йской, водила. У табачного магазинчика  притормозишь,  я
за сигарами для шефа сбегаю.
   Табачный магазинчик оказался  недалеко,  Вадик  притормозил.  Улица  была
пустынна, но  Федор,  вылезая,  тем  не  менее  велел  поставить  машину  на
противоположной стороне улицы.
   - Тут рокеры лихачат. Ну, я пошел.
   И  скрылся  в  магазинчике.  Вадик  дисциплинированно  перегнал   машину,
поставив ее напротив магазинчика, но - через улицу. И сказал:
   - Можно мне выйти? Живот что-то прихватило.
   - Иди, раз прихватило, - сказал Андрей.
   Вадик вышел и побежал за угол в поисках подходящего заведения. Вскоре  из
магазинчика вышел Федор с пачкой сигар, заботливо обернутых в бумагу и  даже
перевязанных ленточкой.
   - Где Вадим?
   - По-моему, сортир ищет, - пожал плечами Андрей.
   - Нашел время! - Федор был очень напряжен. - Обожди, я крикну ему,  чтобы
немедленно...
   И захлопнул дверь автомобильного салона...
   - Вадим!.. Бегом ко мне!..
   Дальнейшее - со слов Вадика. Так, как записано в милицейском протоколе:
   - Я вышел из-за угла как раз тогда, когда Федор захлопнул  дверь  салона.
Но не успел сорваться с места по его приказу, когда увидел, как Федор  вдруг
пригнулся и бросился за багажник. Там он почему-то присел и обхватил  руками
голову. И почти тотчас же в салоне грохнул сильный взрыв.  На  меня  дохнуло
горячей волной, но я не упал и успел увидеть, как Федор рванулся  к  дверце,
открыл ее, схватил дипломат Андрея и что есть силы побежал в противоположную
сторону...
   4
   Я следил за  сборкой  конвейера,  когда  мне  позвонили  из  проходной  и
сказали, что какой-то мужчина требует, чтобы я немедленно вышел  к  нему.  И
что с ним - чумазый парень, который рыдает навзрыд. Я немедленно бросился  к
проходной и увидел Валеру и Вадика.
   - Что случилось?
   - Андрея взорвали в  машине,  -  изо  всех  сил  сдерживая  себя,  сказал
Валерий. - Я на работу шел, вдруг слышу: взрыв. И что меня понесло  к  месту
взрыва, не могу объяснить. Но прибежал первым: никто кругом и ухом не повел,
уже привыкли не рыпаться. Вижу - возле машины этот в истерике  бьется,  а  в
машине... - он с трудом проглотил комок... - в машине  -  Андрей.  Полчерепа
разнесло, всю лицевую часть.
   - Андрей? Наш Андрей?..
   - Наш Андрей. Я сразу же вызвал милицию. Они приехали тут же  -  ехать-то
всего ничего. Хотели Вадима за-брать, потому что лицо - в гари от взрыва, но
он сумел им все объяснить. Отпустили под подписку, я поймал  машину  и  -  к
тебе, крестный. Это - Федор. Вадим указал на него, его уже ищут, только он -
далеко от нашей Глухомани.
   - Меня убьют теперь. Меня убьют, - бормотал Вадик,  размазывая  слезы  на
грязном лице. - Убьют. Я их знаю...
   - Не убьют, не реви! - гаркнул Валера. - Я  тебя  так  спрячу,  что  мама
родная не найдет. Что будем делать, крестный?
   - Поедем ко мне. Сейчас отдам распоряжения на конвейере, возьму машину  и
- к нам.
   - Да не к тебе! - с досадой поправил Валера. - К  прокурору  ехать  надо,
пока ему какой-либо версии не подкинули. Давай, крестный, ждем. И  не  теряй
головы.
