ссекая папоротник, нелепо подпрыгивая в своем  толстом
пальто среди буков. Сэм мчался за ним вверх по склону,  затем  вниз  -  по
другому. Дэвис добежал до спуска к Эшриджскому шоссе, где он оставил  свой
алый "ягуар". Нацелив авторучку на Сэма, он выкрикнул  бессмыслицу,  вроде
той, в какую Синтия превращала их телеграммы:
 -  Пикник...  целую...  Сару.  -  И  исчез  с   громким   выхлопом   из
автомобильной трубы.
 - Попроси его снова приехать, - сказал Сэм, - пожалуйста,  попроси  его
снова приехать.
 - Конечно. Почему же не попросить? Весной.
 - Весной - это не скоро, - сказал Сэм. - Я тогда уже буду в школе.
 - Но уик-энды-то у тебя всегда ведь будут, - возразил Кэсл  не  слишком
убежденно. Он еще хорошо помнил, как медленно течет время в детстве.  Мимо
проехала машина в сторону Лондона, черная машина -  возможно,  "мерседес",
но Кэсл крайне плохо разбирался в марках.
 - Мне нравится мистер Дэвис, - сказал Сэм.
 - Мне тоже.
 - Никто так хорошо не играет в прятки, как он. Даже ты.


 - Что-то я не очень продвигаюсь с "Войной и миром", мистер Холлидей.
 - Ах ты господи, ах ты господи! Это великая книга - нужно только  иметь
терпение. Вы уже прочитали про отступление из-под Москвы?
 - Нет.
 - Страшное дело.
 - Сейчас это кажется нам куда менее страшным, верно? В конце-то концов,
это ведь были французские солдаты... а снег не так  страшен,  как  напалм.
Говорят, заснешь - и все... а не сгоришь живьем.
 - Да, как подумаю об этих  несчастных  детях  во  Вьетнаме...  Я  хотел
участвовать в маршах, которые у нас тут  были,  но  сын  не  позволил.  Он
боится полиции из-за этой своей лавчонки, хотя какой может  быть  вред  от
одной-двух паршивых книжонок, - просто не понимаю. Я всегда говорю:  люди,
которые их покупают... в общем, едва ли их можно так уж развратить, верно?
 -   Да,   это   не   чистенькие   молодые   американцы,   которые    на
бомбардировщиках, начиненных напалмом,  выполняли  свой  долг,  -  заметил
Кэсл. Иной раз он не  мог  удержаться,  чтобы  не  показать  кусочек  того
скрытого под водою айсберга, какой представляла собой его жизнь.
 - И однако же, никто из нас ничегошеньки  не  мог  поделать,  -  сказал
Холлидей. - Правительство болтает о демократии, но разве оно обратило хоть
малейшее внимание на все наши плакаты и лозунги? Это происходит только  во
время выборов. Но и тогда - только  чтобы  понять,  какие  обещания  можно
нарушить. А мы на другой день после марша протеста  прочитали  в  газетах,
что по ошибке смели с лица земли еще одну ни в чем не повинную деревню. О,
скоро они станут проделывать такое и в Южной Африке. Сначала  их  жертвами
были маленькие желтокожие - не более желтокожие, чем мы с вами, - а теперь
будут маленькие чернокожие...
 - Поговорим о чем-нибудь другом, - сказал Кэсл.  -  Порекомендуйте  мне
что-нибудь почитать, но не про войну.
 - В таком случае всегда можно обратиться  к  Троллопу  [Троллоп  Энтони
(1815-1882) -  английский  писатель,  автор  романов,  посвященных  нравам
провинциального  духовенства,  парламентской  жизни],  -   сказал   мистер
Холлидей. - Мой сын обожает Троллопа. Хотя это не  очень-то  сочетается  с
тем, чем он торгует, верно?
 - Я никогда не читал Троллопа. Не слишком это религиозная литература? А
в общем, попросите вашего сына выбрать какой-нибудь роман  и  послать  мне
домой.
