емя сидел в ней, глядя, как  капли
дождя стекают по ветровому стеклу. Затем выехал  со  двора  и  повернул  в
направлении Бохмура, Лондона и своей квартиры  на  Сент-Джеймс-стрит,  где
его ждал вчерашний камамбер. Ехал он медленно. Ноябрьская морось перешла в
настоящий дождь, а потом появилась и крупа. Он подумал: "Что ж, я поступил
так, как, сказали бы они, требовал мой долг", и, хотя он ехал  домой,  где
его ждал стол, за который он  сядет  писать  свое  прошение  об  отставке,
Дэйнтри не спешил. Мысленно он уже считал  себя  в  отставке.  Он  говорил
себе, что теперь он свободный человек и нет у него больше ни перед кем  ни
долга, ни обязанностей, но никогда  еще  ему  не  было  так  одиноко,  как
сейчас.


 Раздался звонок. Кэсл давно его ждал и, однако  же,  медлил  подойти  к
двери: ему казалось теперь, что он был до нелепого оптимистичен.  К  этому
времени младший Холлидей уже наверняка все выболтал, "тойота"  была  одной
из тысячи  "тойот",  спецслужба,  по  всей  вероятности,  ждала,  пока  он
останется один, и он знал, что был  до  нелепого  неосторожен  с  Дэйнтри.
Раздался второй звонок, потом третий - Кэслу  ничего  не  оставалось,  как
открыть. Он направился к двери, сжимая  в  кармане  револьвер,  но  теперь
толку от него, как от заячьей лапы. Не мог он огнем проложить себе путь  с
острова. Буллер глухо рычал, оказывая ему мнимую поддержку, но Кэсл  знал,
что, когда дверь откроется, Буллер тотчас станет  ластиться  к  вошедшему.
Сквозь цветное стекло, залитое дождем, он не мог разобрать, кто  стоит  на
крыльце.  Но  и  открыв  дверь,  не  разглядел  пришельца  -  лишь  увидел
нахохлившуюся фигуру.
 - Отвратительный вечер, - произнес в темноте голос, который Кэсл тут же
узнал.
 - Мистер Холлидей... вот уж никак не ожидал вас увидеть.
 А сам подумал: "Он пришел просить меня  помочь  сыну,  но  что  я  могу
сделать?"
 - Хороший пес, хороший, - явно нервничая,  говорил  едва  различимый  в
темноте мистер Холлидей Буллеру.
 - Входите же. Он вполне безобидный, - заверил его Кэсл.
 - Я вижу, что он отличный пес.
 Мистер  Холлидей  осторожно  вошел,  держась  стены,  и  Буллер,  мотая
обрубком хвоста, обслюнявил его.
 - Как видите, мистер  Холлидей,  он  дружен  со  всем  миром.  Снимайте
пальто. Входите же, выпьем виски.
 - Я не из пьющих, но не скажу "нет".
 - Я огорчился, услышав по радио про вашего сына. Вы, должно быть, очень
встревожены.
 Мистер Холлидей прошел вслед за Кэслом в гостиную. Он сказал:
 - Такого следовало ждать, сэр, может, хоть  это  послужит  ему  уроком.
Полиция вывезла уйму всего из его магазина. Инспектор показал мне одну-две
вещицы - право же, омерзительно. Но я сказал инспектору:  сам-то  мой  сын
едва ли это читает.
 - Надеюсь, вас полиция не потревожила?
 - О нет. Я ведь уже говорил вам, сэр: они, по-моему, действительно меня
жалеют. Они знают, что я держу совсем другого рода магазин.
 - А вы сумели передать сыну мое письмо?
 -  Ах  нет,  сэр,  я  счел  разумнее  не   делать   этого.   В   данных
обстоятельствах.  Но  не  беспокойтесь.  Я  передал  ваше  послание   куда
следовало.
 Он взял книгу, которую Кэсл пытался читать, и посмотрел на заглавие.
 - Как это, черт возьми, понимать?
