ще одну сигарету.
 - Не знаю. Никогда  ведь  не  знаешь  по-настоящему,  верно?  Возможно,
возвращение сюда для меня повышение. Это  может  означать,  что  к  твоему
последнему сообщению отнеслись очень серьезно и решили,  что  я  справлюсь
лучше, чем Иван. А может быть, Иван подставился? Ты  вот  не  веришь  этой
истории  насчет  Портона,   но   есть   у   тебя   подлинное   неоспоримое
доказательство, что ваши люди заподозрили утечку?
 - Нет. Но в такой игре, как наша, начинаешь полагаться на  интуицию,  а
ведь текущую проверку всего отдела как-никак провели.
 - Ты же сам говоришь - _текущую_.
 - Да, возможно, она и текущая, ведется она вполне открыто,  но  у  меня
такое впечатление, что это нечто  большее.  По-моему,  телефон  Дэвиса  на
подслушивании, возможно, и мой тоже, хотя  не  думаю.  Во  всяком  случае,
лучше прекратить эти звонки ко мне домой. Ты ведь читал  мое  донесение  о
визите Мюллера и операции "Дядюшка Римус".  Я  молю  Бога,  чтобы  вы  это
передали по  каким-то  другим  каналам,  если  действительно  известно  об
утечке. У меня такое чувство, что мне подбрасывают меченый банкнот.
 - Можешь не бояться. Мы были очень осторожны с этим донесением. Хотя  я
не думаю, чтобы миссия  Мюллера  была,  как  ты  это  называешь,  "меченым
банкнотом". Портон - возможно, но не Мюллер. Мы получили подтверждение  на
этот счет из Вашингтона. Мы воспринимаем "Дядюшку Римуса" очень серьезно и
хотим,  чтобы  ты  сосредоточил  внимание  на  этой  операции.  Она  может
отрицательно сказаться на наших позициях в Средиземноморье,  в  Персидском
заливе, в Индийском океане. Даже в Тихом. С течением времени...
 - Никакого течения времени  для  меня  быть  уже  не  может,  Борис.  Я
перевалил за пенсионный возраст.
 - Я знаю.
 - Хочу выйти в отставку.
 -  Мы  бы  это  не  приветствовали.  Ближайшие  два  года  могут  иметь
принципиальное значение.
 - Для меня тоже. И я хотел бы прожить их по своему усмотрению.
 - Занимаясь чем?
 - Заботясь о Саре и Сэме. Буду ходить в кино. Потихоньку  стареть.  Для
вас же безопаснее отпустить меня, Борис.
 - Почему?
 - Мюллер был у меня, и сидел за моим столом, и  ел  нашу  пищу,  и  был
любезен с Сарой. Соизволил снизойти. Сделал вид, будто  никакого  цветного
барьера не существует. До чего же мне мерзок этот человек!  И  до  чего  я
ненавижу весь этот чертов БОСС. Ненавижу людей, которые убили  Карсона,  а
теперь именуют это "воспалением легких". Ненавижу, потому что они пытались
засадить в тюрьму Сару и тогда Сэм родился бы в неволе. Так что лучше вам,
Борис,  пользоваться  услугами  человека,  который  не  питает  ненависти.
Ненависть ведь может толкнуть на ошибочные шаги. Она не менее опасна,  чем
любовь. Так что я вдвойне опасен, Борис, потому что  я  ведь  и  люблю.  А
любовь в обеих наших службах считается пороком.
 Он почувствовал огромное облегчение оттого, что мог говорить открыто  с
кем-то, кто,  как  он  полагал,  понимает  его.  Голубые  глаза  смотрели,
казалось, с искренним дружелюбием, улыбка поощряла его хотя  бы  на  время
сбросить с себя тяжесть тайны. Он сказал:
 - А "Дядюшка Римус" для меня последняя капля: ведь это значит,  что  мы
за  кулисами  объединяемся  со  Штатами,  чтобы  помочь  этим   мерзавцам,
насаждающим апартеид. Ваши худшие преступления, Борис, всегда в прошлом, а
будущее еще не настало. Я не могу  повторять,  точно  попугай:  "Вспомните
Прагу! Вспомните Будапешт!" - это было уже много лег назад. Людей  заботит
сегодняшний день, а сегодняшний день - это "Дядюшка Римус". Я стал  черным
выкрестом, когда влюбился в Сару.
