жить  фляжку
как следует. -  Тут  пробка,  очевидно,  опять  вынимается,  а  потом  снова
вставляется на место. - Так! Теперь все в порядке. Ну  так  вот,  в  прошлом
году, об эту же пору, только неделей позже, занимался я тоже  с  бутылочкой,
как оно и положено на праздниках, привечал ее,  голубушку,  по-хорошему,  да
увязались за мною эти негодники, здешние мальчишки, спасу от них нет.  Ну  я
все ж таки от них удрал и забрался сюда, вот где мы сейчас. А тут я  заснул.
И что же меня разбудило? Призрак вопля. Ох, и  страшный  же  был  вопль,  не
приведи господи, а после еще  был  призрак  собачьего  воя.  Этакий  унылый,
жалобный вой, вроде как когда собака воет  к  покойнику.  Вот  что  со  мной
приключилось в прошлый сочельник.
     - Вы это на что намекаете? - раздается  из  темноты  резкий,  чтобы  не
сказать злобный вопрос.
     - А на то, что я всех расспрашивал,  и  ни  одна  живая  душа  во  всем
околотке не слышала ни этого вопля, ни этого воя. Ну, я и  считаю,  что  это
были призраки. Только почему они мне явились, не понимаю.
     - Я думал, вы не такой человек, - презрительно говорит мистер Джаспер.
     - Я тоже так думал, - с обычной невозмутимостью отвечает  Дердлс.  -  А
вот поди ж ты, они меня выбрали.
     Джаспер рывком встал на ноги, еще когда спрашивал Дердлса, на  что  тот
намекает; теперь он решительно говорит:
     - Ну, хватит. Мы тут замерзнем. Ведите дальше.
     Дердлс повинуется и тоже встает на  ноги  (правда,  не  очень  твердо),
отпирает дверь на верху лестницы тем  же  ключом,  каким  открывал  дверь  в
подземелье, и оказывается в соборе, в проходе сбоку от  алтаря.  Здесь  тоже
лунный свет бьет в окна, и он так ярок, что  от  расписных  стекол  на  лица
вошедших ложатся цветные пятна. Дердлс, остановившийся на пороге,  пропуская
вперед мистера Джаспера, имеет прямо-таки  жуткий  вид,  словно  выходец  из
могилы, - лицо его перерезает фиолетовая полоса, лоб залит  желтым;  но,  не
подозревая об этом, он хладнокровно выдерживает  пристальный  взгляд  своего
спутника, хотя тот не отрывает от него глаз, пока нашаривает в карманах  еще
раньше доверенный ему ключ от железной двери, которую им предстоит отпереть,
чтобы проникнуть в башню.
     - Вы несите вот это и фляжку,  и  довольно  с  вас,  -  говорит  мистер
Джаспер, возвращая ключ Дердлсу, - а узелок  дайте  мне.  Я  помоложе  и  не
страдаю  одышкой.  -  Дердлс  секунду  колеблется,  не  зная,  чему   отдать
предпочтение - узелку или фляжке, но в  конце  концов  избирает  фляжку  как
более приятную компанию,  а  сухую  провизию  уступает  своему  товарищу  по
исследованию неизвестных стран.
     Затем начинается подъем на башню. С трудом взбираются они  по  винтовой
лестнице, поворот за  поворотом,  нагибая  голову,  чтобы  не  стукнуться  о
верхние ступеньки или о грубо вытесанный каменный столб, служащий осью  этой
спирали. Дердлс зажигает фонарь, извлекая из холодной каменной  стены  искру
того таинственного огня, который таится во всякой  материи,  и,  руководимые
этим тусклым светочем, они пробиваются сквозь тенета паутины н залежи  пыли.
Странные места открываются им по пути. Раза  два  или  три  они  попадают  в
низкие сводчатые галереи, из которых можно заглянуть в залитый лунным светом
неф; и когда  Дердлс  помахивает  фонарем,  смутно  выступающие  из  темноты
головки ангелов на кронштейнах крыши тоже покачиваются и словно провожают их
взглядом. Дальше лестница становится еще круче, еще теснее, и откуда-то  уже
веет  свежим  ночным  ветром,  и  порою  слышен  в  темноте  тревожный  крик
вспугнутой галки или грача, а затем - тяжелые взмахи крыльев, от  которых  в
этом замкнутом пространстве на головы Дердлса и  Джаспера  сыплется  пыль  и
солома. Наконец, оставив фонарь за поворотом лестницы - так как тут уж  дует
не на шутку, - они заглядывают через парапет, и взорам их  открывается  весь
Клойстергэм, необыкновенно красивый в  лунном  свете:  у  подножья  башни  -
разрушенные обиталища и святилища умерших; подальше -  сбившиеся  в  кучу  и
облагороженные мшистым налетом красные черепичные  крыши  и  кирпичные  дома
живых; а еще дальше - река, которая, извиваясь, выползает из туманной  гряды
на горизонте, словно там ее начало, и стремится вперед, покрытая рябью,  уже
волнуемая предчувствием близкого своего слияния с морем.
