риветствующего  зрителей  словами:  "Здравствуйте,  как  завтра
поживаете?", на каковом  портрете  великий  комик  изображен  в  натуральную
величину и с натурально несчастным видом. Одним словом, жизнь в Клойстергэме
кипит; исключением являются только средняя школа  для  мальчиков  и  пансион
мисс Твинклтон. В первом из этих учреждений ученики  разъехались  по  домам,
унося каждый в  своем  сердце  пламенную  страсть  к  одной  из  пансионерок
(которая об этом даже не подозревает); во втором  лишь  изредка  мелькают  в
окнах  лица  горничных.  Надо,  кстати,  отметить,  что  эти  молодые  особы
проявляют  гораздо  больше  живости  и  кокетства,  когда   остаются   здесь
единственными представительницами прекрасного пола,  чем  тогда,  когда  они
делят это представительство с юными питомицами мисс Твинклтон.
     Трое встретятся сегодня вечером в домике  над  воротами.  Как  проводит
день каждый из них?

     Невил Ландлес, хотя и освобожденный от  занятий  мистером  Криспарклом,
чья жизнерадостная натура тоже отнюдь не равнодушна к  прелестям  праздника,
сидит в своей тихой комнате и до двух часов пополудни сосредоточенно  читает
и пишет. Затем принимается убирать у себя на  столе,  расставлять  книги  по
полкам, рвать и сжигать ненужные бумаги. Он выгребает из ящиков все, что там
накопилось, разбирает и приводит в порядок, не оставляя не  уничтоженным  ни
одного клочка бумаги и  ни  одной  записи,  кроме  имеющих  непосредственное
отношение к его занятиям. Покончив с уборкой, он подходит к  шкафу,  достает
оттуда самую простую одежду и обувь, - в том числе пару крепких  башмаков  и
смену толстых носков, удобных для дальней экскурсии, - и укладывает все  это
в рюкзак. Рюкзак совсем новый, Невил  только  вчера  купил  его  на  Главной
улице. Тогда же и там же он  купил  тяжелую  трость  с  массивной  ручкой  и
железным наконечником. Он пробует эту трость, взмахивает ею, взвешивает ее в
руке и откладывает вместе с рюкзаком на диванчик в оконной нише. Теперь  все
приготовления окончены.
     Он надевает пальто и собирается уйти - собственно говоря, он уже  вышел
на лестницу и повстречался с мистером Криспарклом, который в эту минуту тоже
вышел из своей спальни, находящейся на том  же  этаже,  -  но  возвращается,
вспомнив про свою трость и решив взять ее с собой. Когда он через  мгновение
снова выходит, мистер Криспаркл, не  успевший  еще  спуститься  с  лестницы,
видит  эту  трость,  берет  ее  у  него  и  спрашивает  с  улыбкой,   какими
соображениями он обычно руководствуется, выбирая себе трость?
     - Я мало что смыслю в таких делах, - отвечает  Невил.  -  Эту  я  взял,
потому что она тяжелая.
     - Очень уж тяжелая, Невил. Чересчур тяжелая.
     - Так ведь тем удобнее на нее опираться при долгой ходьбе, сэр?
     - Опираться? - повторяет мистер Криспаркл, становясь в позу пешехода. -
При ходьбе не опираешься на трость, а только покачиваешь ее взад и вперед.
     - Я не сообразил, сэр. Привыкну ходить, буду разбираться лучше.  В  тех
краях, откуда я приехал, мало ходят пешком.
     - Правда, - говорит мистер Криспаркл. - Вы по-упражняйтесь, тогда мы  с
вами предпримем хорошую прогулку, миль этак на двадцать либо сорок. А сейчас
я бы вас сразу оставил за флагом. Вы зайдете еще домой перед обедом?
     - Едва ли, сэр. Обед будет ранний.
     Мистер Криспаркл одобрительно кивает и весело  прощается  с  ним,  всем
своим видом показывая (не без умысла), что вполне уверен в своем  ученике  и
ни о чем не тревожится.
     Невил заходит в Женскую Обитель и просит сообщить мисс Ландлес, что  ее
брат пришел за ней, как было условлено. Он ждет у дверей, даже не переступая
порога, верный своему обещанию не делать никаких попыток увидеться с Розой.
     Его сестра, не менее, чем он, верная данному слову, не заставляет  себя
ждать. Они ласково здороваются и, не задерживаясь ни на минуту, направляются
вверх по склону в противоположную от реки сторону.
