал, и я обжегся. Теперь
я тоже сразу почувствовал мягкое тепло на плечах и лопатках-так, словно
кто-то накрыл мою спину нагретой нежной фланелью. Из аллейки мы вышли на
каменистую полосу, отделявшую виллу от моря. Камни были большие,
отшлифованные, раскаленные. А дальше-темный сырой песок, совсем не такой
красивый, как на пляже у нашего моря, и вода.
   Я неплохо плаваю; меня сразу понесло, и я стал удаляться от берега.
Вода была приятно освежающая, в первый момент даже показалась холодной,
температура ее была ниже температуры воздуха. Я перевернулся на спину и
поплыл, выбрасывая кверху руки, а потом все дальше и дальше, но уже гребя
понемножку и почти что одними ладонями. Я плыл все медленней и медленней.
   Ноги стало тянуть книзу. И тут, в полукилометре от берега, я вдруг
почувствовал твердую почву. Я встал. Вода доходила мне до пояса. Справа
море было еще более мелкое.
   Между мной и берегом тоже бьгло много больших светлых полос, выдававших
отмели. Я не спеша двинулся в сторону остальной компании, бултыхаясь,
падая в воду и ныряя. Слева, примерно в километре по прямой линии,
виднелся главный пляж Остии. Там жарились на солнце и купались в воде
тысячи разноцветных муравьев. А повыше, на твердой земле, пестрело
множество огромных зонтиков и кабин самой яркой окраски. Я добрался до
берега. Сандра и ее приятельницы, неподвижные, полусонные, разлеглись на
узорчатых купальных полотенцах и старательно загорали, время от времени
смазывая себя кремом.
   Весневич и гости, которых он сюда привез, совместными усилиями
выталкивали из узкого зеленого строения на воду чудесную моторную лодку
каштанового цвета. Я тоже сел в нее.
   С шумом и криком мы понеслись влево, в сторону главного пляжа, прошли
перед скопившимися здесь толпами, а затем Весневич вернулся за дамами. Две
из них отправились с ним.
   Третья осталась со мной и молодым итальянцем, который утром в машине
сидел на переднем месте. Он, видно, чувствовал себя здесь как дома: вошел
в зеленое строение у самой воды и выехал оттуда на двухместном водяном
велосипеде, державшемся на трех плавниках. Мы попытались втроем взобраться
на него. Велосипед под нами закачался, но мы не сдавались. Правда,
недолго. Я первый свалился в море. Потом они. Мы снова взобрались на
велосипед и после длительного балансирования снова очутились в воде.
   Потом к нам присоединились Весневичи. Они тоже в конце концов со всего
маху опрокидывались вместе с велосипедом.
   Сандра и ее кузина плавали отлично. На них были одинаковые чепчики, еще
сильнее подчеркивавшие их сходство. Им и мне удалось дольше всех
удержаться на велосипеде. Мы ушли от берега на изрядное расстояние.
Миновали зону отмелей. За ней открывалась картина воистину прекрасного
моря-лазурного.
   прозрачного, как кристалл. Мы ринулись туда, хотя по-прежнему в
качестве опоры под нами был велосипед, и поплыли дальше в этой более
холодной, но зато чудесной воде. Нам стали кричать с берега, что уже пора
обедать. Сандра и не Сандра поплыли напрямик. А мне еще нужно было
пригнать велосипед. На половине дороги я взобрался на седло. Нажимать на
педали в одиночку оказалось нелегко. Мне помог Весневич. Не выходя из
воды, он подталкивал велосипед, я крутил педали, и так мы в конце концов
добрались. На пляже никого уже не было. Мы поспешили на виллу, переоделись
и быстро спустились в столовую, заняв наши места последними, Весневич-в
конце стола.
   Мне же выпала честь-рядом с синьорой Кампилли.
   Когда попадаешь в незнакомое общество, то вначале оно представляется
единым целым, нерасчлененным, связанным между собой неведомыми путами. Но
уже за столом мне перестало так казаться. Общество распалось на отдельных
людей. Даже кузина стала менее похожа на Сандру, чем мне это показалось в
машине и на пляже. Итальянец, который выволок велосипед, был ее мужем.
Другая пара тоже состояла в браке. Эти были моложе Весневичей,