 - Видите ли, сэр, вы, по-моему, всегда находились во власти  некоторого
недоразумения. Мой сын никогда не занимался ничем похожим на ваши занятия.
Но _они_ считали, лучше будет - на  случай  неприятностей,  -  чтобы  _вы_
именно так думали... - Он пригнулся к газовому камину и стал  греть  руки
когда он поднял глаза, в них плясали хитрые огоньки. - Так что  вот,  сэр,
при том, как складываются дела, надо нам забирать вас отсюда - и быстро.
 Сознание, сколь мало ему доверяли даже те, у  кого  было  больше  всего
оснований ему доверять, до глубины души потрясло Кэсла.
 - Извините, что я спрашиваю вас, сэр, но где сейчас  ваша  жена  и  ваш
мальчик? Мне приказано...
 - Утром, когда я услышал про вашего сына, я отослал их отсюда.  К  моей
матери. Она считает, что мы поссорились.
 - Ах, значит, одна трудность с пути устранена.
 Достаточно согрев руки, мистер Холлидей-старший обошел комнату, оглядел
полки с книгами. И сказал:
 - Я дам вам за них меньше любого другого книготорговца.  Двадцать  пять
фунтов задатку - это все, что дозволено вывозить из страны.  Банкноты  при
мне. Ваши книги мне подойдут. Вся эта "Мировая классика"  и  "Для  всех  и
каждого". Их не переиздают, хоть и следовало бы,  а  если  переиздают,  то
цены!..
 - Мне казалось, - заметил Кэсл, - что нам следует спешить.
 - За последние пятьдесят лет, - сказал мистер Холлидей,  -  я  научился
делать все не торопясь. Стоит устроить  спешку  -  и  наверняка  наделаешь
ошибок. Если у вас есть полчаса, внушайте себе,  что  у  вас  их  три.  Вы
что-то сказали, сэр, насчет виски?
 - Если в нашем распоряжении есть время... -  Кэсл  налил  виски  в  два
стакана.
 - Время у нас есть. Я  полагаю,  у  вас  приготовлен  чемодан  со  всем
необходимым?
 - Да.
 - А как вы намерены быть с собакой?
 - Очевидно, оставлю пса здесь. Я об этом не  думал...  Может  быть,  вы
могли бы отвезти его к ветеринару.
 - Неразумно, сэр. Если начнут его искать, протянется ниточка между вами
и мной, а этого делать не стоит. Так  или  иначе,  надо,  чтобы  пес  часа
два-три посидел тихо. Он лает, когда остается один?
 - Не знаю. Он не привык быть один.
 - Я думаю сейчас о соседях - они  могут  пожаловаться.  Кто-то  из  них
может позвонить в полицию, а нам ни к чему, чтобы полицейские  обнаружили,
что в доме пусто.
 - Так или иначе, они достаточно скоро это обнаружат.
 - Это уже не будет иметь значения, когда вы  благополучно  переберетесь
за границу. Жаль, что ваша жена не взяла с собой пса.
 - Она не могла. У мамы есть  кошка.  А  Буллер  мгновенно  кидается  на
кошек.
 - Да, боксеры обычно дурно себя ведут, когда  дело  касается  кошек.  У
меня самого есть кот. - Мистер Холлидей потрепал Буллера за уши, и  Буллер
завилял хвостом. - Так  оно  и  выходит,  как  я  сказал.  Когда  спешишь,
непременно о чем-то забываешь. К примеру, о собаке. У вас есть погреб?
 - Не звуконепроницаемый. Если вы думали запереть его там.
 - Я заметил, сэр, что в правом кармане у вас, похоже,  лежит  оружие...
или я ошибаюсь?
 - Я подумал, если придет полиция... В нем всего одна пуля.
 - Советчиком было отчаяние, сэр?
 - Я еще не решил, воспользуюсь ли я им.
 - Я бы предпочел, чтобы вы отдали его мне, сэр. Если нас  остановят,  у
меня хоть есть разрешение на ношение оружия: магазины ведь  нынче  грабят.
Как его зовут, сэр? Я имею в виду пса.
 - Буллер.