     Да,  все  ж  таки  это  очень  странная  экспедиция!  Джаспер,  который
по-прежнему движется необыкновенно тихо и бесшумно, хоть для этого как будто
и нет причины, с любопытством  разглядывает  раскинувшийся  внизу  город,  в
особенности самую тихую его часть, ту, что лежит в тени от собора. Но  с  не
меньшим любопытством разглядывает он и Дердлса, и тот временами чувствует на
себе этот пристальный, сверлящий взгляд.
     Но только временами, ибо Дердлса чем дальше, тем все  больше  одолевает
сонливость. Подобно тому  как  аэронавт  на  воздушном  шаре  облегчает  его
тяжесть, чтобы подняться выше, так и  Дердлс  значительно  облегчил  фляжку,
пока поднимался по лестнице. И теперь он то и дело засыпает  на  ходу  и  на
полуслове обрывает свои разглагольствования. Иной раз у него  даже  делается
что-то вроде бреда; ему чудится, например, что земля не где-то далеко внизу,
а тут же, на одном уровне с башней,  и  он  порывается  занести  ногу  через
парапет и пройтись по воздуху. Таково  его  состояние,  когда  они  начинают
спускаться. И как аэронавт увеличивает груз, когда  хочет  опуститься  ниже,
так и  Дердлс  еще  дополнительно  нагружается  из  фляжки,  чтобы  успешнее
осуществить спуск.
     Вернувшись к железной двери и заперев ее, причем Дердлс дважды чуть  не
падает и один раз в кровь разбивает лоб, они снова спускаются в  подземелье,
намереваясь выйти тем же путем, каким пришли. Но к тому времени,  когда  они
вновь ступают на знакомые световые дорожки, у Дердлса  уже  так  заплетаются
ноги, равно как и язык, что он не то валится, не то  ложится  на  пол  возле
одного из каменных столбов, сам отяжелевший, как камень, и невнятно  умоляет
своего спутника позволить ему "соснуть минуточку".
     - Ладно уж, раз не можете иначе, - отвечает Джаспер.  -  Но  я  вас  не
оставлю. Спите, а я пока тут поброжу.
     Дердлс мгновенно засыпает. И видит сон.
     Сон  этот,  прямо  сказать,  немудрящий,  если  принять  во   внимание,
насколько обширна страна сновидений и какие причудливые образы иной раз  там
бродят; сон Дердлса замечателен только тем, что он очень  тревожен  и  очень
похож на действительность. Ему снится, что он лежит в подземелье  и  спит  и
вместе с тем все время считает шаги своего спутника,  который  прохаживается
взад и вперед. Потом ему снится, что шаги затихают где-то в безднах  времени
и пространства, потом, что его трогают и что-то падает из его разжатой руки.
Это что-то звякает при падении, и  кто-то  шарит  вокруг;  а  потом  Дердлсу
снится, что он долго лежит один - так долго,  что  световые  дорожки  меняют
направление, оттого  что  луна  передвинулась  в  небе.  Потом  он  медленно
выплывает  из  глубин  бессознательности,  чувствует,  что  ему  холодно   и
неудобно, и, наконец, просыпается с болью во всем теле и видит, что  дорожки
и впрямь изменили направление, точь-в-точь как было во сне, а мистер Джаспер
расхаживает по ним, притопывая и хлопая рукой об руку.
     - Эй! -восклицает Дердлс, неизвестно почему встревоженный.
     - Проснулись, наконец? - спрашивает мистер Джаспер, подходя к  нему.  -
Знаете ли вы, что ваша одна минутка превратилась в добрую сотню?
     - Ну вот еще!
     - Да уж поверьте.
     - Который час?
     - Слушайте! Сейчас будут бить часы на башне.
     Маленькие колокола отзванивают четыре  четверти,  потом  начинает  бить
большой колокол.
     - Два! - восклицает Дердлс, торопливо вставая.  -  Что  ж  вы  меня  не
разбудили, мистер Джаспер?
     - Я пробовал, да ведь легче мертвого разбудить. Хотя  бы  вон  ту  вашу
"семейку" в углу.