   Я бежал в цех отдать распоряжения с жарким чувством стыда в душе. Валерий
был абсолютно прав: я растерялся от его новости и в известной мере  перестал
здраво оценивать обстановку. Андрея не вернешь, как  ни  мучительно  в  этом
признаваться. Осиротела вся семья, потому что я даже  подумать  боялся,  что
теперь будет с Альбертом Кимом,  только-только  начавшим  приходить  в  себя
после инфаркта. Мне предстояли очень тяжелые  дни,  и  следовало  как  можно
скорее брать себя в руки.
   Дав указания на конвейере, я помчался в дирекцию,  чтобы  объяснить,  где
меня искать в случае острой  необходимости.  Танечка  встретила  меня  таким
взглядом, что я сразу понял: ей уже все известно. И сказал:
   - Да. Андрей.
   - Знаю, - тихо сказала она. - Тебе звонили.
   - Кто?
   - Зыков, прокурор, Хлопоткин и, конечно, Спартак Иванович с Тамарочкой.
   - Выражали соболезнование? - Я криво умехнулся.
   - И призывали к совместной борьбе с криминалом.
   - Я - к прокурору.
   - Звони.
   К прокурору мы смогли прорваться только через три дня. Он рыл  по  свежим
следам, и мы понимали, что органам следствия сейчас просто  не  до  нас.  Но
оставили  записку  с  просьбой  позвонить,  он  наконец-то  позвонил,  и  мы
попросили о срочном свидании.
   - Большое несчастье, - сказал прокурор, пожимая руки.
   - Вот свидетель, - сказал я, положив Вадику руку на плечо, чтобы он опять
не начал трястись. - Все на его глазах.
   - Как?.. - Показалось мне тогда, что прокурор был неприятно озадачен этим
обстоятельством. - Мои работники докладывали, что  никакого  свидетеля  нет,
что...
   - Он со страху сразу ко мне сбежал.
   - Догадываюсь, - вздохнул прокурор. - Ну, рассказывай. Что и как.
   Вадик к тому времени уже успокоился. Он нам доверял,  а  значит,  убежден
был, что мы ему всегда поможем.
   Он, вполне вразумительно и строго следуя очередности  событий,  рассказал
прокурору все, что было и что он видел. Не заикался, не запинался, ничего не
выдумывал, и прокурору вроде бы это понравилось.
   - Никуда не уезжай, -  сказал  он.  -  Ты  -  главный  свидетель.  Может,
спрятать тебя куда-нибудь?
   - Не надо, - мужественно отказался Вадик.
   -  Ну,  разберемся.  -  Похоже,  последние  слова  Вадима  прокурору   не
понравились. - Ступайте и обождите в коридоре. А ты, - это касалось меня,  -
задержись.
   Парни вышли. Я задержался.
   - Я тебя почему задержал, - как-то неуверенно сказал прокурор, глядя  при
этом в стол. - Я ведь не местный, и знаешь, что в глаза бросилось? Слухам вы
здесь верите с лету и без  всяких  доказательств.  Ну,  к  примеру,  возьмем
стрельбу в дискотеке. Я открыл дело в соответствии,  кстати,  с  показаниями
твоих парней...
   - Моих?
   - Ну, которых ты и сегодня привел. В этом смысле. Доложил в Москву  через
голову области, поскольку - убийство. А мне - неправильно мыслишь,  не  теми
категориями. Это разборки меж группировками, и ваши здесь ни при чем.  Налет
совершили подмосковные, то ли из Люберец, то ли из Софрина. Мы сами это дело
ведем, так что закрывай свою глухоманскую самодеятельность. Ну, выговора  не
вкатили, но на вид поставили. Так что очень тебя  прошу,  помалкивай,  а?  И
ребятам своим прикажи, чтоб язычок - на замок. Без вас разберемся.
   - Андрея Кима взорвали в машине. - Во мне все  вскипало,  но  я  старался
держать себя в руках. - Афганца, его не только у нас знают, его и  в  Москве
знают. Бомбу под видом коробки сигар принес Федор Антипов, друг  по  Афгану,
между прочим. И Вадима взорвать надеялся, да его случай спас, не было его  в
машине, а взрыватель уже секунды считал. И Федору только и  оставалось,  что
присесть за багажником, но Вадим-то все видел.
