Убийцей, - сказал младший каноник.
     - Рад слышать, что вы хоть это признаете, -  заявил  мистер  Сластигрох
самым оскорбительным тоном. - Откровенно говоря, я и этого не ожидал. - И он
опять уставил грозный взгляд на мистера Криспаркла.
     - Будьте добры объяснить, что вы, собственно, подразумеваете под  этими
непозволительными выражениями?
     - Я сижу здесь, сэр, - возопил мистер  Сластигрох,  поднимая  голос  до
рева, - не для того, чтобы меня запугивали!
     - Как единственное лицо, находящееся здесь, кроме  вас,  я  очень  ясно
отдаю себе в этом отчет, - ровным голосом ответил младший каноник.  -  Но  я
прервал ваше объяснение.
     - Убийство! - продолжал  мистер  Сластигрох  в  своей  самой  эффектной
ораторской манере - скрестив руки на груди как бы в трагическом раздумье и с
отвращением потрясая головой при каждом слове. - Кровопролитие! Авель! Каин!
Я не вступаю в переговоры с Каином.  Я  с  содроганием  отталкиваю  кровавую
руку, когда мне ее протягивают.
     Вместо  того  чтобы  немедленно  вскочить  на   стул   и   до   хрипоты
приветствовать оратора, как, очевидно, сделали бы все члены  Братства  после
такой тирады на собрании, мистер Криспаркл лишь спокойно переложил  ногу  на
ногу и кротко заметил:
     - Я не хотел бы прерывать ваше объяснение - когда вы его начнете.
     - В заповедях сказано, не убивай. Никогда не убивай, сэр! - Тут  мистер
Сластигрох выдержал укоризненную паузу, как будто его собеседник  утверждал,
что в заповедях сказано: "Немножко поубивай, а потом брось".
     - Там сказано также,  не  произноси  ложного  свидетельства  на  твоего
ближнего, - заметил мистер Криспаркл.
     - Довольно! - прогремел мистер Сластигрох с такой грозной  силой,  что,
будь это на митинге, зал разразился  бы  рукоплесканиями.  -  Довольно!  Мои
бывшие  подопечные  достигли  теперь  совершеннолетия,  и  я   свободен   от
обязанностей, на которые могу взирать не иначе как с дрожью  отвращения.  Но
есть еще отчет по расходам на их содержание, который они поручили вам взять,
и балансовый остаток, который вам надлежит получить - будьте любезны забрать
все это как можно скорее. И разрешите вам сказать, сэр, что вы как человек и
младший каноник могли бы найти для себя лучшее занятие. - Кивок  головой  со
стороны мистера Сластигроха.  -  Лучшее  занятие.  -  Еще  кивок.  -  Лучшее
занятие! - Еще кивок и три дополнительных.
     Мистер Криспаркл встал, слегка раскрасневшись  в  лице,  но  безупречно
владея собой.
     - Мистер Сластигрох, - сказал он, забирая  указанные  бумаги,  -  какое
занятие для меня лучше, а какое хуже, это  вопрос  вкуса  и  убеждении.  Вы,
возможно, считаете, что наилучшее для меня занятие это  записаться  в  члены
вашего Общества?
     - Да уж, во всяком случае! - ответствовал мистер Сластигрох,  угрожающе
потрясая головой. - Было бы гораздо лучше для вас,  если  бы  вы  давно  это
сделали!
     - Я думаю иначе.
     - А также, по моему мнению, -  продолжал  мистер  Сластигрох,  все  еще
потрясая головой, - для человека вашей профессии было  бы  лучшим  занятием,
если бы вы посвятили себя уличению и наказанию виновных, вместо  того  чтобы
предоставлять эту обязанность мирянам.
     - А я иначе понимаю свою  профессию  и  думаю,  что  она  прежде  всего
возлагает на меня обязанность  помогать  тем,  кто  в  нужде  и  горе,  всем
униженным и оскорбленным, - сказал мистер Криспаркл. - Но так как я убежден,
что она не возлагает на меня обязанности всюду кричать о  своих  убеждениях,
то я больше об этом говорить не буду. Одно только я еще должен вам сказать -
это мой долг перед мистером Невилом и его сестрой (и в меньшей степени перед
самим собой): в те дни, когда случилось  это  печальное  происшествие,  душа
мистера Невила была мне открыта, я знал все его чувства и мысли; и, вовсе не
желая смягчать или скрывать то, что в  нем  есть  дурного  и  что  ему  надо
исправить, я могу сказать с уверенностью, что на следствии он говорил чистую
правду. Имея эту уверенность, я отношусь к нему  дружески.  И  пока  у  меня
будет эта уверенность, я буду относиться к нему дружески. И если  бы  я,  по
каким-то сторонним причинам стал относиться к нему иначе, я так презирал  бы
себя, что ничьи похвалы, заслуженные этим способом, не вознаградили бы  меня
за потерю самоуважения.