 - Тогда почему же ты считаешь, что нам опасно иметь с тобой дело?
 - Потому что в течение семи лег я сохранял самообладание,  а  теперь  я
его теряю. И теряю из-за Корнелиуса Мюллера. Возможно, шеф по  этой  самой
причине и послал его ко мне. Возможно, шеф хочет, чтобы я сорвался.
 - Мы только просим  тебя  еще  немного  потерпеть.  Конечно,  начальная
стадия игры всегда самая легкая, верно? Обратная  сторона  медали  еще  не
столь видна, а необходимость соблюдать тайну не породила еще  истерии  или
чего-то вроде женского климакса. Постарайся не слишком волноваться, Морис.
Принимай на ночь валиум и могадон. Приезжай  ко  мне,  как  только  станет
тяжко и тебе захочется выговориться. Так оно будет безопаснее, верно?
 - Я ведь уже достаточно сделал и  оплатил  сполна  свой  долг  Карсону,
разве не так?
 - Да, конечно, но мы пока не  можем  тебя  потерять  -  из-за  "Дядюшки
Римуса". Ты же сам сказал, что стал черным выкрестом.
 Кэсл  чувствовал  себя,  как  больной,  выходящий  из  анестезии  после
успешной операции.
 Он сказал:
 - Извини. Я валял дурака. - Он не мог в точности вспомнить, что  именно
он говорил. - Дай-ка мне виски, Борис.
 Борис открыл шкаф, достал бутылку и стакан. И сказал:
 - Я знаю, ты любишь "Джи-энд-Би". - Он щедро налил в стакан и  заметил,
как мгновенно проглотил виски Кэсл.
 - Не стал ли ты перебирать, Морис?
 - Да. Но никто этого не знает. Я выпиваю  только  дома.  Сара,  правда,
заметила.
 - А дома как дела?
 - Сару тревожат телефонные звонки. Ей чудятся  бандиты  в  масках.  Сэм
плохо спит - ему снятся кошмары: он же  скоро  пойдет  в  подготовительную
школу - школу для белых. А я волнуюсь но поводу  того,  что  произойдет  с
ними обоими, если что-то произойдет со мной. В конце концов что-то  всегда
ведь происходит, верно?
 - Предоставь думать об этом  нам.  Даю  тебе  слово:  у  нас  тщательно
разработан   маршрут    твоего    бегства.    Если    произойдет    что-то
непредвиденное...
 - Моего бегства? А как насчет Сары и Сэма?
 - Они приедут следом. Можешь нам поверить, Морис. Мы позаботимся о них.
Мы ведь тоже умеем проявлять благодарность. Вспомни Блейка - мы  заботимся
о своих. - Борис подошел к  окну.  -  Путь  свободен.  Тебе  пора  в  твою
контору. А мой первый ученик приходит через четверть часа.
 - Какому же языку ты его учишь?
 - Английскому. Только не смейся надо мной.
 - Английский у тебя почти безупречен.
 - Мой первый ученик сегодня - поляк, как и я.  _Наш_  эмигрант,  не  из
Германии. Мне он нравится - непримиримый противник Маркса. Ты  улыбаешься.
Вот это уже лучше. Никогда больше не доводи себя до такого состояния.
 - Это все из-за проверки, устроенной безопасностью. Даже Дэвис приуныл,
а он-то совсем невинная душа.
 - Не волнуйся. Я, кажется, вижу способ, на кого направить их огонь.
 - Постараюсь не волноваться.
 - Отныне переходим на третий тайник, и, если дело станет худо,  тут  же
дай мне знать - я ведь и нахожусь-то здесь, чтобы помогать  тебе.  Ты  мне
доверяешь?