     - Я не собираюсь вступать на запретную почву, Елена,  -  говорит  Невил
после того, как они прошли уже порядочное расстояние и повернули обратно,  -
но мне все-таки  придется  коснуться  моего  -  как  это  назвать?  -  моего
увлеченья. Ты сейчас поймешь, почему.
     - Может быть, лучше не надо, Невил? Ты же знаешь, я не имею права  тебя
слушать.
     - Ты имеешь право, дорогая, выслушать  то,  что  мистер  Криспаркл  уже
слышал и одобрил.
     - Да, это можно.
     - Я не только сам неспокоен и несчастлив, но я чувствую,  что  беспокою
других и всем мешаю. Ведь если бы не мое злополучное присутствие, то,  почем
знать, может быть, ты и... и все остальные, кто был у мистера  Криспаркла  в
день нашего приезда, за исключением нашего очаровательного  опекуна,  завтра
тоже весело обедали бы в Доме младшего каноника?  И  даже  наверное  так.  Я
отлично вижу, что матушка мистера Криспаркла обо мне  невысокого  мнения,  и
при ее гостеприимстве и  ее  щепетильности  я  для  нее,  конечно,  страшная
помеха, особенно на праздниках. Ведь ей все время приходится помнить, что от
такого-то человека меня надо держать подальше, а с таким-то мне по  той  или
другой причине нельзя встречаться, а такой-то уже наслышался обо мне дурного
и вовсе не желает со мной  знакомиться.  И  так  далее.  Я  очень  осторожно
изложил это мистеру Криспарклу, потому  что,  ты  знаешь,  он  всегда  готов
пожертвовать своим удобством ради других,  но  я  все-таки  ему  сказал.  Я,
главное, на то напирал, что  мне  сейчас  приходится  выдерживать  борьбу  с
собой, и временное отсутствие и  перемена  обстановки  поможет  мне  с  этим
справиться. Ну, а погода стоит хорошая, я  и  решил  предпринять  пешеходную
экскурсию,  так  что  с  завтрашнего  утра  я  уж  никому  не  буду  портить
настроение, в том числе, надеюсь, и самому себе.
     - А когда вернешься?
     - Через две недели.
     - И пойдешь совсем один?
     - Мне сейчас лучше быть одному,  даже  если  бы  кто-нибудь  и  пожелал
составить мне компанию, - не считая, конечно, тебя, моя дорогая Елена.
     - Ты говоришь, мистер Криспаркл это одобрил?
     - Да, вполне. Сперва он, кажется, счел эту  затею  плодом  слабости  и,
пожалуй, даже вредной для  человека,  склонного  поддаваться  унынию.  Но  в
прошлый понедельник мы с ним пошли погулять ночью при лунном свете, и я  его
уговорил. Я объяснил ему, что искренне хочу победить себя, и поэтому,  когда
минет сегодняшний вечер, мне лучше побыть где-нибудь в другом  месте,  а  не
здесь. Здесь я неизбежно увижу, как некоторые люди всюду ходят вместе, и это
мне не принесет пользы и, во всяком случае, не поможет забыть. А  через  две
недели этой опасности уже не будет, по крайней мере на время,  а  когда  она
опять возникнет, уже в последний раз, я могу опять  уехать.  Кроме  того,  я
подчеркнул, что возлагаю большие надежды на укрепляющее действие движения на
воздухе и здоровой усталости. Ты знаешь, мистер Криспаркл считает,  что  ему
самому это очень помогает сохранять здоровый дух в здоровом  теле,  а  такой
справедливый человек, как он, не может, конечно, для  себя  признавать  одни
правила, а для меня - другие. Он согласился со  мной,  когда  понял,  что  я
говорю серьезно, так что, с полного его одобрения, я ухожу завтра  утром.  К
тому времени как добрые люди пойдут в церковь, я буду  уже  далеко,  далеко.
Звона колоколов не услышу.
     Елена обдумывает все это и одобряет. Ей, конечно,  достаточно  и  того,
что мистер Криспаркл это  одобрил,  но  она  и  сама,  независимо  от  него,
считает,  что  это  здравая  идея  и  разумный  план,  свидетельствующий  об
искреннем желании  и  твердом  намерении  Невила  исправиться.  Ей,  правда,
немножко жаль брата, - он останется совсем один, бедняжка, когда  все  будут
радостно встречать праздник, но она понимает, что сейчас надо не жалеть  ею,
а поддержать. И она старается это сделать.
     Он будет писать ей?
     Непременно. Он будет писать ей через день и рассказывать о  всех  своих
приключениях.
     Багаж он, наверно, пошлет вперед?