     - Вы меня трогали?
     - Трогал?.. Да я вас тряс изо всей силы!
     Вспомнив о загадочном прикосновении во сне, Дердлс  смотрит  на  пол  и
видит, что ключ от подземелья лежит возле того места, где он спал.
     -  Я,  стало  быть,  тебя  обронил?  -  бормочет  он,  подбирая   ключ,
удовлетворенный тем, что и эта часть сна получила объяснение.  Но  когда  он
снова выпрямляется (насколько он сейчас  вообще  способен  выпрямиться),  он
опять ощущает на себе пристальный, испытующий взгляд своего спутника.
     - Ну? - улыбаясь, говорит  Джаспер.  -  Вы  уже  совсем  собрались?  Не
спешите, пожалуйста.
     - Вот только узелок завяжу поаккуратней, и я к вашим услугам.
     Завязывая узелок, он опять замечает, что за ним следят.
     - Да вы в чем меня подозреваете, мистер Джаспер? - говорит он с  пьяной
сварливостью. - Ежели у кого  есть  насчет  Дердлса  подозрения,  так  пусть
скажет какие.
     -  Насчет  вас,  милейший  мой  мистер  Дердлс,  у  меня  нет   никаких
подозрений. Но я подозреваю, что коньяк в моей фляжке был крепче, чем мы оба
думали. И еще я подозреваю,  -  добавляет  он,  поднимая  фляжку  с  пола  и
переворачивая ее вверх дном, - что она пуста.
     Дердлс  удостаивает  рассмеяться  в  ответ  на  эту  шутку.   Все   еще
посмеиваясь, словно  сам  дивясь  своим  способностям  по  части  поглощения
крепких напитков, он,  покачиваясь,  бредет  к  двери  и  отпирает  ее.  Оба
выходят. Дердлс запирает дверь и прячет ключ в карман.
     - Тысячу благодарностей за интересную и приятную  прогулку,  -  говорит
Джаспер, подавая ему руку. - Вы доберетесь один домой?
     - С чего ж бы мне не добраться? - оскорбленно отвечает Дердлс. - Вы  не
вздумайте меня провожать, это ж стыд для меня будет! Дердлс  тогда  и  вовсе
домой не пойдет.

     Не пойдет он домой до утра,
     А и утро придет, он домой не пойдет,

     не пойдет и все! - Это он произносит крайне вызывающим тоном.
     - В таком случае, спокойной ночи.
     - Спокойной ночи, мистер Джаспер.
     Каждый  поворачивает  в  свою  сторону,  как  вдруг  тишину   прорезает
пронзительный свист, за которым следуют визгливые выкрики:
     Кук-кареку! Кик-кирики! Не шляй-ся пос-ле  де-ся-ти!  А  не  то  дураку
Камнем проломлю башку! Кук-кареку-у! Будь на-чеку-у!
     И тотчас камни градом летят  в  стену  собора,  а  через  дорогу  виден
безобразный мальчишка, пляшущий в лунном свете.
     - Что?.. Этот дьяволенок опять за  нами  шпионил?  -  в  ярости  кричит
Джаспер; он так мгновенно воспламенился и так пышет злобой, что  сам  в  эту
минуту похож на дьявола, только постарше. - Убью мерзавца! Изувечу!
     Невзирая на беглый огонь, направленный в него и неоднократно попадающий
в цель, он кидается на Депутата,  хватает  его  за  шиворот  и  тащит  через
дорогу. Но с Депутатом  не  так-то  легко  совладать.  С  истинно  бесовской
хитростью он тотчас улавливает выгоды своего положения, и едва его  схватили
за шиворот, как он  подбирает  ноги,  и,  повиснув  в  воздухе,  хрипит  как
удавленник, и корчится и извивается всем телом словно в последних  судорогах
удушья.  Противнику  ничего  не  остается  как  бросить  его.  Он  мгновенно
вскакивает на ноги, отбегает к  Дердлсу  и,  злобно  ощерясь  черной  дырой,
которая зияет у него во рту на месте передних зубов, кричит своему врагу:
     - Ты у меня без глаз останешься, вот увидишь! Я тебе бельма-то повыбью,
вот увидишь! Так хвачу камнем, что только держись! - При этом он прячется за
спину Дердлса, выглядывая то справа, то слева и  злобно  рыча  на  Джаспера,
готовый, если на него  бросятся,  пуститься  наутек,  делая  скидки  во  все
стороны как заяц, а  если  его  все-таки  настигнут,  повалиться  наземь  и,
пресмыкаясь в пыли, вопить: - Ну бей, бей лежачего! Бей!
