тебе с большим сочувствием. Он поговорит  с  кем  надо  насчет
твоего телефона и твоей жены. Он просит тебя - именно  просит,  так  он  и
сказал - потерпеть еще немного. Очень скоро, сказал он, тебя известят.  Он
понимает - заметь: понимает -  твои  опасения.  А  _я_  просто  ничего  не
понимаю. Наверное, плохой я психолог.
 И, оставив Кэсла стоять в дверях, Иван повернулся и  зашагал  прочь,  -
пелена снега скоро навсегда скрыла его из глаз Кэсла.


 На  следующий  вечер,  когда  Кэсл  читал  "Робинзона  Крузо",  сидя  у
обогревателя, раздался стук в дверь (звонок не работал). За многие годы  у
Кэсла  развилась  подозрительность,  и,  прежде  чем  открыть  дверь,   он
машинально спросил:
 - Кто там?
 - Меня зовут Беллами, - послышался высокий голос, и Кэсл  отпер  дверь.
Маленький седой человечек в  серой  дубленке  и  серой  каракулевой  шапке
нерешительно и робко вошел в квартиру.  Он  походил  на  актера,  который,
исполнив в пантомиме роль мыши, ждет аплодисментов от детей. Он сказал:  -
Я живу здесь совсем близко, так что я подумал: надо набраться  смелости  и
зайти. - И, увидев книгу в руке Кэсла, добавил: - О господи, я помешал вам
читать.
 - Это всего лишь "Робинзон Крузо". Времени для чтения  у  меня  сколько
угодно.
 - Ага, великий Дэниел. Он был из наших.
 - Из наших?
 - В общем-то Дефо был скорее из Пятого управления. -  Человечек  стащил
серые меховые перчатки и, грея руки возле  обогревателя,  огляделся.  -  Я
вижу, - сказал он, - вы все еще в "голой" стадии. Мы все через это прошли.
Я, к примеру, понятия  не  имел,  где  что  можно  достать,  пока  мне  не
подсказал Крукшенк. Ну а потом уже я показывал Бэйтсу. Вы с  ними  еще  не
встречались?
 - Нет.
 - Странно, что они не заходили к вам. Вас рассекретили, и я слышал,  со
дня на день вы будете давать пресс-конференцию.
 - Как это вы узнали?
 - От одного русского друга, - ответил  Беллами  с  нервным  смешком.  И
вытащил из глубин своей дубленки поллитровую бутылку  виски.  -  Маленький
cadeau [подарок (фр.)], - сказал он, - новому члену сообщества.
 - Очень любезно с вашей стороны. Присаживайтесь.  Кресло  удобнее,  чем
диван.
 - Разрешите, я сначала разоблачусь. Хорошее слово  -  "разоблачусь".  -
Разоблачение заняло некоторое время: слишком много было пуговиц.  Усевшись
в зеленое плетеное кресло, Беллами снова издал легкий смешок. - А как  ваш
русский друг?
 - Не очень дружелюбен.
 - Избавляйтесь в таком случае от него. И не переживайте. Они же  хотят,
чтобы мы были довольны.
 - А как от него избавиться?
 - Просто доведите до их сведения, что это  человек  не  вашего  склада.
Выскажитесь покрепче, чтобы одна из этих штучек, которые сейчас,  по  всей
вероятности, записывают наш разговор, поймала ваше словцо. Знаете, когда я
только приехал сюда, меня препоручили - в жизни не догадаетесь - немолодой
даме из Союза писателей! Должно быть, потому что я  работал  в  Британском
совете. Ну, и я довольно скоро сумел справиться с этой  ситуацией.  Всякий
раз как мы встречались  с  Крукшенком,  я  презрительно  называл  ее  "моя
гувернантка", и долго она не продержалась. Она исчезла еще  до  того,  как
прибыл Бэйтс, и - нехорошо мне над этим смеяться - Бэйтс женился на ней.