     - Нет, милая Елена. Буду путешествовать  как  палочник,  с  котомкой  и
посохом. Моя котомка - или мой рюкзак уже уложен, остается только вздеть  на
плечи. А вот мой посох!
     Он протягивает ей трость, и она делает то же замечание,  что  и  мистер
Криспаркл, - что трость очень тяжелая. И, возвращая ее  Невилу,  спрашивает,
из какого она дерева. Из железного дерева *, поясняет Невил.
     До сих пор  он  был  как-то  особенно  весел.  Возможно,  необходимость
уговорить сестру и для  этого  представить  ей  все  в  самом  лучшем  свете
поддерживала его собственное настроение. И возможно, что теперь, когда он  в
этом успел, наступает перелом. По мере того как сгущаются сумерки и в городе
начинают загораться огни, он становится все более хмурым.
     - Как мне не хочется идти на этот обед, Елена.
     - Милый Невил, стоит ли из-за этого беспокоиться? Подумай,  ведь  скоро
все это уж будет позади.
     - Позади? - мрачно повторяет он. - Да. И все же мне это не нравится.
     Вначале, может быть, и будет какая-то  минута  неловкости,  успокаивает
она его, но только минута. Ведь он же уверен в себе?
     - В себе-то я уверен, - отвечает он, - а вот во  всем  остальном  -  не
знаю!..
     - Как странно ты говоришь, Невил! Что ты хочешь сказать?
     - Елена, я и сам не знаю. Знаю только, что мне  все  это  не  нравится.
Какая странная тяжесть в воздухе!
     Она указывает на медно-красные облака  за  рекой  и  говорит,  что  это
предвещает ветер. Он почти все время молчит, пока они не  доходят  до  ворот
Женской Обители. Тут они прощаются. Но и простившись с братом, она долго еще
стоит у калитки и смотрит ему вслед. Он  дважды  проходит  мимо  домика  над
воротами, не решаясь войти. Наконец, когда колокола на башне  отбивают  одну
четверть, он круто поворачивает и исчезает под аркой.
     И вот первый поднимается по каменной лестнице.

     Эдвин Друд проводит день в одиночестве. Что-то ушло из его жизни, более
важное, чем он думал, и ночью, в тишине  своей  спальни,  он  оплакивал  эту
утрату. Образ мисс Ландлес все еще реет где-то на заднем плане его сознания,
но главное место сейчас  занимает  там  милая,  добрая  девочка,  неожиданно
проявившая такую твердость и такой ум, каких он у нее даже не подозревал. Он
понимает теперь, что недостоин ее; он думает о том, чем они могли  бы  стать
друг для друга, если бы он в свое время отнесся к ней более  серьезно;  если
бы выше ценил ее; если бы, вместо того, чтобы принимать этот дар судьбы  как
нечто неотъемлемо принадлежащее  ему  по  праву  наследства,  он  постарался
сберечь его и взлелеять до полного расцвета.  И  все  же,  несмотря  на  эти
раздумья и сопровождающую их  острую  боль,  яркий  образ  мисс  Ландлес  по
временам вновь оживает в каком-то дальнем уголке его воспоминаний,  питаемый
тщеславием и непостоянством юности.
     Как странно посмотрела на него  Роза,  когда  они  прощались  у  дверей
Женской Обители. Неужели  она  проникла  под  тонкий  покров  его  мыслей  в
сумрачные их глубины? Нет, едва ли: в  ее  взгляде  было  лишь  удивление  и
настойчивый вопрос. В конце концов он приходит к выводу, что ему  все  равно
не понять этот взгляд, - хотя какой же он был выразительный!
     Так как теперь он только ждет мистера Грюджиуса и, повидавшись  с  ним,
тотчас уедет, он решает на прощание еще разок пройтись по древнему городу  и
его окрестностям. Он вспоминает, как они с Розой когда-то гуляли тут и  там,
- двое детей, гордых тем, что они жених и невеста. "Бедные дети!"  -  думает
он с грустью и жалостью.
     Заметив, что часы у него остановились, он заходит к ювелиру,  проверить
их и завести. Ювелир тотчас принимается  расхваливать  имеющийся  у  него  в
продаже браслет и просит мистера Друда  взглянуть  на  него  -  так  просто,
любопытства ради.  По  мнению  ювелира,  этот  браслет  замечательно  пойдет
молодой новобрачной, особенно если ее красота в миниатюрном роде. Видя,  что
браслет не заинтересовал посетителя, он привлекает его внимание к подносу  с
мужскими перстнями: вот, например, один -  из  массивного  золота,  с  очень
простой и изящной печаткой, - джентльмены часто покупают такие при  перемене
семейного положения. Очень приличный перстень, солидная вещь.  Внутри  можно
выгравировать дату свадьбы; многие джентльмены считают, что это самая лучшая
памятка.