     - Не троньте ребенка, мистер Джаспер, -  уговаривает  Дердлс,  заслоняя
мальчишку. - Опомнитесь!
     - Он увязался за нами, еще когда мы сюда шли!
     - Врешь, и не  думал,  -  огрызается  Депутат,  употребляя  единственно
известную ему форму вежливого возражения.
     - Он и потом все время за нами подглядывал!
     - Врешь, меня тут и не было, - возражает Депутат.  -  Я  только  сейчас
пошел прогуляться, вдруг вижу, вы оба выходите из собора. А ведь есть  же  у
нас уговор -
     Не шляй-ся пос-ле де-ся-ти! (это он выкрикивает как всегда нараспев и с
обычным своим приплясыванием, хотя и прячась за спину Дердлса), - а  он  вот
шляется, так я, что ли, в том виноват?
     - Ну так и веди его домой!  -  все  еще  со  злостью,  но  сдерживаясь,
говорит Джаспер. - И чтоб я тебя больше не видел!
     Депутат снова издает пронзительный свист, выражая этим свое облегчение,
а также возвещая о начале более умеренной бомбардировки Дердлса, и гонит его
камнями  домой  словно  непослушного  вола.   Мистер   Джаспер   в   мрачной
задумчивости возвращается к себе, в домик над воротами. И  так  как  все  на
свете имеет конец, то и эта  странная  экспедиция  на  том  кончается  -  по
крайней мере до поры до времени.

ГЛАВА XIII

     Оба на высоте

     В  пансионе   мисс   Твинклтон   скоро   наступит   затишье.   Близятся
рождественские каникулы. То, что ранее - и совсем недавно - все и даже  сама
эрудированная мисс Твинклтон называли полугодием и что теперь более изящно и
более  по-университетски  именуется  "семестром",   кончается   завтра.   За
последние несколько дней в Женской Обители заметно  ослабела  дисциплина.  В
спальнях устраивались общие ужины, на которых копченый язык резали ножницами
и раздавали щипцами  для  завивки  волос.  Для  вкушения  джема  был  создан
десертный сервиз из папильоток, а когда дело дошло до  буквичного  вина,  то
каждый по очереди осушал маленькую приземистую мензурку, из которой  малютка
Риккетс (юная особа слабого здоровья) ежедневно пила свои железистые  капли.
Горничные получали взятки в виде многочисленных отрезков лент  и  нескольких
пар туфель с более или менее сбитыми каблуками за то, что соглашались обойти
молчанием  сдобные  крошки,  обнаруженные  поутру  в   постелях;   участницы
появлялись  на  этих  празднествах  в  самых  легкомысленных   костюмах,   а
неукротимая мисс Фердинанд однажды поразила присутствующих, исполнив  бойкое
соло на гребешке, обернутом бумагой для папильоток, в награду за что едва не
была  удушена  под  собственной  периной  двумя  палачами  с  развевающимися
локонами.
     Есть и другие признаки близкого разъезда. В спальнях появились чемоданы
(что в другое время рассматривалось  как  тяжкое  преступление)  и  началась
укладка  с  затратой   такого   количества   энергии,   которое   вовсе   не
соответствовало количеству укладываемых вещей. Щедрые дары в виде  шпилек  и
баночек с остатками  кольдкрема  и  помады  были  розданы  подсобляющим  при
укладке горничным. Под величайшим секретом каждая девица поверяла  подружкам
свои надежды на скорое свидание с некиим представителем  английской  золотой
молодежи, который, конечно, не преминет при первой возможности зайти "к  нам
домой". Правда,  мисс  Гигглс  (обладавшая  на  редкость  черствым  сердцем)
заявила, что на подобные любезности она отвечает тем, что корчит рожи  "этим
мальчишкам", но такая точка зрения была осуждена подавляющим большинством.
     Как всегда, договорились последнюю ночь  не  спать  и  всеми  способами
поощрять привидения явиться. И как всегда, этот договор был нарушен,  и  все
молодые девицы очень скоро заснули и встали очень рано.
     Заключительная церемония состоялась назавтра в двенадцать  часов.  Мисс
Твинклтон всегда в  этот  день  устраивала,  при  содействии  миссис  Тишер,
маленький прием у себя в гостиной, где глобусы  к  этому  времени  уже  были
заключены в парусиновые чехлы, а на столе на подносах  стояли  стаканчики  с
белым вином и тарелочки с ломтиками фунтового кекса *. Мисс  Твинклтон,  как
всегда, произнесла напутственную речь.
