вполне  возможно,  побоится  даже
уничтожить их, - скорее всего прибережет для выгодной сделки  с  полицией.
"Я - фигура куда более важная, чем вы думаете: если это мое  дельце  будет
замято, я покажу вам кое-что такое...  сведите-ка  меня  с  кем-нибудь  из
спецслужбы". Кэсл вполне представлял себе, какой в этот момент,  возможно,
шел разговор: местная полиция настроена скептически, и тогда Холлидей  для
приманки показывает им первую страницу соображений Мюллера.
 Кэсл открыл дверь в спальню - Сара  еще  спала.  Он  сказал  себе,  что
настал момент, который - он всегда это  знал  -  должен  рано  или  поздно
наступить: надо четко все продумать и действовать решительно. Надежде  нет
места, как и отчаянию. Это эмоции,  которые  только  мешают  думать.  Надо
исходить из того, что Бориса нет, что линия связи оборвана и что он должен
действовать на собственный страх и риск.
 Он спустился в гостиную, чтобы Сара не могла услышать, как он  набирает
номер, и вторично позвонил по телефону, который ему дали только  на  самый
крайний случай. Он  понятия  не  имел,  где  звонит  звонок,  -  это  была
телефонная  станция  где-то  в  Кенсингтоне  он  трижды  набрал  номер  с
интервалом в десять секунд, и у него возникло  впечатление,  что  его  O
звучит в пустой комнате, но наверняка сказать  он  не  мог...  Воззвать  о
помощи больше было не к кому, - оставалось лишь исчезнуть  из  дома.  Кэсл
сидел у телефона и составлял план действий или,  вернее,  проверял  его  и
подтверждал, ибо план был составлен им уже  давно.  Ничего  существенного,
что следовало бы уничтожить, у него не осталось - Кэсл был  в  этом  почти
убежден: ни книг, которыми  он  пользовался  для  зашифровки...  уверен  -
никаких бумаг, которые надо сжечь... он  может  спокойно  покинуть  дом  -
пусть стоит пустой и запертый... вот собаку, конечно, не сожжешь - как  же
быть с Буллером? До чего нелепо  в  такую  минуту  волноваться  по  поводу
собаки - собаки, которую он даже не любил, - но его  мать  ни  за  что  не
позволит Саре поселиться с Буллером в  суссекском  доме.  Наверное,  можно
было бы сдать собаку на псарню, но Кэсл понятия  не  имел,  где  находятся
такие заведения... Это была единственная проблема, которую он не продумал.
А, не важно, сказал он себе и пошел наверх будить Сару.
 Почему сегодня она так крепко  спит?  Он  вспомнил,  глядя  на  жену  с
нежностью, какую испытываешь даже к спящему врагу, - как после их близости
он словно провалился в пропасть, чего с ним не бывало уже многие месяцы, -
а все лишь потому, что между ними состоялся откровенный разговор, что  они
перестали таиться друг от друга. Он поцеловал ее - она открыла глаза, и он
увидел, что она сразу поняла: нельзя терять ни минуты не  может  она,  по
обыкновению, понежиться в постели, потянуться и сказать: "Мне снилось..."
 Он сказал ей:
 - Ты должна позвонить моей матери. Естественнее,  чтобы  звонила  _ты_,
раз мы с тобой поссорились. Спроси, позволит ли она вам с Сэмом  пожить  у
нее несколько дней. Можешь немного подсоврать. Будет даже лучше, если мама
поймет, что ты привираешь.  Тогда  тебе  легче  будет  постепенно  все  ей
рассказать. Можешь сказать, что я вел себя совершенно непростительно... Мы
ведь обо всем этом уже говорили с тобой вчера.
 - Но ты сказал, что еще есть время...
 - Я ошибся.
 - Что-то случилось?
 - Да. Вы Сэмом должны немедленно уезжать.
 - А ты останешься тут?