     Добрый человек! Мужественный  человек!  И  какой  скромный!  В  младшем
канонике гордыни было не больше, чем в школьнике, который на крикетном  поле
защищает воротца. Он просто был верен своему долгу как  в  малом,  так  и  в
большом. Таковы всегда настоящие люди. Таковы они всегда были, есть и будут.
Нет ничего малого для истинного душевного величия.
     - Так кто же, по-вашему, совершил это убийство? - круто повернувшись  к
нему, спросил мистер Сластигрох.
     - Не дай господи, - сказал младший  каноник,  -  чтобы  я,  из  желания
обелить одного, стал необдуманно чернить другого! Я никого не обвиняю.
     - Ф-фа! - презрительно фыркнул мистер Сластигрох, ибо это был отнюдь не
тот принцип, которым обычно руководствовалось Филантропическое  Братство.  -
Впрочем, что ж - вас ведь нельзя считать незаинтересованным свидетелем.
     - В чем же  моя  заинтересованность?  -  простодушно  удивился  младший
каноник; у него не хватало воображения попять этот намек.
     - Вы, сэр, получали  некоторою  плату  за  вашего  ученика.  Это  могло
повлиять на ваше суждение, - грубо сказал мистер Сластигрох.
     - А! И я надеялся ее сохранить, так,  что  ли?  -  догадался,  наконец,
мистер Криспаркл. - Вы это хотели сказать?
     - Ну, сэр, - сказал специалист по любви к ближнему, вставая и засовывая
руки в карманы, - я не бегаю за людьми и  не  примеряю  им  шапки.  Но  если
кому-нибудь кажется, что у меня есть для него подходящая,  так,  пожалуйста,
пусть берет и носит. Это уж его дело, а не мое.
     Младший  каноник  некоторое  время  смотрел  на  него  в   справедливом
негодовании.
     - Мистер Сластигрох, - сказал он затем, - когда я шел сюда, я не думал,
что мне  придется  обсуждать,  насколько  уместны  в  мирной  частной  жизни
ораторские манеры и ораторские приемы, процветающие на ваших  собраниях.  Но
вы показали мне такие образчики того и другого, что я считал бы, что получил
по заслугам, если бы не выразил вам своего мнения.  Так  вот:  ваши  манеры,
сэр, отвратительны.
     - Ну да, вам от них несладко пришлось, сэр, понимаю.
     - Отвратительны, - повторил мистер Криспаркл, игнорируя это  замечание.
- Они противны справедливости, приличествующей христианину, и  сдержанности,
приличествующей джентльмену. Вы обвиняете в  тяжком  преступлении  человека,
которого я, хорошо зная обстоятельства дела и  имея  веские  соображения  на
своей стороне, считаю невинным. И оттого, что мы расходимся  в  этом  важном
вопросе, что делаете вы? Тотчас обрушиваетесь на меня, утверждая, что я не в
силах понять всю чудовищность этого преступления, что я сам его  пособник  и
подстрекатель! В другой раз - и по другому поводу -  вы  требуете,  чтобы  я
поверил в  какое-то  вздорное  заблуждение  или  даже  злонамеренный  обман,
выдвинутый,  одобренный  и  единогласно  принятый  на  ваших  собраниях.   Я
отказываюсь в него поверить, и вы тотчас объявляете, что, значит,  я  ни  во
что не верю; раз я не хочу поклоняться  сфабрикованному  вами  идолу,  стало
быть, я отрицаю истинного бога! В другом  случае,  вы,  на  одном  из  ваших
собраний, делаете вдруг поразительное открытие, а именно, что  война  -  это
бедствие, и намереваетесь  ее  упразднить,  сплетая  целую  цепочку  нелепых
резолюций и выпуская их в пространство, как  хвост  воздушного  змея.  Я  не
согласен с тем, что это ваше открытие, и ни на грош не верю  в  предложенное
вами средство. Тогда вы объявляете, что  я  упиваюсь  ужасами  кровопролития
словно воплощенный дьявол! В другой раз, во время одной из ваших бестолковых
кампаний, вы желаете наказать трезвых за излишества пьяниц. Я заступаюсь  за
трезвых: почему надо лишать их безвредного удовольствия  и  возможности  при
случае поднять настроение  или  подкрепить  силы?  Вы  тотчас  объявляете  с
трибуны, что я руководим гнусным замыслом - обратить божьи создания в свиней
и диких животных! Во всех таких случаях ваши  глашатаи,  ваши  поклонники  и
приспешники - одним словом, все ваши филантропы любых чинов  и  степеней,  -
ведут себя как обезумевшие малайцы, одержимые  амоком,  -  набрасываются  на
всех несогласных, огульно приписывают им самые низкие  и  подлые  побуждения
(вспомните  хотя  бы  ваш  недавний  намек,  за  который  вам  следовало  бы
краснеть), приводят цифры, заведомо произвольные и столь  же  односторонние,
как финансовый баланс, в котором был бы учтен только один кредит или  только
один дебет. Вот почему, мистер Сластигрох,  я  считаю  ваши  приемы  и  ваши
ухватки недопустимыми даже в общественной жизни - там это  плохой  пример  и
дурное влияние, но  когда  их  переносят  в  частную  жизнь,  это  уж  вовсе
нестерпимое безобразие.