 - Вашему другу тоже не понравилась "Война и мир"?
 - Да. Собственно, ему надоело ее читать  раньше,  чем  мне.  Для  него,
наверное, там тоже слишком много войны.
 - Я могу хоть сейчас перейти через дорогу и спросить у сына. Я знаю, он
предпочитает  политические   романы   -   или,   как   он   их   называет,
социологические. Я слышал, он хорошо отзывался  о  романе  "Как  мы  нынче
живем" [роман Э.Троллопа, критически отразивший быт  и  нравы  английского
общества, парламентскую борьбу, продажность  прессы].  Отличное  название,
сэр. Всегда будет звучать современно. Хотите сегодня взять книгу домой?
 - Нет, не сегодня.
 - Как всегда, два экземпляра, сэр, я полагаю? Завидую я вам, что есть у
вас друг, с которым вы можете говорить  о  литературе.  Литературой  нынче
немногие интересуются.
 Выйдя из магазина мистера Холлидея, Кэсл дошел пешком до станции  метро
"Пикадилли-серкус" и стал  искать  телефон-автомат.  Он  выбрал  последнюю
кабину в ряду и посмотрел сквозь стекло на  свою  единственную  соседку  -
толстую прыщавую девчонку, которая, хихикая и жуя резинку, слушала что-то,
явно доставлявшее ей удовольствие. Голос на другом конце провода произнес:
"Алло". Кэсл сказал:
 - Извините, опять не туда попал. - И вышел из кабины.
 Девчонка  прилепила  резинку  к  обложке  телефонного   справочника   и
углубилась в долгий, видимо, весьма  приятный  разговор.  Кэсл  постоял  у
автомата, продающего билеты, и понаблюдал за  ней,  чтобы  удостовериться,
что никак не интересует ее.


 - Что ты тут делаешь? - спросила Сара. - Ты что, не слышишь, что я тебя
зову? - Она бросила взгляд на  книгу,  лежавшую  перед  ним  на  столе,  и
сказала: - "Война и мир". А мне казалось, тебе надоела "Война и мир".
 Кэсл взял со стола лист бумаги, сложил и сунул в карман.
 - Пытаюсь написать эссе.
 - Покажи мне.
 - Нет. Только если получится.
 - А куда ты его пошлешь?
 - В "Нью стейтсмен"... в "Энкаунтер"... кто знает?
 - Ты очень давно уже ничего не писал. Я рада, что ты  снова  взялся  за
перо.
 - Да. Я, видимо, обречен вечно все начинать сначала.



3

 Кэсл налил себе еще порцию виски. Сара что-то долго возилась наверху  с
Сэмом, он был один и ждал, когда раздастся звонок в дверь,  ждал...  Мысль
его вернулась к тому разу, когда он вот так же ждал по  крайней  мере  три
четверти часа возле кабинета Корнелиуса Мюллера. Ему дали  почитать  "Рэнд
дейли мэйл" - странный выбор, поскольку эта газета выступала почти  против
всего, что отстаивала БОСС, организация, где работал Мюллер.  Кэсл  прочел
этот номер еще во время завтрака, но теперь заново перечитал от  начала  и
до конца с единственной целью убить время.  Всякий  раз  как  он  поднимал
глаза на часы, взгляд его встречался со взглядом одного  из  двух  младших
чинов, сидевших, словно деревянные куклы, за своими столами  и,  наверное,
по очереди наблюдавших за ним. Они что,  ожидали,  что  он  вдруг  вытащит
бритву и вскроет себе вены? Но пытками, говорил он себе, всегда занималась
полицейская служба безопасности - или так он считал. А ему, уж  во  всяком
случае, нечего бояться пыток: ни одна из служб не может его им подвергнуть
- у него же  дипломатический  статус,  он  из  тех,  кого  не  пытают.  Но
дипломатический статус не распространяется на  Сару  -  за  последний  год
работы в Южной Африке Кэсл познал старый как мир урок, что страх и  любовь
сопутствуют друг другу.