 - Либо мне помогут скрыться, либо за мной приедет полиция. И  если  это
случится, тебя не должно тут быть.
 - Значит, конец нашей жизни?
 - Безусловно, нет. Будем живы - сумеем снова соединиться. Тем или  иным
способом. В той или иной стране.
 Почти не переговариваясь, они поспешно одевались,  словно  чужие  люди,
оказавшиеся в одном купе спального вагона. Только уже у двери, направляясь
будить Сэма, она спросила:
 -  А  как  же  быть  со  школой?  Не  думаю,   правда,   чтобы   кто-то
забеспокоился...
 - Не волнуйся по этому поводу. Позвонишь в понедельник и  скажешь,  что
он заболел. Я хочу, чтобы вы оба как  можно  скорее  уехали  из  дома.  На
случай, если явится полиция.
 Через пять минут Сара вернулась и сказала:
 - Я говорила с твоей мамой. Не могу сказать,  чтобы  она  обрадовалась.
Она ждет кого-то к обеду. А как будет с Буллером?
 - Я что-нибудь придумаю.
 Без десяти девять они с Сэмом уже готовы были ехать.  У  дверей  стояло
такси. Все происходящее казалось Кэслу до ужаса нереальным. Он сказал:
 -  Если  ничего  не  случится,  ты  вернешься.  Сделаем  вид,  что   мы
помирились.
 Из них троих Сэм, по крайней мере, был счастлив.  Кэсл  видел,  как  он
смеется, разговаривая с шофером.
 - А если...
 - Приехала же ты в "Полану".
 - Да, но  ты  сам  как-то  сказал,  что  дважды  ничто  в  точности  не
повторяется.
 Они вышли к  такси,  забыв  даже  поцеловаться,  а  потом  вспомнили  и
поцеловались, но не вложив в поцелуй ничего,  ничего  не  чувствуя,  кроме
разве того, что не может быть, чтобы он куда-то уехал, - просто им все это
снится. Они ведь всегда делились снами - этими закодированными посланиями,
которые порой не разгадать, как загадку.
 - Могу я тебе позвонить?
 - Лучше не надо. Если все будет в порядке, я  сам  позвоню  тебе  через
несколько дней из автомата.
 Такси тронулось,  и  Кэсл  не  мог  различить  даже  ее  силуэта  из-за
дымчатого заднего стекла. Он вернулся в  дом  и  стал  укладывать  вещи  в
сумку, которую можно было бы взять с собой и в тюрьму и  в  бега.  Пижама,
банные принадлежности, маленькое полотенце... поразмыслив, он положил  еще
и паспорт. Затем сел и  начал  ждать.  Он  услышал,  как  отъехала  машина
соседа, и воцарилась тишина. У него было такое  впечатление,  будто  он  -
единственный живой человек на всей Кингс-роуд, если не считать  полиции  в
участке на углу. Дверь распахнулась, и вперевалку вошел Буллер. Он  присел
на задние лапы и уставился на Кэсла, словно гипнотизер, своими выпученными
глазами.
 - Буллер, - шепотом произнес Кэсл, - Буллер, какой  же  ты  всегда  был
чертовой докукой, Буллер.
 Буллер продолжал на него смотреть  -  так  он  давал  знать,  что  пора
вывести его на прогулку.
 Четверть часа спустя, когда Буллер все еще сидел и  смотрел  на  Кэсла,
зазвонил телефон. Кэсл не стал снимать трубки. Телефон  звонил  и  звонил,
будто плакал ребенок. Это не могло быть сигналом, которого он так ждал: ни
один куратор не станет так долго звонить: по всей вероятности, это  кто-то
из друзей Сары, подумал Кэсл. Уж во всяком случае, звонят не ему.  У  него
друзей нет.