     -  Вы  употребляете  сильные  выражения,  сэр!  -   воскликнул   мистер
Сластигрох.
     - А я и хотел, чтоб они были сильные,  -  сказал  мистер  Криспаркл.  -
Прощайте!
     Он стремительно покинул Прибежище, но на улице вскоре перешел  на  свой
обычный, легкий и ровный шаг и на лице его заиграла улыбка. Что  сказала  бы
фарфоровая пастушка, думал он, усмехаясь, если бы  видела,  как  он  отделал
мистера Сластигроха в этой последней маленькой схватке. Ибо мистер Криспаркл
был не чужд невинного тщеславия и ему лестно было думать, что он  взял  верх
над своим противником и основательно  выколотил  пыль  из  филантропического
сюртука.
     Он направился к Степл-Инну, но не к тому подъезду, где обитали П.Б.Т. и
мистер Грюджиус. Много скрипучих ступенек пришлось  ему  преодолеть,  прежде
чем он добрался до мансардного помещения, где в  углу  виднелась  дверь;  он
повернул ручку этой незапертой двери, вошел и остановился перед  столом,  за
которым сидел Невил Ландлес.
     Эта комната под крышей имела какой-то заброшенный вид, так же как и  ее
хозяин. От всего здесь веяло замкнутостью и одиночеством - и от  него  тоже.
Косой потолок, громоздкие ржавые замки и засовы, тяжелые деревянные  лари  и
медленно гниющие изнутри балки смутно напоминали тюрьму, -  и  лицо  у  него
было  бледное,  осунувшееся,  как  у  заключенного.  Однако  сейчас   солнце
проникало в низкое чердачное  окно,  выступавшее  над  черепицей  кровля,  а
подальше, на  потрескавшемся  и  черном  от  копоти  парапете,  ревматически
подпрыгивали легковерные степл-инские  воробьи,  словно  маленькие  пернатые
калеки, позабывшие свои костыли в гнездах: и где-то  рядом  трепетали  живые
листья, наполняя воздух слабым подобием музыки вместо  той  мошной  мелодии,
которую извлекает из них ветер в деревне.
     Мебели в комнате было очень мало, зато книг порядочно. О том,  что  все
эти книги были выбраны, одолжены или подарены  мистером  Криспарклом,  легко
было догадаться по  дружескому  взгляду,  которым  он  их  окинул,  войдя  в
комнату.
     - Как дела, Невил?
     - Я не теряю даром времени, мистер Криспаркл, и усердно тружусь.
     - Хотелось бы мне, чтобы глаза у вас были не такие большие и  не  такие
блестящие, - сказал младший каноник, медля выпустить его руку из своих.
     - Это они потому блестят, что вас видят, - ответил Невил. - А если бы и
вы меня покинули, они живо бы потускнели.
     - Ну, ну, держитесь! - подбадривающим тоном сказал младший  каноник.  -
Не сдавайтесь, Невил!
     - Если бы я умирал, мне кажется, одно ваше слово меня бы оживило;  если
бы мой пульс перестал биться, от вашего прикосновения он забился бы снова, -
проговорил Невил. - Но я же и не сдаюсь, и работа у меня идет отлично.
     Мистер Криспаркл повернул его лицом к свету.
     - Немножко больше бы краски вот здесь, - сказал он, прикасаясь  пальцем
к собственным румяным щекам. - На солнышке надо почаще бывать.