 -  Конечно,  доверяю,  Борис.  Я  бы  только  хотел,  чтобы  ваши  люди
действительно доверяли _мне_. Эта зашифровка по книге  -  это  ведь  жутко
медленный и допотопный способ связи, и ты знаешь, как он опасен.
 - Дело не в том, что мы тебе не доверяем. Все делается  ради  твоей  же
безопасности. У тебя дома в порядке текущей проверки в любую минуту  могут
устроить обыск. Вначале наши хотели дать тебе микрофишки - я не  разрешил.
Теперь ты доволен?
 - Не совсем.
 - Скажи, в чем дело.
 - Я хочу невозможного. Хочу, чтобы вообще не нужно было лгать. И  хочу,
чтобы мы были на одной стороне.
 - Мы?
 - Ты и я.
 - А разве мы не на одной стороне?
 - Да, в данном случае... на какое-то время. Ты знаешь, что Иван пытался
однажды меня шантажировать?
 - Вот идиот. Наверное, потому меня сюда и вернули.
 - Между тобой и мной всегда все было ясно. Я тебе даю  всю  информацию,
какая проходит по моему сектору и интересует тебя. Я никогда не делал вид,
что разделяю твою веру, я ведь никогда не буду коммунистом.
 - Конечно. Мы всегда понимали твою точку зрения. Ты нам нужен только  в
связи с Африкой.
 - Но материал, который я тебе передаю, - я должен сам решать, _что_ это
должно быть. Я сражаюсь вместе с тобой в Африке, Борис, но не в Европе.
 - Нам нужны от тебя лишь  подробности  о  "Дядюшке  Римусе",  какие  ты
сможешь добыть.
 - А Иван хотел много больше. Он мне угрожал.
 - Иван уехал. Забудь о нем.
 - Вам будет куда лучше без меня.
 - Нет. Лучше будет Мюллеру и его дружкам, - сказал Борис.
 Словно маньяк, страдающий депрессией, Кэсл выбросил из себя то,  что  в
нем набухало, нарыв прорвался, и  он  почувствовал  безграничное,  никогда
прежде не испытанное облегчение.


 Теперь настала очередь идти к "Путешественникам", и сэр  Джон  Харгривз
чувствовал себя здесь, где он был членом правления, совсем как дома  -  не
то что в клубе "Реформа". Погода стояла более холодная, чем  в  тот  день,
когда они в последний раз обедали с Персивалом, и он  не  видел  оснований
идти разговаривать в парк.
 - О, я знаю, о чем вы думаете, Эммануэл, но все тут слишком хорошо  вас
знают, - заметил он доктору Персивалу. - Никто не станет  подсаживаться  к
нам за кофе. Всем теперь уже известно, что  вы  говорите  только  о  рыбе.
Кстати, как вам понравилась копченая форель?
 - Немного суховата по сравнению с той, что подают в "Реформе", - сказал
доктор Персивал.
 - А ростбиф?
 - Не пережарен немного?
 - Вам невозможно угодить, Эммануэл. Возьмите сигару.
 - Если только это настоящая гаванская.
 - Конечно.
 - Интересно, можно их достать в Вашингтоне?
 - Сомневаюсь, чтобы detete распространилась на сигары. В любом  случае
приоритет за лазером. Какая это все игра. Эммануэл. Иной раз я жалею,  что
я не в Африке.
 - Не в старой Африке.
 - Да. Вы правы. Не в старой Африке.
 - Она навсегда исчезла.
 - Я не так уж в этом уверен. Наверно, если мы уничтожим весь  остальной
мир, дороги снова зарастут травой и  все  новые  роскошные  отели  рухнут,
вернутся  джунгли,  племенные  вожди,  врачеватели-колдуны,  -  кстати,  в
Северо-Восточном Трансваале все еще есть королева дождей.
 - Вы и о Вашингтоне собираетесь им это говорить?
 - Нет. Но я без восторга буду говорить о "Дядюшке Римусе".
 - Вы против?
 - Штаты, мы и Южная Африка  -  такой  союз  просто  не  укладывается  в
голове. И тем не менее операция будет осуществляться, потому что  Пентагон
за неимением настоящей войны  хочет  играть  в  военные  игры.  Словом,  я
оставляю здесь Кэсла играть в эту игру с их мистером Мюллером. Кстати,  он
отбыл в Бонн. Надеюсь, уж Западная-то Германия не участвует в этой игре.