 - Иди сюда, Буллер, иди сюда. Вот умница. -  Буллер  положил  морду  на
колено мистера Холлидея. - Умница, Буллер. Умница. Ты же не хочешь, верно,
устроить неприятность такому хорошему хозяину. - Буллер  помахал  обрубком
хвоста. -  Они,  похоже,  понимают,  когда  их  любят,  -  заметил  мистер
Холлидей. Он почесал Буллеру за ушами, и Буллер всем  видом  показал,  что
благодарен за это. - А теперь,  сэр,  если  не  возражаете,  дайте-ка  мне
револьвер... Ах, ты, значит, убиваешь кошек... Ах, паршивец...
 - Выстрел услышат, - сказал Кэсл. - А мы  прогуляемся  в  погреб.  Один
выстрел - никто и внимания не обратит. Подумают, это выхлопные газы.
 - Он с вами не пойдет.
 - Посмотрим. Пошли. Буллер, мальчик мой. Пошли гулять, гулять, Буллер.
 - Вот видите. Не идет.
 - Пора нам двигаться, сэр. Придется вам спуститься со мной. Я-то  хотел
вас от этого избавить.
 - Можете не избавлять.
 Кэсл пошел впереди, показывая путь в погреб. Буллер следовал за ним,  а
мистер Холлидей завершал шествие.
 - Я бы не зажигал света, сэр, а то сначала выстрел, потом гаснет  свет.
Вот _это_ уже может вызвать любопытство.
 Кэсл закрыл окно, где некогда был сброс для угля.
 - А теперь, сэр, если вы дадите мне револьвер...
 - Нет, я сам.
 Он вынул револьвер и нацелил его на Буллера, а Буллер,  решив  поиграть
и, по всей вероятности, приняв дуло за резиновую кость,  вцепился  в  него
зубами и потянул. Кэсл дважды нажал  на  спусковой  крючок,  зная,  что  в
барабане всего одна пуля. Его затошнило.
 - Я выпью еще виски, - сказал он, - прежде чем мы двинемся.
 -  Вы  это  заслужили,  сэр.  Странно,  до  чего  привыкаешь  к  тупому
животному. Вот моя кошка...
 - Я не любил Буллера. Просто... видите ли, просто я никогда еще  ничего
живого не убивал.


 - Трудно ехать в такой дождь, - заметил мистер Холлидей, нарушая долгое
молчание. Смерть Буллера сковала им язык.
 - Куда мы едем? В Хитроу? К этому времени паспортный контроль будет уже
начеку.
 - Я везу вас в отель. Откройте отделение  для  перчаток,  сэр,  вы  там
найдете ключ. Комната четыреста двадцать три. Вам надо только сразу  сесть
в лифт и подняться. К портье не подходите. Ждите в номере, пока за вами не
придут.
 - А если горничная...
 - Повесьте на дверь бирку с надписью "Не тревожить".
 - А потом...
 - Этого я не знаю, сэр. Таковы инструкции, которые я получил.
 Как воспримет весть о смерти Буллера Сэм, подумал Кэсл.  Он  знал,  что
Сэм никогда ему этого не простит. Он спросил:
 - А как вы во все это ввязались?
 - Я не ввязывался, сэр. Я с юности член партии - втихомолку, если можно
так сказать. В семнадцать лет я пошел в  армию  -  добровольцем.  Прибавил
себе лет. Думал, меня пошлют во Францию,  а  оказалось  -  в  Архангельск.
Четыре года пробыл в плену. Многое я видел и многое узнал  за  эти  четыре
года.
 - И как там с вами обращались?
 - Нелегко было, но в юности многое можно вынести, и потом,  всегда  был
кто-то, кто относился по-дружески.  Я  научился  немного  по-русски  -  во
всяком случае, мог служить переводчиком, и они давали мне  книжки  читать,
когда не могли дать еды.
 - Книжки коммунистического толка?
 - Конечно, сэр. Миссионер ведь дает Библию, верно?
 - Значит, вы из тех, кто верит.