 Кэсл допил виски и налил себе  еще  немного.  Надо  все-таки  соблюдать
осторожность.
 Сверху донесся голос Сары:
 - Ты что там делаешь, милый?
 - Жду мистера Мюллера, - ответил он, - и пью вторую порцию виски.
 - Не перебирай, милый.
 Они решили, что  он  должен  встретить  Мюллера  сначала  один.  Мюллер
приедет  из  Лондона,  несомненно,  на  посольской   машине.   На   черном
"мерседесе", каким пользуются все большие чины в Южной Африке?  "Отломайте
лед неловкости, какая возникает при встрече, - сказал  ему  шеф,  -  ну  а
серьезные дела оставьте, конечно, для обсуждения на работе. Дома вы скорее
получите нужные сведения... Я имею в виду: чем мы  располагаем  и  чем  не
располагают они. Но ради всего святого, Кэсл, не теряйте хладнокровия".  И
вот он всячески старается сохранить хладнокровие с помощью третьей  порции
виски, прислушиваясь и прислушиваясь, не раздастся ли  шум  машины,  любой
машины, но в этот час на Кингс-роуд почти нет движения: все  ее  обитатели
уже давно благополучно прибыли домой.
 Если страх и любовь сопутствуют друг другу,  так  же  сопутствуют  друг
другу страх и ненависть. Страх автоматически рождает ненависть, ибо  страх
- чувство унизительное. Когда Кэслу наконец дано было отложить "Рэнд дейли
мэйл", - а он уже в четвертый раз читал  передовую  статью  с  ее  обычным
бесполезным протестом против мелочных  проявлений  апартеида,  -  он  всем
своим существом понял, что трусит. Три года жизни в Южной Африке и полгода
любви к Саре превратили его - он это отлично понимал - в труса.
 В кабинете его ждали двое мистер Мюллер сидел  за  большим  столом  из
прекрасного южноафриканского дерева, на  котором  не  было  ничего,  кроме
чистого блокнота, полированной подставки для ручек и специально раскрытого
досье.  Мюллер  был  немного  моложе  Кэсла  -  пожалуй,   приближался   к
пятидесяти, - и  лицо  у  него  было  такое  заурядное,  что  при  обычных
обстоятельствах Кэсл тотчас бы его  забыл  это  было  лицо,  привыкшее  к
закрытым помещениям, гладкое и  бледное,  как  у  банковского  клерка  или
младшего  государственного  служащего,  лицо,  не  отмеченное   терзаниями
человеческих или религиозных страстей, лицо человека,  готового  выслушать
приказ и безоговорочно, быстро его выполнить, - словом, лицо  конформиста.
Безусловно, не громилы, хотя именно так  можно  было  бы  описать  второго
мужчину в форме, который сидел, нахально перекинув ноги через  подлокотник
кресла, словно хотел тем самым показать, что он никого тут  не  ниже:  вот
его лицо не пряталось от солнца: оно как бы прокалилось  насквозь,  словно
очень долго было на жаре, слишком сильной для обычного  человека.  Очки  у
Мюллера были в золотой оправе - еще бы: ведь это же оправленная  в  золото
страна.
 - Садитесь, - предложил Мюллер Кэслу достаточно вежливо, можно было  бы
даже сказать - любезно, если бы не то обстоятельство, что сесть  Кэсл  мог
лишь на жесткий узенький  стульчик,  столь  же  неудобный,  как  церковные
скамьи, но, если бы ему  потребовалось  встать  на  колени,  подушечки  на
жестком полу не было.