     Перстень встречает столь  же  холодный  прием,  как  и  браслет.  Эдвин
объясняет своему соблазнителю, что не носит  никаких  драгоценностей,  кроме
часов с цепочкой, доставшихся ему еще от отца, и булавки для галстука.
     - Это-то я знаю, - отвечает  ювелир.  -  Тут  на  днях  заходил  мистер
Джаспер, вставить часовое стекло, и я показывал ему эти перстни, на  случай,
если он пожелает сделать подарок какому-нибудь своему родственнику  в  честь
какого-нибудь торжественного события... Но он только улыбнулся и сказал, что
знает наперечет все драгоценности,  какие  носит  его  родственник:  часы  с
цепочкой  и  булавку  для  галстука.  Однако  (высказывает  свои  дальнейшие
соображения ювелир) сейчас это, допустим, так, но ведь может и измениться? Я
поставил ваши часы, мистер Друд. Двадцать минут третьего. Не забывайте, сэр,
вовремя их заводить.
     Эдвин берет часы, надевает и уходит, усмехаясь  про  себя.  "Милый  мой
Джек! - думает он. - Если бы я заложил лишнюю складку на галстуке, он  бы  и
это наверно, заметил и запомнил!"
     Он бродит по улицам, стараясь убить время до обеда.  Ему  кажется,  что
сегодня Клойстергэм смотрит на него с  укором,  словно  обиженный  тем,  что
раньше Эдвин не уделял ему достаточно внимания, но не  столько  сердится  на
него, сколько грустит. И Эдвин уже не с прежней беспечностью, а  вдумчиво  и
печально подолгу разглядывает знакомые места. Скоро он будет далеко и больше
уж никогда их не увидит, думает он. Бедный юноша! Бедный юноша!
     Сумерки застают его в  монастырском  винограднике.  Он  добрых  полчаса
(колокола на башне успели отзвонить дважды) бродил  там  взад  и  вперед,  и
только когда уже почти совсем стемнело, заметил  вдруг,  что  в  углу  возле
калитки, скорчившись, сидит на земле женщина. К этой калитке  ведет  боковая
тропка, по которой вечером мало кто ходит, так что женщина, должно быть, все
время сидела там, хоть он и не сразу ее увидел.
     Он сворачивает на эту тропу и подходит к  калитке.  При  свете  фонаря,
горящего возле, он видит, что женщина очень худа и истощена, что она  сидит,
оперев на руки сморщенный подбородок, и смотрит прямо  перед  собой  странно
неподвижным, немигающим взглядом, какой бывает у слепых.
     Эдвин всегда ласков с детьми и  стариками,  тем  более  сегодня,  когда
сердце его так растревожено, - он уже  многих  ребятишек  и  пожилых  людей,
встреченных по пути, приветствовал добрыми словами. Он тотчас наклоняется  к
сидящей женщине и спрашивает:
     - Вы больны?
     - Нет, милый, - отвечает она, не  поднимая  к  нему  глаз  и  продолжая
смотреть прямо перед собой все тем же неподвижным, слепым взглядом.
     - Вы слепы?
     - Нет, дружок.
     - Вы заблудились? У вас нет крова? Вам дурно? Что с вами, почему вы так
долго сидите на холоде?
     Медленно, с усилием, она словно  втягивает  в  себя  этот  устремленный
вдаль взгляд, пока он не останавливается, наконец,  на  Эдвине.  И  внезапно
глаза ее застилает мутная пелена, и она начинает дрожать всем телом.
     Эдвин резко выпрямляется, отступает на шаг и смотрит на нее в испуге  -
ему померещилось в ней что-то знакомое. "Боже мой! - мысленно восклицает  он
в следующее мгновение. - Как у Джека в тот вечер!"
     Пока он молча смотрит на нее, она поднимает к  нему  глаза  и  начинает
хныкать:
     -  Ох,  легкие  у  меня  плохие,  совсем  никуда  у  меня  легкие!  Ох,
горюшко-горе, кашель меня замучил! - и в подтверждение своих  слов  отчаянно
кашляет.
     - Откуда вы приехали?
     - Из Лондона, милый. (Кашель все еще раздирает ей грудь.)
     - А куда едете?