   - Видел результат, так он нам и без твоего Вадима изве-стен.  А  бомбочку
этот друг афганский взял в табачном магазине. Ты знаешь этот магазин?
   - Нет. - Я был несколько растерян напористостью прокурора.
   - И никто не знает, потому что не  было  его  до  дня  взрыва,  -  жестко
продолжал прокурор. - Там была частная зубодерня, в которой,  как  известно,
никаких сигар не продают.
   - Ну и что?
   - А то, что дня за два до преступления зубной врач получил  телеграмму  с
вызовом в область вместе с женой. Срочная телеграмма о критическом состоянии
его матери. Он прикрыл свой зубной кабинет и тут же уехал. А на другой день,
по свидетельству соседей, прибыли какие-то молдаване, убрали старую  вывеску
и повесили новую. А соседи даже не поинтересовались, почему вдруг,  такие  у
нас теперь нравы. Вот к этой новой вывеске "Табачная лавка" Федор и приказал
мальцу ехать за сигаретами. Теперь тебе понятно, как  готовилось  покушение?
То, что Федор сунул Андрею Киму в руки бомбу, это ясно, и Федора  мы  искать
будем. Но он - исполнитель, а кто за ним стоит? Кто всю эту кровавую комедию
разыграл? А ты шумишь и следствию мешаешь.
   - Погоди, погоди. А Зыков что говорит?
   - А Зыков говорит, что попросил купить ему сигар, только и всего.
   И крепко, с надеждой, что ли, руку пожал.
   Вышел я от прокурора крайне им недовольный. Он уже не рыл,  как  когда-то
говаривали про него, он  зарывал  убийство  Андрея,  изо  всех  сил  пытаясь
обвинить во взрыве каких-то варягов. Как то было с расстрелом дискотеки.
   Так я думал, все во мне кипело, и на вопрос Валеры, как, мол,  там  дела,
гаркнул вдруг:
   - На место! К тому табачному!
   Прибыли к "тому табачному", на котором теперь красовалась вполне скромная
доска рядом с входом:
   "ЗУБНАЯ ТЕХНИКА.
   УДАЛЕНИЕ И ВОССТАНОВЛЕНИЕ".
   - За Вадика отвечаешь, - буркнул я  Валере  и  бросился  в  "Зубтехнику",
будто три ночи не спал от боли. Вошел в маленький кабинетик на одно  кресло,
а оглянуться так и не успел...
   - Друг ты мой ситный! - возопил вдруг некий белый халат и стиснул меня  в
объятьях. - Сколько лет, сколько зим!..
   Господи, зубной техник Николай,  да  вдобавок  и  с  супругой  Виолеттой,
которых я знал еще до всяких там бурских  выстрелов.  Тот,  что  всем  дамам
предлагал рвать здоровые зубы, обещая вставить еще лучше.
   Еле дошел до дела, расцеловав и его, и ее трижды и дав  слово  непременно
их навестить. Он приехал только вчера вечером, но о взрыве и  гибели  Андрея
уже знал, потому что в области с него снимали показания, как зубной  кабинет
превратился в табачную лавку. Он мне все это подтвердил, а потом вздохнул и,
понизив голос, добавил:
   - Знаешь, что тут самое главное? Самое главное, что моя мама, дай ей  бог
здоровья,  никакой  телеграммы  нам  с  Виолеттой  не  присылала.  Я  сказал
прокурору об этом и телеграмму ту, срочную, передал. А он и говорит:
   - Ваши показания мы в  протокол  вносить  не  будем,  чтобы  вас  лишними
вызовами не беспокоить, а вот телеграмму в дело  включим.  Это  вещественное
доказательство.