 - Я что-то не понимаю, почему...  Я  хочу  сказать,  зачем  вы  им  тут
понадобились. Меня не было в Англии,  когда  это  произошло.  Я  не  видел
статей в газетах.
 - Дорогой мой, газеты - они были ужасны.  Они  просто  _изжарили_  меня
живьем. Я потом читал  их  в  Библиотеке  Ленина.  Право  же,  можно  было
подумать, я был чем-то вроде Мата Хари.
 - Но какую пользу вы могли им принести - в Британском-то совете?
 - Ну, видите ли, у меня был один друг-немец, и он "вел" немало  агентов
на Востоке. Ему и в голову не приходило, что такой человек, как я,  следил
за ним и все записывал...  а  потом  этого  дурачка  совратила  совершенно
ужасная женщина. А за такие вещи уже  наказывают.  Но  в  общем-то  с  ним
ничего не произошло: его бы я никогда не подставил, а вот его _агентов_...
он, конечно, догадался, кто его выдал. Правда, должен признать, догадаться
ему было нетрудно. Ну а мне пришлось срочно убираться оттуда,  потому  что
он пошел в посольство  и  сообщил  обо  мне.  Как  же  я  был  рад,  когда
пропускной пункт "Чарли" остался позади.
 - И вы счастливы, что вы здесь?
 - Да, счастлив. Человек ведь, по-моему, бывает счастлив не от того, где
он находится, а от того, с кем, а  у  меня  тут  очень  милый  друг.  Это,
конечно, противозаконно, но для военных делают исключения, а он  -  офицер
КГБ. Он, бедняга, иной раз вынужден, конечно,  изменять  мне  -  по  долгу
службы, но я к нему отношусь совсем иначе, чем к моему немецкому  другу  -
это не любовь. Мы иногда на этот счет даже посмеиваемся. Кстати, если  вам
одиноко, он знает уйму девчонок...
 - Мне не одиноко. Пока есть книги.
 - Я вам покажу  одно  местечко,  где  можно  покупать  из-под  прилавка
дешевые издания на английском языке.
 Была уже полночь, когда они прикончили пол-литра виски, и Беллами  стал
собираться. Он долго натягивал на себя свои меха, все время не  переставая
болтать.
 - Вы непременно должны познакомиться с Крукшенком - я  скажу  ему,  что
видел вас, - ну и с Бэйтсом, конечно... правда, это значит,  что  придется
встретиться и с миссис Союз-писателей-Бэйтс. - Он долго грел руки,  прежде
чем натянуть перчатки. У него был вид человека, вполне  тут  освоившегося,
хотя он признался: - Не очень мне было радостно сначала. Я чувствовал себя
немного потерянным, пока не  приобрел  этого  моего  друга...  есть  такой
рефрен у Суинберна [Суинберн  Алджернон  Чарлз  (1837-1909)  -  английский
поэт]: "Чужие лица, глаза следят беззвучно и... - как же дальше? - и боль,
и боль". Я когда-то читал лекции но Суинберну - недооцененный поэт.
 В дверях он сказал:
 - Когда придет весна, непременно выберитесь посмотреть мою дачу...


 Через два-три  дня  Кэсл  обнаружил,  что  ему  недостает  даже  Ивана.
Недостает кого-то, на кого он мог бы излить свою неприязнь - не мог же  он
излить неприязнь на Анну, казалось, почувствовавшую, что он стал еще более
одинок. Она теперь дольше задерживалась у него днем и, тыча пальцем  то  в
одно, то в другое, забивала ему голову русскими словами. Стала она и более
требовательной к его произношению: начала добавлять к его словарю  глаголы
- первым было слово "бежать", и она изобразила бег, поочередно приподнимая
локти и колени. Жалование она, должно быть, где-то получала,  так  как  он
ничего ей не платил, - собственно, тот  небольшой  запас  рублей,  который
выдал ему Иван но прибытии, чувствительно сократился.