 Доктор Персивал сидел в  холле  клуба  "Реформа"  возле  монументальной
широкой лестницы,  словно  специально  так  построенной,  чтобы  выдержать
солидных  пожилых  государственных   мужей-либералов   с   бородками   или
бакенбардами, этих столпов честности и неподкупности. Когда Харгривз вошел
в холл, там сидел, кроме Персивала, еще лишь один член  клуба,  маленький,
незаметный и очень близорукий: он с трудом  разбирал  биржевую  сводку  на
ленте телетайпа. Харгривз сказал:
 - Я знаю, сегодня  мой  черед,  Эммануэл,  но  "Клуб  путешественников"
закрыт. Надеюсь, вы не возражаете, что я пригласил Дэйнтри  присоединиться
к нам.
 - Что ж, это не самый веселый собеседник, - заметил доктор Персивал.  -
Какие-то неприятности по части безопасности?
 - Да.
 -  Я-то  надеялся,  что  после  Вашингтона  вы  хоть  немного  поживете
спокойно.
 - На нашей работе долгого спокойствия  ожидать  не  приходится.  Я,  во
всяком случае, едва ли когда-либо  буду  наслаждаться  покоем,  и  вообще,
почему я не подаю в отставку?
 - И не говорите об отставке, Джон. Одному Богу  известно,  какого  типа
может навязать нам Форин-офис. Что же вас тревожит?
 - Дайте мне сначала выпить.
 Они  поднялись  по  лестнице  и  сели  за  столик  на  площадке   перед
рестораном. Харгривз заказал свое любимое "Катти Сарк" без воды.
 - Что, если вы убили не того человека, Эммануэл? - сказал он.
 В глазах  доктора  Персивала  не  отразилось  удивления.  Он  тщательно
проверил цвет своего сухого  мартини,  понюхал,  подцепил  ногтем  кусочек
лимонной кожуры, словно сам готовил коктейль по своему рецепту.
 - Я уверен, что нет, - сказал он.
 - А вот Мюллер не разделяет вашей уверенности.
 - О, Мюллер! Ну что может знать об этом Мюллер?
 - Знать он ничего не знает. Но у него есть интуиция.
 - Если дело только в этом...
 - Вы никогда не были в Африке, Эммануэл. А в Африке приходится доверять
интуиции.
 -  Дэйнтри  потребует  гораздо   большего,   чем   интуиция.   Его   не
удовлетворили даже улики против Дэвиса.
 - Улики?
 - Эта история с зоопарком и дантистом - если взять хотя бы один пример.
Ну и Портон. Портон сыграл решающую роль. А что вы скажете Дэйнтри?
 - Моя секретарша сегодня  с  утра  пыталась  дозвониться  Кэслу.  Никто
вообще не ответил.
 - По всей вероятности, он уехал с семьей на уик-энд.
 - Да. Но я приказал открыть его сейф - заметок Мюллера там нет. Я знаю,
что вы скажете. Кто угодно может допустить небрежность. Но я подумал, если
Дэйнтри съездит в Беркхэмстед... ну, словом, если там  никого  нет,  можно
будет осторожно осмотреть дом, а если Кэсл там...  он  удивится  появлению
Дэйнтри и, если он виноват... начнет нервничать...
 - Вы сообщили об этом в Пятое управление?
 - Да, я разговаривал  с  Филипсом.  Он  снова  взял  телефон  Кэсла  на
прослушивание. Даст Бог, все это кончится пшиком. В противном  случае  это
будет значить, что Дэвис был ни в чем не виноват.
 - Не волнуйтесь вы так из-за Дэвиса. Право же, не такая  уж  он  потеря
для Фирмы, Джон. Его вообще не следовало к нам  брать.  Он  был  плохой  и
небрежный работник и слишком много пил. Рано или поздно он все равно  стал
бы для вас проблемой. А вот Кэсл, если прав  Мюллер,  даст  нам  серьезную
головную боль. Тут афлатоксин не применишь. Все знают, что он  мало  пьет.
Придется передавать дело  в  суд,  Джон,  если  мы  не  придумаем  чего-то
другого. Защитник. Процесс i camera. Журналисты этого терпеть  не  могут.