     Невил вдруг весь как-то сник.
     - Нет, для этого я еще недостаточно закален, - сказал он глухо. - Может
быть, после, а сейчас еще не могу. Если бы вы испытали  то,  что  я  испытал
там, в Клойстергэме, когда, проходя по улице, я видел, как люди при  встрече
со мной отводят глаза и уступают мне дорогу, чтобы я как-нибудь ненароком их
не задел и к ним не прикоснулся, вы не осуждали бы меня  за  то,  что  я  не
решаюсь выходить при дневном свете.
     - Бедный мой! - сказал младший каноник с таким  искренним  сочувствием,
что юноша порывисто схватил его руку. - Я никогда не  осуждал  вас,  даже  в
мыслях не было. А все-таки мне хочется, чтобы вы это сделали.
     - Я рад  бы  сделать,  как  вы  хотите,  это  для  меня  самое  сильное
побуждение. Но сейчас еще не могу. Даже здесь, в  этом  огромном  городе,  в
потоке незнакомых людей, я не могу поверить, что ничьи глаза не  смотрят  на
меня с подозрением. Даже  когда  я,  как  теперь,  выхожу  только  ночью,  я
чувствую себя отмеченным и заклейменным. Но тогда меня скрывает  темнота,  и
это придает мне мужества.
     Мистер Криспаркл положил руку ему на плечо и молча смотрел на него.
     - Если бы я мог переменить имя, - сказал Невил, - я бы это сделал.  Но,
как вы  правильно  мне  указали,  этого  нельзя,  это  было  бы  равносильно
признанию вины. Если бы я мог  уехать  куда-нибудь  далеко,  мне,  возможно,
стало бы легче, но и об этом нечего думать, по той же причине. И то и другое
было бы истолковано как попытка убежать и скрыться.  Тяжело,  конечно,  быть
прикованным к позорному столбу, когда ты ни  в  чем  не  виновен,  но  я  не
жалуюсь.
     - И не обманывайте себя надеждой, что какое-то чудо вам поможет, Невил,
- сказал мистер Криспаркл с состраданием.
     - Да, сэр, я знаю. Время и общее течение событий  -  вот  единственное,
что может меня оправдать.
     - И оправдает в конце концов, Невил.
     - Я тоже в это верю. Только вот как бы дожить до этого дня.
     Но, заметив, что уныние, которому  он  поддался,  омрачает  и  младшего
каноника, и, быть может, почувствовав, что широкая рука не так уже твердо  и
уверенно лежит у него на плече, как вначале  и  как  соответствовало  бы  ее
природной силе, он улыбнулся и сказал:
     - Во всяком случае, для занятий условия здесь отличные,  а  вы  знаете,
мистер Криспаркл,  как  много  мне  еще  надо  учиться,  чтобы  иметь  право
называться образованным человеком! Не говоря уже о специальных знаниях -  вы
ведь посоветовали мне готовиться к трудной профессии юриста, а  я,  конечно,
во всем буду следовать советам такого  друга  и  помощника.  Такого  доброго
друга и такого верного помощника!
     Он снял со своего плеча руку, в которой черпал силу,  и  поцеловал  ее.
Мистер Криспаркл снова посмотрел на книги, но не таким уже сияющим взглядом,
как в первый раз, когда он только вошел.
     - Из вашего молчания, мистер Криспаркл, я заключаю, что  этот  план  не
встретил сочувствия у моего бывшего опекуна?
     - Ваш бывший опекун, - сказал младший каноник, - просто... гм!.. просто
очень неразумный человек! И никто, в ком есть хоть капля разума,  не  станет
считаться с его сочувствием или его бесчувствием.
     - Ну что ж, - устало, но  не  без  юмора  вздохнул  Невил,  -  остается
радоваться, что, при жестокой экономии, я могу все-таки  жить  и  дожидаться
того времени, когда я стану ученым и буду признан невиновным.  А  не  то  на
мне,  пожалуй,  оправдалась  бы  пословица:  пока  трава  вырастет,   кобыла
издохнет.
     Он раскрыл одну из книг, лежавших на столе, переложенную  закладками  и
испещренную отметками на полях, и погрузился в разбор трудных мест, а мистер
Криспаркл сил рядом, объясняя, исправляя ошибки и подавая советы.  Служебные
обязанности младшего каноника не часто позволяли ему покидать Клойстергэм  -
иногда он по две и по три недели не мог вырваться  в  Лондон,  -  но  и  эти
редкие посещения были столь же полезны, сколь драгоценны для Невила.