 В этой его изоляции Кэсла больше всего мучило  то,  что  он  ничего  не
зарабатывал. Ему даже захотелось, чтобы у него появился стол,  за  которым
он мог бы сидеть и изучать списки африканских писателей, - это, по крайней
мере, хоть отвлекло бы его от мыслей о том, что там с Сарой. Почему они  с
Сэмом не последовали за ним? И что предпринимают  "они",  чтобы  выполнить
свое обещание?
 Настал  вечер,  когда  в  девять  тридцать  две  он  подошел  к   концу
злоключений "Робинзона Крузо"  -  время  он  отметил  с  такой  точностью,
подражая  в  известной   мере   Робинзону.   "Итак,   я   покинул   остров
девятнадцатого декабря, судя но судовым записям, 1686 года, проведя на нем
двадцать восемь лет, два месяца и девятнадцать  дней..."  Кэсл  подошел  к
окну: снег перестал валить, и  он  отчетливо  увидел  красную  звезду  над
университетом. Даже в столь поздний час внизу  трудились  женщины,  убирая
снег: они казались сверху огромными черепахами. Кто-то позвонил в дверь  -
пусть звонят, он не откроет: скорее всего, это лишь Беллами или, возможно,
кто-нибудь еще менее желательный - неизвестный  Крукшенк  или  неизвестный
Бэйтс... Но  тут  Кэсл  вспомнил,  что  звонок-то  ведь  не  работает.  Он
повернулся и в изумлении уставился на телефон. Звонил телефон.
 Он поднял трубку, и кто-то заговорил с ним по-русски. Он не мог  понять
ни слова. А потом - ничего, лишь высокие гудки, но Кэсл продолжал  держать
трубку у уха, глупо ожидая чего-то. Возможно, телефонистка сказала,  чтобы
он подождал. А может быть,  сказала:  "Положите  трубку.  Мы  перезвоним"?
Возможно, звонили из Англии. Он нехотя положил трубку на  рычаг  и  сел  у
телефона в ожидании нового звонка. Его "рассекретили"  и  теперь,  похоже,
"подключили". Он бы "вступил в контакт", если бы научился нужным фразам  у
Анны, а ведь он не знал  даже,  как  позвонить  телефонистке.  Телефонного
справочника в квартире не было - это  он  проверил  еще  две  недели  тому
назад.
 Но телефонистка, конечно же, что-то ему сказала.  Он  был  уверен,  что
телефон вот-вот зазвонит. Кэсл так и заснул, сидя у аппарата, и приснилось
ему то, что не снилось лет десять, - его первая жена. Во сне они ссорились
- так они ни разу не ссорились в жизни.
 Наутро Анна обнаружила Кэсла спящим  в  зеленом  плетеном  кресле.  Она
разбудила его, и он сказал:
 - Анна, телефон подключили. - И  поскольку  она  не  поняла,  махнул  в
сторону  аппарата  рукой  и  добавил:  -  Дзинь-дзинь-дзинь.   -   И   оба
расхохотались:  так  нелепо  прозвучала  эта  детская   имитация   звонка,
воспроизведенная пожилым мужчиной.
 Кэсл достал фотографию Сары и  показал  на  телефон  Анна  закивала  и
заулыбалась, чтобы подбодрить его, и он подумал:  "Она  поладит  с  Сарой,
покажет Саре, где что  покупать,  научит  ее  русским  словам,  и  Сэм  ей
понравится".


 Когда позже днем зазвонил телефон,  Кэсл  был  уверен,  что  это  Сара:
кто-то в Лондоне, должно быть, сообщил ей номер, возможно, Борис. Во рту у
него пересохло, и он с трудом выдавил из себя:
 - Кто это?
 - Борис.
 - Ты где?
 - Здесь, в Москве.
 - Ты видел Сару?
 - Я разговаривал с ней.
 - Она в порядке?
 - Да, да, в порядке.
 - А Сэм?
 - Он тоже в порядке.
 - Когда они будут здесь?
 - Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Посиди,  пожалуйста,  дома.
Никуда не уходи. Я сейчас приеду.