Сенсационные  заголовки.  Дэйнтри,  я  думаю,  будет  доволен,  хотя   все
остальные - нет. Он у нас великий сторонник законности.
 - А вот, наконец, и он, - сказал сэр Джон Харгривз.
 Дэйнтри медленно поднимался к ним по  широкой  лестнице.  Казалось,  он
преисполнился желания опробовать одну  за  другой  все  ступеньки,  словно
каждая представляла собой косвенную улику.
 - Не знаю, право, как и начать.
 - А почему бы не так, как со мной - грубовато?
 - Так ведь у него не настолько толстая кожа, как у вас, Эммануэл.


 Часы тянулись бесконечно долго. Кэсл пытался читать, но  никакая  книга
не могла снять напряжение. Дочитает абзац - и возникает мысль, что  где-то
в  доме  лежит  что-то,  что  может  быть  использовано  против  него.  Он
просмотрел все книги на всех полках - не осталось  ни  одной,  которой  он
пользовался для зашифровки: "Война и мир"  была  благополучно  уничтожена.
Всю использованную копирку - какие бы невинные вещи он  с  ее  помощью  ни
писал - он забрал из кабинета и сжег в списке телефонов на его письменном
столе не было ни одного секретного номера -  разве  что  номер  мясника  и
врача, и однако же Кэсла не покидала мысль, что где-то он оставил  ключ  к
разгадке. Он вспомнил тех двоих из спецслужбы,  что  производили  обыск  в
квартире Дэвиса вспомнил про букву "С", которой Дэвис  отметил  некоторые
места в томике Браунинга, принадлежавшем его отцу. У него  в  доме  следов
любви не найдут. Они с Сарой никогда не писали друг другу любовных  писем:
любовные письма в Южной Африке были бы доказательством преступления.
 Никогда в жизни у Кэсла еще не выдавалось такого  долгого  и  одинокого
дня. Он не чувствовал голода, хотя утром завтракал  только  Сэм  но  Кэсл
сказал себе: неизвестно ведь, что может произойти до вечера и где он будет
в следующий раз есть. Он сел на кухне и поставил  перед  собой  тарелку  с
ветчиной,  но,  съев  всего  один  кусок,  вспомнил,  что  надо  послушать
"Новости", которые передают в час дня. Он прослушал все до конца -  вплоть
до новостей о футболе, потому как все ведь может быть:  срочное  сообщение
могут добавить в последний момент.
 Но, конечно, не было ничего, связанного с ним. Даже  младшего  Холлидея
не упомянули. А что до него самого, то  едва  ли  что-либо  о  нем  вообще
появится в прессе - вся  его  жизнь  теперь  будет  протекать  i  camera.
Столько лет он занимался так называемой "секретной информацией", и  сейчас
ему странно было оказаться без информации  вообще.  Его  так  и  подмывало
снова послать свой O, но вторично звонить из дома было  бы  неосторожно.
Он понятия не имел, куда посылал свой сигнал, но те, кто прослушивают  его
телефон, вполне могут это выяснить. В нем с каждым часом крепло  возникшее
накануне убеждение, что связь оборвана и его бросили на произвол судьбы.
 Он отдал несъеденную ветчину Буллеру, и тот в благодарность оставил  на
его брюках тягучую нить слюны. Ему следовало бы давно уже вывести пса,  но
он не хотел выходить из дома даже  в  сад.  Если  приедет  полиция,  пусть
арестуют его в доме, а не под  открытым  небом,  где  жены  соседей  будут
глазеть на него из окон. Наверху, в спальне, он  держал  в  ящике  ночного
столика револьвер, о котором никогда не говорил даже Дэвису,  хотя  владел
оружием на законных основаниях еще со времен работы в  Южной  Африке.  Там
почти каждый белый имеет оружие. Купив револьвер, Кэсл вложил в него  один
патрон, и все эти семь лет не перезаряжал и не трогал  предохранителя.  Он
подумал: "Я могу ведь покончить с собой, если  ворвется  полиция",  но  он
прекрасно знал, что самоубийство для него исключено. Он  же  обещал  Саре,
что настанет день, когда они снова будут вместе.