 - Жизнь у меня всегда была одинокая, должен признать. Понимаете, я ведь
не мог ходить на митинги или участвовать в маршах. Даже мой мальчик ничего
не знает. Меня используют для разных мелких дел - вроде вашего, сэр. Я  не
раз вынимал ваши донесения из тайника. О,  это  был  счастливый  для  меня
день, когда вы заходили в мой магазин. Я чувствовал себя менее одиноким.
 - И вы никогда не  колебались,  Холлидей?  Я  хочу  сказать  -  Сталин,
Венгрия, Чехословакия?
 - Я достаточно повидал всего в России, когда был молод, да и в Англии в
пору депрессии, когда вернулся домой, так что  получил  инъекцию,  которая
застраховала меня от подобных мелочей.
 - Мелочей?
 - Извините меня, сэр, но совесть у нас пробуждается по выбору. Я бы мог
назвать вам Гамбург, Дрезден, Хиросиму. Они ведь не поколебали вашей  веры
в так называемую "демократию"? Наверное, все-таки поколебали, иначе вы  бы
не были со мной сейчас.
 - Это же было во время войны.
 - Мы воюем с семнадцатого года.
 Кэсл вгляделся в мокрую тьму между "дворниками".
 - А вы все-таки везете меня в Хитроу.
 - Не совсем. - Мистер Холлидей легонько положил руку на колено Кэсла  -
так легко, будто в Эшриджском парке с  дерева  упал  осенний  лист.  -  Не
волнуйтесь, сэр. _Они_ пекутся о вас. Я вам завидую. Не удивлюсь, если  вы
увидите Москву.
 - А вы никогда там не были?
 -  Никогда.  Ближе  всего  я  был  к  ней,  когда  сидел  в  лагере   в
Архангельске. Вы когда-нибудь видели "Три сестры"? Я видел только раз,  но
никогда не забуду, что сказала одна из них - я говорю это себе,  когда  не
могу заснуть ночью: "Продать дом, со всем здесь покончить и - в Москву..."
 - Вы бы увидели совсем другую Москву, чем у Чехова.
 - А другая сестра вот что говорит: "Счастливые не замечают, зима сейчас
или лето. Живи я в Москве, мне было бы все равно, какая погода на  дворе".
Так вот я говорю себе, когда на душе у меня скверно, что Маркс  тоже  ведь
не знал Москвы, и я  смотрю  на  Олд-Комптон-стрит  и  думаю,  что  Лондон
по-прежнему город Маркса. И Сохо - это Сохо Маркса.  Ведь  это  здесь  был
впервые напечатан "Коммунистический манифест". - Из дождя  вдруг  вынырнул
грузовик, дернулся в сторону, чуть не задев их, и равнодушно умчался мимо.
- Возмутительные есть люди среди шоферов, - заметил Холлидей, - знают, что
с _ними_ в таких катавасиях ничего не случится. Следовало  бы  нам  ввести
более суровые наказания за лихую езду. Знаете, сэр, что  было  нехорошо  в
Венгрии и Чехословакии - слишком они лихачили. Дубчек был  лихачом  -  так
что все очень просто.
 - Только не для меня. Я никогда не хотел заканчивать свои дни в Москве.
 - Я полагаю, жизнь там покажется вам несколько странной - вы ведь не из
наших, - но волноваться не стоит. Я не знаю, что вы для нас  сделали,  но,
должно быть, что-то  важное,  и  уж  они  позаботятся  о  вас,  можете  не
сомневаться. Да я не  удивлюсь,  если  вас  наградят  орденом  Ленина  или
выпустят марку с вашим портретом, как выпустили с портретом  Зорге  [Зорге
Рихард (1895-1944) - выдающийся советский разведчик].
 - Зорге был коммунистом.
 - И я горжусь тем, что часть пути в Москву вы совершаете на  этой  моей
старой машине.
 - Даже если бы мы ехали целый век, Холлидей, вы все равно  не  обратили
бы меня в свою веру.
 - Не уверен. Вы же, в конце концов, много сделали, чтобы помочь нам.
 - Я помог вам в отношении Африки - только и всего.