 - Но когда я все-таки их увижу?
 - Это мы должны с тобой обсудить. Есть сложности.
 - Какие сложности?
 - Подожди - увидимся, все узнаешь.
 Но Кэсл просто не мог сидеть на месте  -  он  взял  книгу  и  снова  ее
положил пошел на кухню, где Анна варила суп. Она сказала:
 - Дзинь-дзинь-дзинь. - Но это было уже не смешно.
 Кэсл вернулся к окну - снова повалил снег. Когда наконец раздался  стук
в дверь, у него было такое чувство, что он  прождал  не  один  час.  Борис
протянул ему полиэтиленовый пакет из беспошлинного магазина. Он сказал:
 - Сара просила раздобыть тебе "Джи-энд-Би". Одну бутылку от нее и  одну
от Сэма.
 - Так в чем же сложности? - спросил Кэсл.
 - Дай мне хотя бы раздеться.
 - Ты действительно видел ее?
 - Я говорил с ней по телефону. Из автомата. Она в  провинции,  у  твоей
матери.
 - Я знаю.
 - Было бы несколько странно, если бы я явился к ней туда.
 - Тогда откуда же тебе известно, что она здорова?
 - Она мне так сказала.
 - А голос у нее звучал нормально?
 - Да, да, Морис. Я уверен...
 - В чем все-таки _сложности_? Меня же вывезли.
 - Это было очень просто. Фальшивый  паспорт,  махинация  со  слепцом  и
маленькая мистификация, которую мы устроили у паспортного контроля,  когда
тебя проводила мимо него стюардесса "Эр-Франс". Мужчина, похожий на  тебя.
Направлялся в Прагу. Паспорт у него был не совсем в порядке...
 - Ты так и не сказал мне, в чем сложности.
 - Мы всегда считали, что, когда ты благополучно доберешься сюда, они не
станут мешать Саре воссоединиться с тобой.
 - Они и не могут ей помешать.
 - У Сэма нет паспорта. Вам надо было записать  его  в  паспорт  матери.
Похоже, _может_ потребоваться уйма времени, чтобы все утрясти. И еще одно:
твои люди  намекнули,  что,  если  Сара  попытается  покинуть  страну,  ее
арестуют за соучастие. Она была другом Карсона, она была твоим  агентом  в
Йоханнесбурге... Дорогой мой Морис, все, боюсь, совсем не так просто.
 - Ты же обещал.
 - Я знаю, что мы обещали. Искренне. Еще и сейчас можно было бы  вывезти
ее, если бы она оставила там сына, но она говорит, что не пойдет  на  это.
Ему нелегко в школе. Нелегко жить с твоей матерью.
 Полиэтиленовый мешок из беспошлинного  магазина  ждал  своего  часа  на
столе. Виски - это лекарство от отчаяния - выручало всегда. Кэсл сказал:
 -  Зачем  вы  меня  вывезли?  Мне  ведь  не  грозила   непосредственная
опасность. Я-то думал, что грозила, но вы должны были бы знать...
 - Ты же послал сигнал O. Мы на него откликнулись.
 Кэсл вскрыл полиэтилен, отвинтил крышечку на бутылке с виски - этикетка
"Джи-энд-Би" ударила ему по нервам, как печальное воспоминание.  Он  налил
по большой порции в оба стакана.
 - У меня нет содовой.
 - Не важно.
 Кэсл сказал:
 - Садись на стул. Диван - жесткий, как школьная скамья.
 Он взял в руки стакан. Даже запах "Джи-энд-Би" причинял боль. Ну почему
Борис не принес ему какое-то другое виски - "Хэйг", "Уайт Хорс", "Ват-69",
"Грантс", - он произносил про себя названия виски, которые ничего для него
не значили, только чтобы не думать и не погрузиться в отчаяние, прежде чем
"Джи-энд-Би" начнет действовать: "Джонни  Уокер",  "Куинн  Эн",  "Тичерз".
Борис неверно истолковал его молчание.