   - Значит, телеграммка  уже  исчезла,  а  твои  показания  не  включены  в
протокол, - я усмехнулся и покрутил головой. - Ну, ловкачи!..
   Николай виновато развел руками.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   1
   - Вот и закона у нас уже нет, - с горечью усмехнулся Валерий, когда я ему
рассказал о последнем напутствии прокурора зубному Николаю.
   У меня было такое же ощущение, только не  горечь  я  испытывал,  а  нечто
совсем  иное.  Что-то  вроде  злого  непослушания.  Желание  не  подчиниться
обстоятельствам,  а  сопротивляться   им   из   последних   сил.   Нет,   не
представителям закона, а тем, кто заставлял этих полномочных  представителей
с радостной готовностью отказываться от уже возбужденных уголовных дел  либо
зарывать их в  грудах  второстепенной  текучки.  Вроде  бы  ищем,  вроде  бы
стараемся, а воз и ныне там, потому что не там ищем и не  для  вас,  дорогие
граждане, стараемся.
   С этими мыслями я прокрутился в  постели  до  рассвета.  Вставал,  курил,
вновь пытался заснуть, а в висках стучало: "Почему? Почему? Почему?.."
   А потом вдруг понял. Понял, что форма нашей  жизни  не  соответствует  ее
содержанию. Не тот костюмчик  напялили  мы  во  времена  дешевой  распродажи
собственной демократии...
   Тяжелее дней не припомню. Поехали к Кимам, "неотложку" в кустах  спрятав.
Я лично все рассказал Лидии Филипповне, а она, оказывается, и без  меня  все
уже знала. Наша беспощадная к врагам правопорядка милиция  ее  на  опознание
вызвала.
   - У него лица нет, - очень тихо сказала она. - Совсем  нет,  взрывом  его
лицо унесло.
   И - не слезинки. Окаменела. Танечка шепнула мне, чтобы я вышел и  оставил
их наедине. Я пробормотал что-то необязательное, дежурное что-то и к  дверям
направился. А Лидия Филипповна вдруг:
   - Подготовь как-то Альберта. Пожалуйста. Я не смогу. Я не смогу.
   - Завтра же утром выеду, - сказал я и вышел.
   И правильно Танечка подсказала. Пока я  ходил  вместе  с  ничего  еще  не
знающим Володькой, слушал его, ничего не слыша, и  курил  одну  сигарету  за
другой, Танечка  заставила  Лидию  Филипповну  зарыдать.  И  "неотложка"  не
понадобилась.
   2
   Утром я, проторчав ночь на  конвейере  и  окончательно  наладив  его,  на
самолете помчался в Москву. Самолет был старым, маленьким -  словом,  нашим,
глухоманским, нам тут других не положено. Его швыряло и бросало, он  скрипел
всеми своими суставами, но - дотянул до Москвы, хотя я  полагал,  что  такой
подвиг ему уже не под силу.
   Я схватил такси и из Домодедова погнал прямо в больницу. Голова трещала и
от недельных недосыпов, и от бессонной ночи, но больше  всего,  конечно,  от
тех слов, которые я должен был найти в себе, чтобы не угробить  Альберта.  А
их не было, и я их напрасно искал. Передо мной все время стоял живой  Андрей
Ким, знаменитый среди воинов-афганцев разведчик, и лицо его на  моих  глазах
исчезало, разорванное  взрывом.  И  я  никак  не  мог  избавиться  от  этого
наваждения...
   И все рассказал заведующему отделением,  который  сейчас  лично  наблюдал
Альберта. Все, вплоть до кровавого месива, которое сделало из лица его  сына
сработавшее в руках взрывное устройство.
   - Сказать необходимо, - начал он, выслушав меня и  хорошо  подумав.  -  О
том, что лица нет, ни слова. Просто - погиб. На похороны я его все равно  не
отпущу.
   - Он так любит сына...