 - Совершенно верно, сэр. Но вы уже на пути. Африка  -  это  тезис,  как
сказал бы Гегель [Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831) -  крупнейший
немецкий философ]. А вы - антитезис, но активная часть антитезиса, так что
вы из тех, кто еще придет к синтезу.
 - Все это для меня сплошная тарабарщина. Я не философ.
 - Боец и не должен быть философом, а вы - боец.
 - Не за коммунизм. Сейчас я всего лишь подбитый в бою.
 - Они вас в Москве вылечат.
 - В психиатрической больнице?
 После этой фразы мистер Холлидей умолк.  Обнаружил  ли  он  трещинку  в
диалектике Гегеля, или  же  это  было  молчание,  продиктованное  болью  и
сомнением? Кэсл так этого и не узнает, ибо впереди, сквозь  завесу  дождя,
засветились, расплываясь, огни отеля.
 - Выходите здесь, - сказал мистер  Холлидей.  -  Лучше,  чтоб  меня  не
видели. - Мимо них, когда они  остановились,  тотчас  протянулась  длинная
светящаяся цепочка: передние  фары  машин  зажигали  задние  фары  ехавших
впереди. В лондонском аэропорту с  грохотом  садился  "Боинг-707".  Мистер
Холлидей что-то искал на заднем сиденье. - Я забыл кое-что. - Он выудил  с
сиденья полиэтиленовый мешок, какие  дают  в  аэропортовских  беспошлинных
лавках. - Переложите вещи из чемодана сюда, - сказал он.  -  Портье  может
заметить, если вы пойдете к лифту с чемоданом.
 - Мешок слишком маленький.
 - Тогда оставьте то, что не войдет.
 Кэсл повиновался. Он понимал: хотя он столько лет  занимался  секретной
работой, в чрезвычайных  обстоятельствах  этот  человек,  завербованный  в
юности в Архангельске, был куда большим знатоком своего дела.
 Кэсл нехотя расстался с пижамой, подумав, что в тюрьме  ему  что-нибудь
дадут, и со свитером. "Если я до  них  доберусь,  обеспечат  же  они  меня
чем-то теплым".
 Мистер Холлидей сказал:
 - У меня есть для вас маленький подарок. Книжка  Троллопа,  которую  вы
искали. Второй экземпляр вам теперь уже не нужен. Книга  длинная,  но  вам
предстоят долгие ожидания. На войне всегда так. Называется роман  "Как  мы
нынче живем".
 - Это книга, рекомендованная вашим сыном?
 - О, я тут немножко вас обманул.  Троллопа  читаю  я,  а  не  сын.  Его
любимый автор некто Роббинс. Вы уж извините меня за этот маленький  обман:
мне хотелось, чтобы вы, несмотря на эту его лавку, немного лучше думали  о
нем. В общем-то он неплохой мальчик.
 Кэсл пожал мистеру Холлидею руку.
 - Уверен, что неплохой. Надеюсь, все будет с ним в порядке.
 - Помните. Идите прямо в номер четыреста двадцать три и ждите.
 С полиэтиленовым мешком в руке Кэсл зашагал к ярко освещенному отелю. У
него было такое чувство, будто он уже отрезан от всего, с чем была связана
его  жизнь  в  Англии,  -  даже  Сара  и  Сэм  находились   вне   пределов
досягаемости, в доме его матери, который никогда не был для него своим. Он
подумал: "Я чувствовал себя в большей мере дома в  Претории.  Там  у  меня
были дела. А сейчас никаких дел у меня не осталось". Сквозь дождь до  него
донеслось: "Счастливо, сэр. Самого большого вам счастья".  И  он  услышал,
как отъехала машина.