 - Можешь не беспокоиться по поводу микрофонов, - сказал он. - Здесь,  в
Москве, мы находимся, так сказать, в центре циклона, в безопасности.  -  И
добавил: - Нам было чрезвычайно важно вытащить тебя.
 - Почему? Записи Мюллера были ведь в надежных руках старика Холлидея.
 - Истинного положения дел тебе никто не  раскрывал,  верно?  Эти  крохи
информации экономического характера, которые ты нам посылал, сами по  себе
не представляли для нас никакой ценности.
 - Тогда почему же?..
 - Я знаю, я не очень ясно выражаюсь. Не привык я пить  виски.  Попробую
все же пояснить. Ваши люди полагали, что  здесь,  в  Москве,  у  них  есть
агент. На самом же деле это был человек, которого мы  им  подставили.  То,
что ты нам сообщал, он отсылал обратно им. Благодаря твоим донесениям твоя
служба считала, что он действительно работает на них: сообщаемые им  факты
совпадали, а он одновременно передавал и то, что нам хотелось твоей службе
внушить. Вот в чем была ценность твоих донесений.  Недурной  способ  сеять
дезинформацию. Затем  появился  Мюллер  и  операция  "Дядюшка  Римус".  Мы
решили, что наилучший способ похоронить "Дядюшку  Римуса"  -  предать  это
дело гласности, а в таком случае следовало забрать тебя из Лондона.  Чтобы
ты был источником нашей информации: это ты привез нам записи Мюллера.
 - Но они будут знать, что я привез также и сообщение об утечке.
 - Правильно. Эту игру теперь мы уже вести не можем. Их агент  в  Москве
замолчит, исчезнет. Возможно, через два-три месяца до твоих  людей  дойдет
слух о суде при закрытых дверях. Это еще больше убедит их в том,  что  вся
информация, какую он им сообщал, была верной.
 - А я-то думал, что помогаю народу Сары.
 - Ты делал куда больше. И завтра ты встретишься с прессой.
 - А что, если я скажусь выступать, пока вы не привезете Сару...
 - Мы обойдемся и без тебя, но тогда уже не жди, что  мы  станем  решать
проблему Сары. Мы благодарны тебе, Морис, но благодарность, как и  любовь,
требует ежедневного подтверждения, иначе она умирает.
 - Ты говоришь совсем как Иван.
 - Нет, не как Иван. Я твой друг. И я  хочу  остаться  твоим  другом.  А
когда начинаешь новую жизнь в новой стране, друг очень нужен.
 Это предложение дружбы прозвучало как угроза или предупреждение.  Кэслу
пришел на память тот вечер в Уотфорде, когда он тщетно искал жалкий  домик
учителя с картиной Берлина на стене. У него было такое чувство,  точно  он
всю жизнь - с тех пор как двадцати с лишним лет вступил в  ряды  службы  -
молчал  и  не  мог  выговориться.  Подобно  монаху-трапписту,  он   выбрал
профессию молчальника,  и  сейчас  слишком  поздно  понял,  что  это  было
ошибкой.
 - Выпей еще, Морис. Все не так скверно. Надо просто набраться  терпения
- только и всего.
 Кэсл взял стакан.



3

 Врач подтвердил опасения Сары,  что  Сэм  болен,  но  характер  болезни
определила по  кашлю  миссис  Кэсл.  Старым  людям  не  нужно  медицинское
образование: они накапливают опыт диагностики на протяжении жизни, а не  в
течение шести лет усиленной тренировки. Врача они вызвали,  лишь  выполняя
требования закона: чтобы он скрепил своей подписью ее метод  лечения.  Это
был молодой человек, отнесшийся к  миссис  Кэсл  с  величайшим  уважением,
точно она была крупным специалистом, у которого ему было  чему  поучиться.
Он спросил Сару:
 - У вас распространен коклюш - я имею в виду, дома? -  Под  "домом"  он
явно подразумевал Африку.
 - Я не знаю. А это опасно? - спросила она.