 Кэсл молча сел, и двое мужчин  -  бледнолицый  и  краснорожий  -  молча
уставились на него. Интересно, подумал Кэсл,  сколько  времени  они  будут
молчать. Перед Корнелиусом Мюллером лежал  листок,  вынутый  из  досье,  и
через  некоторое  время  он  принялся  постукивать  концом  своей  золотой
шариковой ручки по одному и тому же месту, точно  загонял  гвоздь.  Легкое
"тук-тук-тук" отмечало,  словно  тиканье  часов,  течение  тишины.  Другой
мужчина чесал ногу над носком - так оно и шло: "тук-тук" и "тш-тш".
 Наконец Мюллер соизволил заговорить.
 - Я рад, что вы сочли возможным посетить нас, мистер Кэсл.
 - Что ж, время для меня было не очень удобное, но вот я тут.
 - Мы хотели избежать ненужного скандала и не писать вашему послу.
 Теперь настала очередь Кэсла молчать: он пытался представить себе,  что
они подразумевали под "скандалом".
 - Капитан Ван Донк - а это капитан Ван Донк - пришел с этой проблемой к
нам. Он счел более  подходящим,  чтобы  именно  мы  занялись  этим,  а  не
полицейская служба безопасности... из-за  вашего  положения  в  посольстве
Великобритании. Вы уже давно находитесь под наблюдением, мистер  Кэсл,  но
ваш арест,  как  я  считаю,  практически  ни  к  чему  не  приведет:  ваше
посольство будет настаивать на вашей  дипломатической  неприкосновенности.
Мы, конечно, всегда можем это оспорить в суде,  и  тогда  им,  безусловно,
придется отправить вас домой. А это, по  всей  вероятности,  будет  концом
вашей карьеры, ведь так?
 Кэсл молчал.
 - Вы были крайне неосторожны, вели себя даже глупо, - сказал  Корнелиус
Мюллер, - но я лично не считаю, что за глупость надо наказывать - это ведь
не преступление. А вот капитан Ван Донк и полицейская служба  безопасности
придерживаются другой точки  зрения  -  точки  зрения  закона,  -  и  они,
возможно, правы. Он предпочел бы арестовать вас и предъявить вам обвинение
в  суде.  Он  считает,  что   дипломатическая   неприкосновенность   часто
распространяется без особых оснований на дипломатов  младшего  ранга.  Так
что это вопрос принципиальный, и он предпочел  бы  отстаивать  свою  точку
зрения в суде.
 Сидеть на таком жестком стуле становилось  мучительно,  и  Кэслу  очень
хотелось переместить тяжесть тела, но он подумал, что любое  его  движение
может быть воспринято как признак  слабости.  Он  изо  всех  сил  старался
разгадать, что же они все-таки  знают.  Сколько  его  агентов,  думал  он,
погорело? Ему  стыдно  было,  что  сам-то  он  находится  в  сравнительной
безопасности. На настоящей войне офицер всегда  может  умереть  вместе  со
своими людьми и тем самым не потерять к себе уважения.
 - Говорите же, Кэсл, - потребовал капитан Ван Донк.
 Он сбросил ноги с подлокотника, словно собирался встать, хотя на  самом
деле, наверно, брал на пушку. Он растопырил пальцы, снова сжал их в  кулак
и уставился на свое кольцо с печаткой. Потом принялся  пальцем  полировать
золото, словно это  был  пистолет,  который  надо  держать  всегда  хорошо
смазанным. В этой стране куда ни плюнь, всюду золото. Оно  присутствует  в
городской ныли, художники используют его в живописи, так почему бы полиции
не воспользоваться им, чтобы расквасить человеку лицо.
 - Говорить - о чем? - спросил Кэсл.