 Он почитал, посмотрел телевизор, снова почитал.  Нелепая  мысль  пришла
ему в голову: сесть на поезд, поехать в Лондон, пойти к  отцу  Холлидея  и
спросить, как обстоят дела. Но ведь вполне возможно, что и за его домом, и
за станцией уже установлено наблюдение. В  половине  пятого,  когда  стали
сгущаться сумерки, снова зазвонил телефон, и на этот раз - вопреки  логике
- Кэсл поднял трубку. Где-то в нем теплилась надежда, что он услышит голос
Бориса, хотя и знал, что Борис никогда не рискнет звонить ему домой.
 Суровый голос матери раздался совсем рядом,  словно  она  находилась  в
одной с ним комнате.
 - Это ты, Морис?
 - Да.
 - Я рада, что ты там. А то Сара как будто считает, что ты мог уехать.
 - Нет, я все еще здесь.
 - Что за несуразица происходит между вами?
 - Вовсе не несуразица, мама.
 - Я сказала  Саре,  чтобы  она  оставила  со  мной  Сэма  и  немедленно
возвращалась к тебе.
 - Но она не едет, нет? - со страхом спросил он. Вторичного  расставанья
он, наверно, не вынесет.
 - Она отказывается ехать. Говорит,  ты  не  впустишь  ее  в  дом.  Это,
конечно же, нелепо.
 - Вовсе не нелепо. Если она вернется, тогда я уйду.
 - Да что такое произошло между вами?
 - Когда-нибудь узнаешь.
 - Ты что, собираешься разводиться? Это же будет очень плохо для Сэма.
 - На данный момент речь идет о разъезде. Дай  пройти  немного  времени,
мама.
 - Ничего не понимаю. А я терпеть не могу, когда я чего-то  не  понимаю.
Сэм хочет знать, покормил ли ты Буллера.
 - Скажи, что покормил.
 Она повесила трубку.  Интересно,  подумал  он,  проигрывают  ли  сейчас
где-то их разговор, слушая пленку. Ему безумно хотелось выпить, но бутылка
с виски была пуста. Кэсл спустился в подвал, где раньше хранили  уголь,  а
теперь он держал вина и виски. Скат для угля  был  переделан  в  скошенное
окно. Кэсл посмотрел вверх и увидел кусочек освещенного  тротуара  и  ноги
человека, стоявшего под фонарем.
 Ноги были не в форменных брюках, но, конечно, вполне могли принадлежать
сотруднику спецслужбы в штатском. Человек этот, кто бы он  ни  был,  стоял
прямо против двери,  но  вполне  возможно,  что  наблюдатель  хотел  таким
способом вспугнуть его и вызвать на неосмотрительный шаг. Буллер спустился
следом за хозяином в подвал: он тоже заметил ноги и принялся  лаять.  Сидя
на задних лапах, задрав морду, он производил грозное впечатление, но  если
бы неизвестный оказался рядом, он не укусил бы, а только  обслюнявил  его.
На глазах у них ноги исчезли из виду,  и  Буллер  разочарованно  заворчал,
потеряв возможность завести нового друга. Кэсл нашел бутылку  "Джи-энд-Би"
(при этом он подумал, что цвет виски уже не имеет значения) и  поднялся  с
ней наверх. В голове мелькнула мысль: "Если бы я  не  уничтожил  "Войну  и
мир", я мог бы почитать сейчас книгу ради удовольствия".