 - Нет, не опасно. - И  добавил:  -  Но  требуется  довольно  длительный
карантин. - Не слишком это звучало утешительно.
 Без Мориса Саре трудно было скрывать тревогу, потому что ее  не  с  кем
было делить. Миссис Кэсл держалась вполне спокойно -  пожалуй,  была  лишь
чуточку раздражена нарушением нормального  течения  жизни.  Не  будь  этой
дурацкой ссоры, явно думала она, Сэм болел бы себе в Беркхэмстеде,  а  она
могла бы давать нужные советы по  телефону.  Она  послала  Сэму  воздушный
поцелуй старой, похожей на тонкий лист рукой и отправилась  вниз  смотреть
телевизор.
 - А нельзя мне болеть дома? - спросил Сэм.
 - Нет. Ты не должен выходить на улицу.
 - Хорошо бы тут был Буллер - я бы мог с ним поговорить.
 Сэм скучал по Буллеру больше, чем по Морису.
 - Почитать тебе?
 - Да, пожалуйста.
 - А потом тебе надо будет поспать.
 В спешке отъезда Сара схватила несколько книжек наугад, в том числе ту,
которую Сэм упорно называл "Книжка про  сад".  Ему  нравилась  эта  книжка
больше, чем Саре:  в  ее  детских  воспоминаниях  не  было  сада,  а  была
спекшаяся глиняная площадка, на которую, отражаясь от  крыш  из  рифленого
железа, падал яркий солнечный свет. Даже методисты не сумели развести  там
траву. Сара раскрыла книгу. Снизу доносилось бормотанье  телевизора.  Даже
на расстоянии это невозможно было принять за живой голос - он был какой-то
жестяной, словно шел из банки с сардинами. Наглухо запечатанной.
 Сара не успела еще раскрыть книгу, как Сэм уже спал, свесив  с  кровати
руку, чтобы Буллер мог ее полизать. Сара думала:  "О,  да,  я  люблю  его,
конечно,  я  его  люблю,  но  он  сковал  меня  словно  наручники   службы
безопасности. Пройдут недели, прежде чем с  меня  их  снимут,  но  даже  и
тогда..." Она снова была в сверкающем зале ресторана  "У  Брюммелла",  где
пахло  большими  деньгами  и  где   доктор   Персивал,   глядя   на   нее,
предупреждающе поднял палец.  Она  думала:  "Неужели  они  и  эту  болезнь
подстроили?"
 Она тихо прикрыла дверь и спустилась вниз. Жестяной голос выключили,  и
миссис Кэсл стояла в ожидании Сары у подножия лестницы.
 - Я пропустила "Новости", - сказала Сара. - Сэм хотел, чтобы я почитала
ему, но сразу заснул.
 Миссис Кэсл расширенными глазами смотрела куда-то мимо нее, словно  там
было нечто ужасное, что видела только она одна.
 - Морис в Москве, - сказала миссис Кэсл.
 - Да. Я знаю.
 - Его показывали по телевизору с кучей журналистов. Он оправдывался.  У
него хватило духу, хватило нахальства... Ты потому поссорилась с  ним?  О,
ты была совершенно права, что уехала от него.
 - Не в этом причина, - сказала Сара. - Мы  только  сделали  вид,  будто
поссорились. Он не хотел, чтобы меня связывали с этим.
 - А ты была с этим связана?
 - Нет.
 - Слава богу. Мне бы не хотелось выставлять тебя  из  дома,  да  еще  с
больным ребенком.
 - А вы выставили бы из дома Мориса, если б знали?
 - Нет. Я бы задержала его и вызвала полицию. - Миссис Кэсл  повернулась
и снова пошла в гостиную - шла по ней, как слепая, пока не  наткнулась  на
телевизор. Она и была как слепая: глаза ее, увидела  Сара,  были  закрыты.
Она положила руку на локоть миссис Кэсл.
 - Сядьте. Это явилось для вас таким ударом.
 Миссис Кэсл открыла глаза. Са