     - Обратно в Лондон, дружок. Приехала сюда искать иголку в  стоге  сена,
ну и не нашла. Слушай, милый.  Дай  мне  три  шиллинга  шесть  пенсов  и  не
беспокойся обо мне. Я тогда уеду в Лондон и никому докучать не стану.  Я  не
кто-нибудь, у меня свое заведение есть. Ох, горюшко!  Плохо  торговля  идет,
плохо, времена-то сейчас плохие! Ну а все-таки прокормиться можно.
     - Вы принимаете опиум?
     - Курю, - с трудом выговаривает она сквозь судорожный кашель. - Дай мне
три шиллинга шесть пейсов, я их на дело потрачу, да и уеду. А не  дашь  трех
шиллингов шести пенсов, так и ничего не давай, ни медного грошика.  А  ежели
дашь, я тебе что-то скажу.
     Он вынимает горсть монет из кармана, отсчитывает, сколько она просит, и
протягивает ей. Она тотчас зажимает деньги в  ладони  и  встает  на  ноги  с
хриплым довольным смехом.
     - Вот спасибо, дай тебе бог здоровья! Слушай,  красавчик  ты  мой.  Как
твое крещеное имя?
     - Эдвин.
     - Эдвин,  Эдвин,  Эдвин,  -  сонно  повторяет  она,  словно  убаюканная
собственным бормотанием. Потом вдруг спрашивает: - А уменьшительное от  него
как - Эдди?
     - Бывает, что и так говорят, - отвечает он, краснея.
     - Девушки так говорят, да? Подружки?
     - Почем я знаю!
     - А у тебя разве нет подружки? Скажи по правде!
     - Нету.
     Она уже повернулась, чтобы уйти, пробормотав еще раз напоследок:
     - Спасибо, милый, дай тебе бог! - но он останавливает ее.
     - Вы же хотели что-то мне сказать. Так скажите!
     - Хотела, да, хотела. Ну ладно. Я тебе шепну на ушко. Благодари бога за
то, что тебя не зовут Нэдом. Он пристально смотрит на нее и спрашивает:
     - Почему?
     - Потому что сейчас это нехорошее имя.
     - Чем нехорошее?
     - Опасное имя. Точу, кого так зовут, грозит опасность.
     - Говорят, кому грозит опасность, те живут долго, - небрежно роняет он.
     - Ну так Нэд, кто бы  он  ни  был,  наверно  будет  жить  вечно,  такая
страшная ему грозит опасность, - вот сейчас, в самую эту минуту,  пока  я  с
тобой разговариваю, - отвечает женщина.
     Она говорит это, нагнувшись к  его  уху,  потрясая  пальцем  перед  его
глазами, потом, снова сгорбившись и пробормотав еще раз: "Спасибо, дай  тебе
бог!" - уходит по направлению к "Двухпенсовым номерам для проезжающих".
     Невеселое окончание и так уж не слишком  веселого  дня!  Даже  немножко
жутко, особенно здесь, на этом  глухом  пустыре,  где  кругом  видны  только
развалины, говорящие о прошлом и о  смерти;  Эдвин  чувствует,  что  холодок
пробегает у него по спине. Он спешит вернуться в город, на освещенные улицы,
и по дороге решает никому сегодня не говорить  об  этой  встрече,  а  завтра
рассказать Джеку (который один  только  зовет  его  Нэдом)  как  о  странном
совпадении. Конечно же, это просто курьезное совпадение, о котором и помнить
не стоит!
     Однако оно не идет у него из ума, засело прочнее, чем многое другое,  о
чем стоит помнить. И когда он переходит мост и идет  дальше  берегом,  решив
пройтись еще милю-другую, пока не настанет пора обедать,  ему  чудится,  что
слова женщины  снова  и  снова  звучат  во  всем,  что  его  окружает,  -  в
нарастающем шуме ветра, в клубящихся тучах, в плеске разгулявшихся волн и  в
мерцании огней. Какие-то зловещие отголоски этих слов слышны  даже  в  звоне
колокола, который внезапно начинает бить и словно  ударяет  в  самое  сердце
Эдвина, когда тот, пройдя под аркой, вступает в ограду собора.
     И вот второй поднимается по каменной лестнице.
     Джон Джаспер проводит день веселее и приятнее, чем оба его гостя. Уроки
музыки прекращены до конца праздников, так что,  если  не  считать  служб  в
соборе, он может свободно располагать своим временем. С утра он отправляется
в лавки и заказывает разные деликатесы, которые любит его племянник. На этот
раз племянник недолго  у  него  прогостит,  сообщает  мистер  Джаспер  своим
поставщикам, так