     Покончив с текстами, которые Невил успел  подготовить,  оба  подошли  к
окну и, опершись на подоконник, стали смотреть вниз, в маленький сад у дома.
     - На будущей  неделе,  -  сказал  мистер  Криспаркл,  -  кончится  ваше
одиночество. С вами будет преданный друг.
     - А все-таки, - возразил Невил, - это совсем не место для моей сестры.
     - Я этого не думаю, - сказал младший каноник. - Здесь у нее будет дело;
здесь нужна ее женская сердечность, ее здравый смысл и мужество.
     - Я хотел сказать, - пояснил Невил, - что  обстановка  здесь  уж  очень
простая и грубая, и у сестры не будет ни подруг, ни подходящего общества.
     - А вы помните только, что здесь будете вы и что у нее будет  задача  -
вывести вас на солнышко.
     Оба помолчали, потом мистер Криспаркл снова заговорил:
     - Когда мы с вами беседовали в первый раз, вы сказали, что  сквозь  все
испытания, выпавшие на долю вам обоим, ваша сестра прошла нетронутой  и  что
она настолько же выше  вас,  насколько  соборная  башня  выше  труб  в  Доме
младшего каноника. Вы помните?
     - Очень хорошо помню.
     - Тогда я подумал, что это у вас так,  преувеличение,  вызванное  вашей
привязанностью к сестре. Что я теперь думаю, не важно. Но  вот  что  я  хочу
сказать: в том, что касается гордости,  ваша  сестра  именно  сейчас  должна
служить для вас примером.
     - Во всем, из чего слагается благородный характер,  она  всегда  пример
для меня.
     - Не спорю: но сейчас  возьмем  только  одну  эту  черту.  Ваша  сестра
научилась властвовать над своей врожденной гордостью. Она не утрачивает этой
власти даже тогда, когда терпит оскорбления за свое сочувствие к вам.
     Без сомнения, она тоже глубоко страдала на этих  улицах,  где  страдали
вы. Тень, падающая на вас,  омрачает  и  ее  жизнь.  Но  она  победила  свою
гордость, не позволила ей стать надменностью  или  вызовом,  и  ее  гордость
переродилась в спокойствие, в незыблемую уверенность в  вашей  правоте  и  в
конечном торжестве истины. И что же? - теперь она  проходит  по  этим  самым
улицам, окруженная всеобщим  уважением.  Каждый  день  и  каждый  час  после
исчезновения Эдвина Друда она бестрепетно, лицом к лицу,  встречала  людскую
злобу и тупость - ради вас - как гордый человек, знающий свою  цель.  И  так
будет с ней до самого конца. Иная гордость, более хилая, пожалуй,  сломилась
бы, не выстояла, но не такая гордость,  как  у  вашей  сестры,  -  гордость,
которая ничего не страшится и не делает человека своим рабом.
     Бледная щека рядом со  щекой  младшего  каноника  порозовела  от  этого
сравнения и заключенного в нем упрека.
     - Я постараюсь во всем походить на нее, - сказал Невил.
     - Да, постарайтесь, - решительно ответил  мистер  Криспаркл.  -  Будьте
истинно мужественным, как она. Уже темнеет, - добавил он через минуту. -  Вы
проводите меня, когда станет совсем темно? И учтите,  кстати,  что  мне,  по
моим делам, вовсе не нужно дожидаться темноты.
     Невил ответил, что проводит его сейчас же. Но мистер Криспаркл  сказал,
что сперва должен из вежливости заглянуть к мистеру Грюджиусу,  а  потом  он
вернется, и, если Невил сойдет вниз и подождет  минутку,  они  встретятся  у
подъезда.
     Мистер Грюджиус сумерничал у открытого окна, сидя с ногами на диванчике
в оконной нише; прямой как  палка,  по  всегдашнему  своему  обыкновению,  с
вытянутыми под прямым углом  ногами,  он  походил  отчасти  на  колодку  для
сниманья сапог. На столике у его локтя виднелся графин и рюмка.
     -  Как  поживаете,  уважаемый  сэр?  -  сказал  мистер  Грюджиус  после
многократных предложений гостю подкрепиться, которые тот отклонил с такой же
любезностью, с какой они были сделаны.  -  И  как  поживает  ваш  питомец  в
квартире напротив, которую я имел удовольствие вам рекомендовать, зная,  что
она свободна и, вероятно, вам подойдет?
     Мистер Криспаркл ответил в приличных случаю выражениях.
     - Очень рад, что квартира нравится  вашему  питомцу