 Ему не сиделось на  месте,  и  он  снова  поднялся  в  спальню  и  стал
перерывать вещи Сары в поисках своих старых писем,  хотя  и  не  мог  себе
представить, чтобы какое-то его письмо могло послужить уликой,  -  правда,
спецслужба, пожалуй, может извратить любую самую невинную  вещь,  лишь  бы
доказать, что Сара все знала. Не верил он, чтобы им не захотелось устроить
такое,  -  в  подобных  случаях  всегда  ведь  возникает  мерзкое  желание
отомстить. Он ничего не нашел:  когда  живешь  вместе  с  любимым,  старые
письма теряют ценность. Кто-то позвонил у  входной  двери.  Кэсл  стоял  и
слушал - раздался второй звонок, потом третий. Он решил,  что  визитер  не
даст так просто от себя отделаться и глупо не открывать дверь.  Ведь  если
связь не оборвана, ему же могут что-то  сообщить,  передать  инструкцию...
Сам не зная почему, он вынул из  ящика  у  кровати  револьвер,  заряженный
всего одной пулей, и сунул в карман.
 В холле он все-таки помедлил. От витража  над  дверью  лежали  на  полу
желтые, зеленые, синие ромбы. Ему пришло в голову, что,  если  он  откроет
дверь с револьвером в руке, полиция будет иметь право  пристрелить  его  в
порядке самообороны - это  было  бы  наиболее  легким  решением:  публично
мертвеца ведь не притянешь к ответу. Но он тут же мысленно  обругал  себя:
его действия не должны быть продиктованы сейчас ни отчаянием, ни надеждой.
Не вынимая револьвера из кармана, он открыл дверь.
 - Дэйнтри! - воскликнул он. Кэсл  никак  не  ожидал  увидеть  знакомого
человека.
 - Могу я войти? - несколько застенчиво спросил Дэйнтри.
 - Конечно.
 Из какого-то своего укрытия появился Буллер.
 - Он не укусит, -  сказал  Кэсл,  увидев,  как  попятился  Дэйнтри.  Он
схватил Буллера за ошейник, и тот уронил слюну между ними, словно неловкий
жених - обручальное кольцо. - Что вы делаете в наших краях, Дэйнтри?
 - Случайно проезжал мимо и решил навестить вас.
 Это объяснение было настолько шито белыми нитками, что Кэслу стало жаль
Дэйнтри.   Он   ведь   не   из   этих   вкрадчивых,   внешне   дружелюбных
иезуитов-сотрудников, которых выращивает МИ-5  для  ведения  дознания.  Он
просто офицер  безопасности,  которому  доверили  следить  за  соблюдением
правил и проверять чемоданчики и портфели.
 - Не выпьете чего-нибудь?
 - С удовольствием. - Голос у Дэйнтри звучал хрипло.  Он  сказал,  точно
стремясь найти всему оправдание: - Вечер такой холодный, мокрый.
 - Я весь день не выходил из дома.
 - Вот как?
 Кэсл подумал: "Не то  я  сказал,  если  утром  звонили  со  службы".  И
добавил: - Только выводил собаку в сад.
 Дэйнтри взял стакан с  виски,  долго  смотрел  на  него,  потом,  точно
газетный фоторепортер, быстро оглядел комнату. Так и казалось, что веки  у
него щелкают, как затвор фотоаппарата. Он сказал:
 - Надеюсь, я вам не мешаю. Ваша супруга...
 - Ее нет дома. Я сейчас совсем один. Если не считать, конечно, Буллера.
 - Буллера?
 - Моего пса.
 Их голоса подчеркивали глубокую тишину, царившую в доме. Они поочередно
нарушали ее, обмениваясь ничего не значащими фразами.
 - Надеюсь, я не слишком много налил вам воды в виски, -  заметил  Кэсл.
Дэйнтри так и не притронулся к напитку. - Я как-то не подумал...
 - Нет, нет. Именно так я и люблю.
 И снова опустилась тишина, словно  тяжелый  противопожарный  занавес  в
театре.
 - Дело в том, что у меня небольшая неприятность, - доверительным  тоном
начал К