 Кэсл даже растерялся: войдя в дверь отеля, он словно попал на карибский
курорт. Никакого дождя. У бассейна - пальмы, а наверху  -  небо,  усеянное
бесчисленными крошечными  звездочками,  воздух,  который  он  вдыхал,  был
теплым, душным и влажным, - ему сразу вспомнились далекие  дни,  когда  он
ездил в отпуск вскоре после войны, ну и, конечно, вокруг -  как  всюду  на
карибских островах - звучала американская речь. Он мог  не  волноваться  -
никто не заметил его:  портье  за  длинной  стойкой  были  слишком  заняты
приезжими американцами, только что привезенными из какого же  аэропорта  -
Кингстон? Бриджтаун? Мимо прошел черный официант, неся два  ромовых  пунша
молодой паре, сидевшей у бассейна. Лифт был рядом - он  стоял  с  открытой
дверью, и однако же Кэсл медлил, не в силах прийти в себя... Молодая пара,
сидевшая  под  звездами,  опустила  соломинки   в   бокалы   и   принялась
накачиваться пуншем. Кэсл вытянул руку, чтобы убедиться, что нет дождя,  и
кто-то за его спиной произнес:
 - Да никак это Морис! Ты-то что делаешь в этой забегаловке?
 Кэсл дернулся было, намереваясь сунуть  руку  в  карман,  и  оглянулся.
Хорошо, что у него уже не было револьвера.
 Говорившего звали Блит - Кэсл поддерживал с ним контакт  несколько  лет
назад, когда Блит работал в американском посольстве в  Претории,  а  потом
его перевели в Мексику - наверно, потому, что он не говорил по-испански.
 - Блит! - с наигранным восторгом воскликнул  Кэсл.  Между  ними  всегда
было так. Блит с первой же встречи стал звать его Морисом, а для Кэсла  он
так и остался Блитом.
 - Куда направляешься? - спросил его Блит, но ответа ждать не  стал.  Он
всегда предпочитал говорить о себе. - Я  вот  направляюсь  в  Нью-Йорк,  -
сказал Блит. - А  самолет  не  прилетел.  Придется  провести  здесь  ночь.
Неплохо задумана эта забегаловка. Совсем как на Виргинских островах. Так и
тянет надеть шорты, - жаль, их нет у меня с собой.
 - А я думал, ты в Мексике.
 - Это уже история. Я теперь снова в отделе  Европы.  А  ты  по-прежнему
сидишь на самой черной Африке?
 - Да.
 - Ты тоже застрял?
 - Да, вынужден тут болтаться, - сказал Кэсл, надеясь, что  уклончивость
ответа не вызовет дальнейших расспросов.
 - А как насчет "Плантаторского пунша"? Мне сказали, они тут готовят его
как надо.
 - Давай встретимся через полчаса, - сказал Кэсл.
 - О'кей. О'кей. Значит, у бассейна.
 - У бассейна.
 Кэсл вошел в лифт, Блит последовал за ним.
 - Наверх? Я тоже. Какой этаж?
 - Четвертый.
 - Мне тоже. Прокачу тебя бесплатно.
 Неужели американцы тоже следят за  ним?  В  данных  обстоятельствах  не
следовало относить что-либо за счет случая.
 - Питаться будешь тут? - спросил Блит.
 - Не уверен. Все, видишь ли, зависит...
 - Что-то ты явно скрытничаешь, - сказал Блит. - Славный старина Морис.
 Они зашагали рядом по коридору. Номер 423 был первым на их пути, и Кэсл
долго возился с ключом, пока не проследил, что Блит прошел к номеру 427...
нет, 429. Кэсл запер дверь, предварительно повесив бирку  с  надписью  "Не
тревожить", и почувствовал себя в большей безопасности.
 Регулятор центрального отопления стоял на 75o [по Фаренгейту  -  22oC].
Более чем высоко для островов Карибского  моря.  Кэсл  подошел  к  окну  и
посмотрел, что там. Внизу был круглый бар, а наверху  искусственное  небо.
Крупная женщина  с  подсиненными  волосами  двигалась  зигзагами  по  краю
бассейна - должно быть, перебрала ромовых пуншей. Кэсл внимательно оглядел
комнату в надежде обнаружить какой-то намек на то, что ждет его в будущем,
- вот так же он оглядывал свой дом, ища в нем намека на жизнь прошлую. Две
односпальные кров