 - А как долго вы будете отсутствовать?
 - Надеюсь, не более десяти дней. Не люблю я вашингтонский климат  -  во
всех смыслах этого слова. - И Харгривз  с  довольной  улыбкой  стряхнул  с
сигары наросший пепел.
 - Сигары доктора Кастро,  -  сказал  он,  -  нисколько  не  хуже  сигар
сержанта Батисты [имеется в виду диктатор Батиста, свергнутый в результате
кубинской революции 1 января  1959  г.,  во  главе  которой  стоял  Фидель
Кастро].
 - Жаль, что вы уезжаете как  раз  в  тот  момент,  Джон,  когда  рыбка,
похоже, у нас на крючке.
 - Я вполне доверяю вам вытащить ее без моей помощи... кстати, это может
оказаться всего лишь старый сапог.
 - Не думаю. Старый сапог сразу узнается по весу.
 - Словом, я спокойно оставляю это в ваших руках, Эммануэл. И конечно, в
руках Дэйнтри тоже.
 - А что, если мы не придем к единому мнению?
 -  В  таком  случае  решение  -  за  вами.  Вы  будете  выступать  моим
заместителем  в  этом  деле.  Но  ради   всего   святого,   Эммануэл,   не
предпринимайте никаких опрометчивых шагов.
 - Я веду себя опрометчиво только в моем "ягуаре", Джон. Когда  я  ловлю
рыбу, то проявляю величайшее терпение.



6

 Поезд Кэсла прибыл в Беркхэмстед с опозданием на сорок минут. На  линии
где-то за Трингом шли ремонтные работы, и когда Кэсл наконец вошел в  свой
кабинет, ему показалось там необычно пусто. Дэвиса  не  было,  но  это  не
могло объяснить ощущения пустоты: Кэсл часто сидел один в комнате -  Дэвис
то обедал, то выходил в уборную, то отправлялся с Синтией в зоопарк.  Лишь
полчаса спустя Кэслу попалась на глаза записка от Синтии  в  его  корзинке
"Для входящих": "Артуру нездоровится. Полковник Дэйнтри хочет вас видеть".
С секунду Кэсл не мог понять, кто такой, черт подери, Артур: он не  привык
называть Дэвиса иначе как Дэвис. "Это что же,  -  подумал  он,  -  Синтия,
значит, начинает уступать долгой осаде?  Поэтому  она  назвала  Дэвиса  по
имени?" Он позвонил ей и спросил:
 - А что с Дэвисом?
 - Не знаю. От него позвонил один из этих ребят, занимающихся окружающей
средой. Он сказал, у Дэвиса что-то с желудком.
 - Перепой?
 - Он бы сам позвонил, если бы дело было в этом. Я не знала без вас, как
быть. И позвонила доктору Персивалу.
 - Что он сказал?
 - То же, что и вы: перепой.  Они,  кажется,  провели  вместе  вчерашний
вечер - перебрали портвейна и виски. Доктор Персивал  заглянет  к  нему  в
обеденное время. А пока он занят.
 - Но вы не думаете, что это что-то серьезное, нет?
 - Я не думаю, что это серьезно, но и не думаю, что  это  перепой.  Ведь
если б было что-то серьезное, доктор Персивал немедленно поехал бы к нему,
верно?
 - При том, что шеф в Вашингтоне, сомневаюсь, чтобы  у  него  оставалось
много времени на медицину, - сказал Кэсл. -  Я  сейчас  пойду  к  Дэйнтри.
Какая у него комната?
 Кэсл открыл дверь,  на  которой  стояло  "72".  У  Дэйнтри  был  доктор
Персивал - Кэслу показалось, что они препирались, когда он вошел.
 - А, Кэсл, - сказал Дэйнтри. - Я действительно хотел вас видеть.
 - Я исчезаю, - сказал доктор Персивал. - Мы еще поговорим, Персивал.  Я
с вами не согласен. Извините, но это так. Я не могу согласиться.