 - Как большинство англичан, которые  приезжают  в  нашу  республику,  -
сказал Мюллер, - вы в известной мере автоматически начинаете сочувствовать
черным африканцам. Мы можем понять ваши чувства. Тем  более  что  мы  сами
африканцы. Мы живем  здесь  уже  триста  лет.  А  эти  банту  -  такие  же
пришельцы, как вы. Но я не собираюсь читать вам лекцию по истории.  Как  я
уже сказал, мы понимаем  вашу  точку  зрения,  хотя  это  и  точка  зрения
невежды, но  когда  человек  начинает  проявлять  эмоции,  это  становится
опасным, а когда он доходит до того, что готов нарушить закон...
 - Какой закон?
 - По-моему, вы отлично знаете какой.
 - Это верно, я собираюсь писать работу об апартеиде - у  посольства  на
этот счет нет возражений, но это серьезное социологическое исследование  -
вполне объективное, - я еще не изложил его на бумаге. Так что пока  у  вас
едва ли есть право подвергать его цензуре. Да и вообще, я полагаю, оно  не
будет опубликовано в этой стране.
 - Если вы хотите  трахать  черную  шлюху,  -  нетерпеливо  прервал  его
капитан Ван Донк, - почему не поехать в бордель в Лесото или в  Свазиленд?
Они ведь еще входят в ваше, так называемое, Британское Содружество.
 Только тут Кэсл впервые понял, что опасность грозит не ему, а Саре.
 - Я слишком стар, чтобы интересоваться шлюхами, - сказал он.
 - Где вы были ночью четвертого и  седьмого  февраля?  И  днем  двадцать
первого?
 - Вы это, очевидно, знаете... или думаете, что знаете, - сказал Кэсл. -
Книжку с расписанием деловых встреч я держу у себя в кабинете.
 Он двое суток не видел Сары. Неужели  она  уже  схвачена  кем-то  вроде
капитана Ван Донка? Страх и ненависть одновременно  вспыхнули  в  нем.  Он
забыл, что теоретически считается дипломатом, хотя и невысокого ранга.
 - О чем вы, черт подери, говорите? А вам?.. - добавил он,  обращаясь  к
Корнелиусу Мюллеру. - Вам что от меня нужно?
 Капитан Ван Донк был человеком простым и  грубым,  который  во  что-то,
хоть и крайне  омерзительное,  все  же  верил,  -  такого  человека  можно
простить. Но Кэсл никогда не сможет простить этого любезного образованного
офицера БОСС. Именно люди такого рода - люди  образованные  и  понимающие,
что они творят, - и устраивают ад,  снедаемые  запредельной  злобой.  Кэсл
вспомнил слова своего друга коммуниста Карсона, который часто говорил ему:
"Наши худшие враги здесь - не невежды и простаки, какими бы жестокими  они
ни были наши худшие враги - люди интеллигентные и развращенные".
 Мюллер сказал:
 - Вам должно быть прекрасно известно, что, живя с этой  девицей  банту,
вы нарушили Акт о межрасовых отношениях. - Он произнес это рассудительным,
укоризненным  тоном,  точно  банковский  клерк,   сообщающий   маловажному
клиенту, что тот перебрал денег. - Вы должны понимать,  что,  если  бы  не
дипломатическая неприкосновенность, вы сейчас сидели бы в тюрьме.
 - Где вы ее прячете? - спросил капитан Ван Донк, и Кэсл,  услышав  этот
вопрос, почувствовал огромное облегчение.
 - Прячу?
 Капитан Ван Донк  поднялся  на  ноги,  продолжая  тереть  свое  золотое
кольцо. Он даже плюнул на него.
 - Все, капитан, - сказал Мюллер.  -  Я  сам  займусь  мистером  Кэслом.
Больше я вас не задерживаю. Благодарю за  помощь  нашему  департаменту.  А
сейчас я хочу поговорить с мистером Кэслом наедине.
 Дверь за капитаном закрылась, и Кэсл, как  сказал  бы  Карсон,  остался
один на один уже с настоящим врагом.
 - Вы не должны обижаться на капитана Вал Донка, - продолжал  Мюллер.  -
Такие, как он, не видят дальше  собственного  носа.  Есть  ведь  и  другие
способы уладить это дело, куда более разумные, чем передача его в суд, что
погубит вашу карьеру и не поможет нам.