   - Я хочу, чтобы ваш друг жил, -  жестко  ответил  доктор.  -  Сейчас  ему
сделают укол, вы пока обождите. Когда укол подействует,  я  его  сам  к  вам
приведу. И предупреждаю, буду присутствовать при разговоре.
   - Он все равно на похороны сбежит.
   -  Не  сбежит,  потому  что  будет  спать  не  менее  десяти  дней.   Под
капельницей. И кормить будем через трубку. Ждите в моем кабинете,  я  скажу,
чтобы сюда никого не пускали.
   И вышел.
   Через полчаса он  вернулся  вместе  с  Кимом.  Альберт  выглядел  сонным,
говорил заторможенно, но все понимал, и я сообразил, что ему вкатили  добрую
порцию какого-то сильного успокаивающего  средства.  Я  сказал,  что  Андрей
погиб от взрыва в машине, не вдаваясь в подробности. Он обмяк, я обнял  его,
а он прижался ко мне, как маленький. И молчал. И только две жалкие  слезинки
сползли по его щекам.
   Дома ждал Валера.
   - Я спрятал Вадика, - сказал он. - Где - не спрашивай, надежно спрятал. А
потом поехал в спортлагерь вместе с Сомовым,  который  почему-то  согласился
туда поехать без всяких моих просьб. В лагере нас чуть  ли  не  под  конвоем
добрых молодцев в форме провели прямиком к Звонареву.  Он,  как  выяснилось,
временно исполняет обязанности начальника.
   - На время отсутствия Спартака Ивановича, - вставила Танечка. - Я знакома
с их иерархией.
   - Возможно,  он  не  докладывал,  -  суховато  ответил  Валера.  -  Сомов
предъявил копию показаний Вадима и потребовал выдачи Федора. На что Звонарев
сказал, что они сами ищут Федора и Вадима. Что они  утром  взяли  по  наряду
машину, она взорвалась, кто-то там погиб, а оба скрылись. И спросил, что нам
известно о месте пребывания Вадика. Сомов  с  чистой  душой  признался,  что
милиция сама его ищет, а я сказал, что знать не знаю и ведать не  ведаю.  На
этом мы и расстались. Как, по-твоему, крестный, он врет или  они  и  вправду
ищут Федора?
   - Может, врет, а может, и  вправду  ищут.  Федор  засветился  на  крупном
преступлении, многое знает, и они его, по всей вероятности, уничтожат.
   - Значит, я должен найти его первым, - жестко сказал Валерий и встал.
   - Ты куда? - спросила Танечка. - А ужин?
   - Искать Федора, пока они его не нашли, -  отрезал  Валерий.  -  Крестный
прав: Федор многое знает. И все расскажет мне, если я его найду первым.
   - Федор очень упрям, - вздохнула Танечка. - Если он упрется, ты и клещами
из него слова не вытащишь.
   - Сам расскажет без всяких клещей, - недобро усмехнулся Валера. - Я  знаю
его слабое место. Пока.
   И вышел.
   3
   На другой день - обычный, рабочий - Танечка отпросилась  с  работы  сразу
после обеда: она решила поехать к Кимам и приглядеть за Лидией  Филипповной.
Я отпустил ее, сказав, чтобы не торопилась возвращаться, что поужинаю сам, а
Кимам надо помочь, так как через два дня ожидались похороны Андрея.
   Я пришел домой вовремя, поскольку  авралы  наши  заканчивались  столь  же
внезапно, сколь и начинались. Танечки дома не было, я  поставил  разогревать
ужин и только уселся с газетой в руках,  как  раздался  звонок  в  дверь.  Я
прошел в переднюю, открыл...
   На пороге стоял Спартак Иванович собственной персоной. Без Тамарочки,  но
зато с увесистой кошелкой в руке.
   - Ну, чего обмер? Так и будешь меня на пороге держать? Я  жрать  хочу.  И
выпить.