 - Вспомните, что я говорил насчет ящичков... и Бена Николсона.
 - Я не  художник,  -  сказал  Дэйнтри,  -  и  я  ничего  не  понимаю  в
абстрактном искусстве. Так или иначе, я встречусь с вами позже.
 После того как дверь за  Персивалом  закрылась,  Дэйнтри  еще  какое-то
время молчал, затем сказал:
 -  Не  люблю  людей,  слишком  скорых  на  выводы.  Я   привык   верить
доказательствам - достоверным доказательствам.
 - Вас что-то тревожит?
 - Ведь если б речь шла о болезни, он сделал бы анализ крови, рентген...
А не ставил бы диагноз на _фу-фу_.
 - Доктор Персивал?
 Дэйнтри сказал:
 - Просто не знаю, как тут быть. Я ведь не должен  говорить  с  вами  об
этом.
 - О чем?
 На столе Дэйнтри стояла фотография прелестной девушки. И взгляд его  то
и дело обращался к ней. Он сказал:
 - Вы не чувствуете себя иногда чертовски одиноко в этом заведении?
 Кэсл помедлил.
 - Ну, видите ли, - сказал он, - я в прекрасных отношениях с Дэвисом.  А
это многое меняет.
 - С Дэвисом? Да. Я как раз и хотел поговорить с вами о Дэвисе.
 Дэйнтри встал и подошел к окну. Будто заключенный в камере.  Он  угрюмо
уставился вверх - неприветливое небо едва ли могло рассеять его  сомнения.
Он сказал:
 - Серый денек. Вот теперь осень действительно пришла к нам.
 - "И все вокруг стареет и гибнет" [строки из псалма "Пребудь  со  мною"
Генри Фрэнсиса Лита (1793-1847)], - процитировал Кэсл.
 - Откуда это?
 - Из псалма, который я пел в школе.
 Дэйнтри снова подошел к столу и посмотрел на фотографию.
 - Это моя дочь,  -  сказал  он,  словно  счел  необходимым  представить
девушку.
 - Поздравляю. Красивая девушка.
 - Выходит замуж в этот уик-энд, но я едва ли поеду на свадьбу.
 - Вам не нравится жених?
 - О нет, он, должен признать, в порядке. Правда, я не встречался с ним.
Ну о чем мне с ним говорить? О детском тальке фирмы "Джеймисон"?
 - Детском тальке?
 - Фирма "Джеймисон" пытается выжить с рынка фирму "Джонсон" - во всяком
случае, так говорит мне дочь. - Он сел в кресло и погрузился  в  невеселое
молчание.
 Кэсл сказал:
 - Похоже, Дэвис заболел. А я сегодня утром задержался. Неудачный выбрал
Дэвис для болезни день. Мне придется одному заниматься почтой из Заира.
 - Извините. В таком случае не стану вас задерживать.  Я  не  знал,  что
Дэвис болен. Ничего серьезного?
 - Думаю, что нет. Доктор Персивал обещал  посмотреть  его  в  обеденное
время.
 - Персивал? - переспросил Дэйнтри. - А разве у Дэвиса нет своего врача?
 - Ну, если доктор Персивал  посмотрит  его,  старушке  Фирме  это  ведь
ничего не будет стоить, верно?
 - Да. Только вот...  работая  на  нас...  он,  должно  быть,  несколько
поотстал... я хочу сказать: в медицине.
 - Ну, ему, наверное, не так  трудно  будет  поставить  диагноз.  -  Это
прозвучало, как эхо другого разговора.
 - Я ведь, собственно, хотел вас видеть, Кэсл, в  связи...  вы  _вполне_
довольны Дэвисом?
 - Что значит "доволен"? Мы отлично работаем вместе.
 -    Иногда    приходится    задавать    весьма    глупые    вопросы...
сверхпримитивные... но я ведь отвечаю  за  безопасность.  И  необязательно
думать, что под моими вопросами таится что-то важное. Дэвис играет, да?