 - Я слышу машину, - раздался женский голос, вернувший Кэсла в сегодня.
 Это  Сара  крикнула  ему  с  лестницы.  Кэсл  подошел  к  окну.  Черный
"мерседес" прокладывал себе путь вдоль домиков на Кингс-роуд, которые были
все на одно лицо. Шофер явно  искал  нужный  номер,  но,  по  обыкновению,
далеко не все фонари горели.
 - Так и есть, это мистер Мюллер, - крикнул Саре  Кэсл.  Ставя  на  стол
стакан с виски, он заметил, что рука у него  дрожит,  до  того  крепко  он
сжимал стакан.
 Раздался звонок, и Буллер залаял, но, когда Кэсл открыл дверь, пес безо
всякой дискриминации приветствовал  незнакомца  -  завилял  хвостом  и  из
дружеских чувств оставил на брючине Корнелиуса Мюллера полоску слюны.
 - Хорошая собака, хорошая, - не без опаски произнес Мюллер.
 Годы заметно изменили Мюллера: волосы у него стали почти совсем седыми,
а лицо гораздо менее гладким. Он уже не производил впечатления  чиновника,
у которого на все  только  правильные  ответы.  Со  времени  их  последней
встречи что-то с ним произошло:  он  стал  выглядеть  более  человечным  -
возможно,  из-за  большей  ответственности,  которую  принесло   с   собой
повышение по службе вместе с  неуверенностью  и  появлением  вопросов,  на
которые он не знал ответа.
 - Добрый вечер, мистер Кэсл. Извините,  что  я  так  опоздал.  Чересчур
большое движение в Уотфорде - по-моему, этот городок называется Уотфорд.
 Его можно было бы счесть сейчас чуть ли не застенчивым, а возможно,  он
просто не привык находиться в незнакомой обстановке, а  не  за  столом  из
дивного дерева у себя в кабинете, за стеной которого,  в  приемной,  сидят
два младших чина. Черный "мерседес" умчался: шофер  отправился  на  поиски
ужина. Мюллер очутился совсем один в незнакомом городе,  в  чужой  стране,
где на почтовых ящиках стоят инициалы королевы  "Е.  II",  а  на  рыночных
площадях нет статуи Крюгера [Крюгер Паулус (1825-1904) - президент бурской
республики Трансвааль в 1883-1902 гг.].
 Кэсл налил виски в два стакана.
 - Давно мы с вами не виделись, - заметил Мюллер.
 - Лет семь?
 - Так мило, что вы пригласили меня на ужин к себе домой.
 - Шеф решил, что это будет самым правильным. Чтобы сломать лед. Похоже,
нам придется тесно сотрудничать. В операции "Дядюшка Римус".
 Мюллер бросил взгляд на телефон, на лампу на столе, на вазу с цветами.
 - Все в порядке. Можете не беспокоиться. Если нас кто  и  подслушивает,
то лишь наши люди, - сказал Кэсл, - а я абсолютно уверен, что этого нет. -
Он поднял стакан. - За нашу последнюю встречу. Помните, вы предложили  мне
тогда поработать на вас? Ну, вот видите: я к вашим  услугам.  Мы  работаем
вместе. Ирония истории или предопределение свыше? Ваша голландская церковь
верит в это.
 - В те дни я,  конечно,  понятия  не  имел,  какое  вы  на  самом  деле
занимаете положение, - сказал Мюллер. - Знай я об этом, я  бы  никогда  не
стал вам грозить из-за той злополучной туземки. Я понимаю теперь, что  она
была всего лишь одним из ваших агентов. Мы могли бы даже вместе ее  вести.
Но  дело  в  том,  что  я  принял  вас  за  одного  из  этих   высоколобых
сентиментальных противников апартеида. Для м