   Я молча посторонился, усиленно соображая, что привело Спартака ко мне.  А
Спартак прошествовал на кухню,  даже  не  спросив,  где  Танечка.  Здесь  он
допустил крупную ошибку, поскольку я  сообразил,  что  его  визит  связан  с
агентурными донесениями. И разведка донесла, что я в этот вечер одинок,  как
белеющий парус.
   Пока я соображал, Спартак вернулся и вручил мне сумку с  бутылками.  И  -
опять ворчливо:
   - Думаешь поди, разведка работает?  С  таким  лопухом,  как  ты,  никакая
разведка не нужна. Я позвонил в твой секретариат, и твоя  дежурная  сказала,
что Татьяна отпущена с работы, а ты где-то в цехах. Отсюда  я  делаю  вывод,
что Танечку ты отпустил к Кимам, а сам в одиночестве придешь домой. И решил,
что лучшего времени объясниться под бутылку мне бог  не  даровал.  И  вот  я
здесь. Давай на стол накрывать. Быстро и грубо. По-мужски.
   Накрывали грубо, по-мужски, то есть ставили самое необходимое,  без  чего
не сглотнешь и не прожуешь. Процедура эта занимала минимум времени,  поэтому
Спартак, запу-стив линию накрывания в моем  лице,  отправился  на  кухню  и,
когда я кончил метать тарелки, вилки и рюмки, вернулся с тремя тарелками.  С
ветчиной, колбасой и сыром.
   - Доставай хлеб, и поехали, - сказал он, выгружая бутылки  с  коньяком  и
минералкой.
   Когда я принес хлеб, рюмки уже были наполнены под обрез.
   - Бери, - сказал Спартак. - И не садись. Первая - поминальная.
   - Совесть у тебя не шевельнулась? - тихо спросил я.
   - С совестью у меня - старая договоренность. - Спартак вздохнул,  помотал
головой. - Мое дело - душу  очи-стить,  твое  -  пить  или  не  пить  за  ее
очищение. Принимаешь такое вступление?
   Я промолчал. Но рюмку поднял.
   - Я не знаю, какая сволочь заказала Андрея Кима, - начал он, помолчав.  -
Но я знаю, кто выполнил этот заказ...
   Я невольно вздрогнул, а Спартак заметил сквозь зубы:
   - Коньяк не расплескай. Мои ребята ищут Федора точно так же, как его ищут
твои, милиция и прокуратура. Давай дадим друг  другу  слово,  что  если  его
найдем мы - твои ребята или мои, без разницы, - он сдохнет без всякого суда.
И сдохнет смертью мучительной. Нечеловеческой смертью. Даешь слово?
   - Федор прячется в твоем  спортлагере,  -  сказал  я.  -  И  ты  об  этом
прекрасно осведомлен.
   - Клянусь!.. - Он прижал руку к сердцу.  -  Чем  хочешь,  клянусь.  Самым
святым, памятью матери, что в лагере его нет. Поверь мне, поверь!..
   Говорил  он  со  столь  несвойственной  ему  искренностью,  что  я  опять
промолчал. Я пребывал в полном смятении, понимая, что Спартак играет со мной
в какую-то неведомую мне игру, правил которой я не знаю. Играет легко, шутя,
с удовольствием и азартом, но в данном случае говорит правду. И я не мог  ни
спорить с ним, ни соглашаться.  Я  мог  только  молчать  и  слушать.  И  это
пассивное восприятие его велеречивых  откровений  было  тем  максимумом,  на
который сейчас была способна моя воля.
   - Молчание - знак согласия. П\шло звучит, как и всякая банальность, но  в
данном случае - точно.
   Сказал он эти слова с какой-то горькой насмешкой,  но  тут  же  вздохнул,
помолчал, став очень серьезным, и продолжил:
   - Я ведь Андрея просил помочь мне в  лагере  со  строевой  подготовкой  и
боевой учебой. Андрея, а не Федора, потому что Андрей всегда  был  для  меня
Андреем Кимом, знаменитым командиром разведотряда в Афгане, а  Федор  так  и
остался всего ли