 - Немного.  Любит  говорить  о  лошадях.  Сомневаюсь,  чтобы  он  много
выигрывал или много проигрывал.
 - А как насчет выпить?
 - Не думаю, чтоб он пил больше меня.
 - Значит вы _полностью_ ему доверяете?
 -  Полностью.  Конечно,  все  мы  склонны  ошибаться.   А   что,   была
какая-нибудь жалоба? Мне б не хотелось, чтобы Дэвиса куда-то  перевели,  -
разве что в Л.-М.
 - Забудьте, что я вообще о чем-то вас спрашивал, - сказал Дэйнтри. -  Я
задаю такого рода вопросы обо всех. Даже о вас. Вы знаете такого художника
- Николсона?
 - Нет. Он из наших?
 - Нет, нет. Просто иной раз я чувствую, что отстаю, - сказал Дэйнтри. -
А вы бы не... впрочем, вечером вы наверняка спешите домой, к семье?
 - Ну в общем... да.
 - Если по какой-то причине вам придется задержаться на ночь в городе...
мы могли бы поужинать вместе.
 - Это у меня не часто случается, - сказал Кэсл.
 - Да, да, очевидно.
 - Понимаете, жена у меня нервничает, когда остается одна.
 - Конечно. Ясное дело. Просто у меня мелькнула такая мысль. - Он  опять
посмотрел на фотографию. - Мы с  ней  время  от  времени  ужинали  вместе.
Дай-то бог, чтоб она была счастлива. Ведь со стороны  ничем  не  поможешь,
верно?
 Молчание окутало их, как издавна известный  лондонский  туман,  отделив
друг от друга. Ни тот, ни другой уже  не  видели  под  ногами  тротуара  -
теперь надо было идти с вытянутой рукой, нащупывая дорогу. Кэсл сказал:
 - Мой сын не в том возрасте, когда женятся. Я рад, что мне еще не  надо
тревожиться на этот счет.
 - Вы ведь по субботам приезжаете сюда, да? Но едва ли, наверно, сможете
задержаться на час или на два... а то ведь я  ни  души  не  знаю  на  этой
свадьбе, кроме собственной дочери... ну, и ее матери, конечно. Она сказала
- я имею в виду дочь, - что я могу привести с собой кого-нибудь с  работы,
если захочу. Для компании.
 Кэсл сказал:
 - Конечно, я буду рад... если вы действительно считаете...
 Он почти никогда не мог не откликнуться на призыв о  помощи,  каким  бы
зашифрованным тот ни был.


 На сей раз Кэсл решил обойтись  без  обеда.  И  терзал  его  не  голод,
терзало то, что весь распорядок дня полетел вверх тормашками.  Но  ему  не
сиделось на работе. Хотелось убедиться, что Дэвис в порядке.
 Когда в час дня, заперев все бумаги  в  сейф,  даже  сухую  записку  от
Уотсона, Кэсл выходил из огромного здания без  вывески,  он  столкнулся  в
дверях с Синтией.
 - Иду посмотреть, как там Дэвис, - сообщил он ей. - Не поедете со мной?
 - Нет, с какой стати? Мне нужно сделать кучу покупок. А вы почему  туда
едете? Ведь у него же ничего серьезного, верно?
 - Да, но я подумал: надо к нему заглянуть. Он же там один в квартире  -
если не считать этих типов,  занимающихся  окружающей  средой.  А  они  до
вечера никогда не появляются.
 - Доктор Персивал обещал посмотреть его.
 - Да, я знаю, но сейчас он наверняка уже уехал. Я  подумал,  может,  вы
все-таки съездили бы со мной... просто посмотреть...
 - Ну, если мы там не застрянем надолго. Цветы ему везти  необязательно,
нет? Как, скажем, в больницу. - Суровая девица.
 Дэвис открыл им дверь в халате. Кэсл заметил, как он просиял  при  виде
Синтии и тут же сник, поняв, что она не одна.
 - А-а, и вы приехали, - заметил он без восторга. - Что с тобой, Дэвис?
 - Сам не знаю. Ничего особенного. Старушка-печенка взыграть решила.
 - По-моему, твой прият