     - Милостивые государыни, - сказала она, - новый кругооборот года вернул
нас  к  тому  праздничному  времени,  когда   исконные   чувства,   присущие
человеческой природе, с удвоенной силой волнуют, - мисс Твинклтон каждый год
едва не произносила "нашу грудь", но каждый год удерживалась на  самом  краю
этого рискованного выражения и подставляла вместо него "наши сердца". -  Да,
сердца. Наши сердца. Э-гм! Новый кругооборот года привел нас  к  перерыву  в
наших занятиях - надеюсь, наших весьма успешных занятиях, - и, как  моряк  в
своей лодке, воин в своей палатке, пленник в своей темнице и  путешественник
в различных  средствах  передвижения,  мы  стремимся  домой.  Скажем  ли  мы
начальными словами знаменитой трагедии мистера Аддисона:

     Печален был рассвет и мрачно утро,
     И среди черных туч рождался день,
     Великий день, день роковой!..

     Нет! Сегодня от горизонта до зенита все было couleur de rose  {Розового
цвета (франц.).}, ибо все напоминало нам о наших друзьях  и  близких.  Будем
уповать, что мы  найдем  их  преуспевающими,  как  мы  того  ожидаем;  будем
уповать, что они найдут нас преуспевающими, как они того ожидают! Милостивые
государыни, теперь мы,  исполненные  взаимной  любви,  пожелаем  друг  другу
счастья и простимся до следующей встречи. А когда придет  время  возобновить
те труды, которые (тут на  всех  лицах  изобразилось  уныние)  -  те  труды,
которые,  труды,  которые;  тогда  мы  вспомним,  что   сказал   спартанский
полководец - в выражениях столь общеизвестных, что их незачем  повторять,  -
перед битвой время и место которой излишне уточнять.
     Тут горничные в своих самых нарядных наколках стали разносить  подносы,
молодые девицы прихлебывать вино и отщипывать кусочки  кекса,  а  упомянутые
средства  передвижения  все  больше  загромождать  улицу.   Затем   началось
прощание. Прикасаясь губами к щеке каждой  молодой  девицы,  мисс  Твинклтон
одновременно передавала ей аккуратный конвертик,  с  адресом  ее  ближайшего
родственника или опекуна и надписью на уголке: "С сердечным приветом от мисс
Твинклтон". Это послание она вручала с таким видом, как будто оно  не  имело
никакого отношения к плате за пансион, но содержало в себе какой-то милый  и
веселый сюрприз.
     Роза уже столько раз видала эти отлеты и так привыкла  считать  Женскую
Обитель единственным своим домом, что не огорчалась, оставаясь  одна.  А  на
этот раз она огорчалась еще меньше, - ведь ее новая  подруга  будет  с  нею.
Правда, в этой новой дружбе был пробел, которого она не могла  не  замечать.
Елена Ландлес, слышавшая признания своего брата в  любви  к  Розе  и  давшая
слово мистеру Криспарклу хранить их в тайне,  избегала  даже  упоминать  имя
Эдвина Друда. Почему она так делала, было для Розы загадкой, но  самый  факт
от  нее  не  укрылся.  Если  бы  не  это,  Роза  могла  бы  облегчить   свое
растревоженное сердечко, рассказав подруге о своих сомнениях и колебаниях. А
так ей оставалось только думать да думать в одиночку, да удивляться,  почему
Елена и сейчас так упорно молчит, хотя молодые люди решили ведь помириться -
об этом Елена ей все-таки сказала - и  добрые  отношения  между  ними  будут
восстановлены, когда Эдвин приедет на рождество.
     Прелестная  это  была  картинка,  когда  столько  хорошеньких   девушек
целовали Розу под  холодным  портиком  Женской  Обители,  а  сама  она,  это
солнечное маленькое создание, выглядывала из дверей (не замечая, что на  нее
иронически смотрят хитрые лица, изваянные на каменных желобах и на фронтоне)
и махала платочком  вслед  отъезжающим  экипажам,  словно  живое  воплощение
радостной юности, остающейся в этом старом доме, чтобы вносить в него свет и
тепло, когда все его покинут. Вместо обычного нестройного  шума  на  Главной
улице звенели серебряные голоса: "Прощай,  Розовый  Бутончик!  До  свиданья,
милочка!", а изображение отца мистера Сапси  над  входом  в  доме  напротив,
казалось,  возглашало,  адресуясь  ко  всему   человечеству:   "Джентльмены,
обратите  внимание  на  этот  последний,  еще   оставшийся,   очарова