решила.
     - Да, милый.
     - Может быть, сделаешь, а может быть, нет. Понимаешь?
     - Да. - Кончиком иглы она поправляет раскаленный комочек в трубке.
     - Станешь ты это проделывать в  воображенье,  пока  лежишь  здесь?  Она
кивает.
     - А как же! Каждый раз, с начала и до конца.
     - Точно как я! Каждый раз я это проделывал, с начала и  до  конца.  Сто
тысяч раз я это делал, в этой самой комнате.
     - И что же, приятно это тебе было, миленький?
     - Да! Приятно!
     Он выкрикивает это со злобой, подавшись вперед,  словно  готов  на  нее
наброситься. Она ничуть не пугается, крохотной своей ложечкой подцепляет еще
комочек и уминает его в трубке. Видя, что она вся ушла  в  это  занятие,  он
снова откидывается на постель.
     - Это - путешествие. Трудное и опасное путешествие. Вот  о  чем  я  все
время думал.  Рискованное,  опасное  путешествие.  Над  безднами,  где  один
неверный шаг - и ты погиб! Смотри! Смотри!  Там  внизу...  Видишь,  что  там
лежит на дне?
     Он опять подался к  ней  и  указывает  через  край  постели,  словно  в
глубокий провал, где ему видится какой-то воображаемый предмет.  Но  женщина
смотрит не туда, а на его перекошенное лицо, вплотную придвинувшееся к  ней.
Она, видимо,  знает,  какое  действие  оказывает  на  него  ее  невозмутимое
спокойствие; и не ошибается в расчете - мышцы его расслабляются, и он  опять
ложится.
     - Я сказал тебе, что  проделывал  это  здесь  сто  тысяч  раз.  -  Нет,
миллионы и миллиарды раз! Я делал это так часто и так  подолгу,  что,  когда
оно совершилось на самом деле, его словно и делать не стоило, все  кончилось
так быстро!
     - Значит, за то время, пока ты здесь не  бывал,  ты  уже  совершил  это
путешествие? - тихонько спрашивает она.
     Сквозь дымок от трубки он устремляет на нее горящий взгляд. Потом глаза
его тускнеют.
     - Да. Совершил, - говорит он.
     Наступает молчание. Он курит. Глаза его то открыты, то опять смыкаются.
Женщина сидит рядом и как будто занята только тем, чтобы  вовремя  наполнять
трубку.
     - А скажи, - говорит она после того, как он несколько секунд смотрел на
нее странным взглядом, словно она была где-то далеко от него, а не  тут  же,
рядом, - скажи, если ты так часто совершал это  путешествие,  так,  наверно,
всякий раз по-другому?
     - Нет. Всегда одинаково.
     - Когда в воображении, то всегда одинаково?
     - Да.
     - А когда на самом деде - тоже так?
     - Да.
     - И всегда тебе было одинаково приятно?
     - Да.
     Это "да" так однообразно соскальзывает с его уст, - кажется, он  сейчас
не способен дать другой ответ. И должно быть, для того, чтобы проверить, что
это у него не просто механическое повторение, она следующему своему  вопросу
придает иную форму.
     - И никогда тебе, милый, не надоедало,  и  не  пробовал  ты  вообразить
что-нибудь другое?
     Он вдруг рывком поднимается и раздраженно кричит на нее:
     - А зачем? Что еще мне было нужно? Ради чего я сюда приходил?
     Она тихонько укладывает его на постель, подбирает оброненную трубку  и,
прежде чем отдать ему, раздувает огонек собственным дыханьем; потом  ласково
его уговаривает, как раскапризничавшегося ребенка:
     - Ну да, ну да,  ну  конечно  же!  Мы  теперь  с  тобой  вровень  идем.
Сперва-то я малость отстала, больно уж ты прыткий, ну а теперь  понимаю.  Ты
нарочно сюда  приходил,  чтобы  совершать  это  путешествие.  Мне  бы  давно
догадаться, ты ведь всегда про это!
     Он отвечает смехом, потом говорит сквозь зубы:
     - Да, я нарочно за этим приходил. Когда уж не  мог  больше  терпеть,  я
приходил сюда в поисках облегчения. И мне становилось легче! Да, легче! - Он
повторяет это с неистовой страстностью, скалясь как волк.
     Она сторожко всматривается в него, словно нащупывая, как подобраться  к
тому, о чем хочет заговорить. Наконец решается.
     - В этом путешествии у тебя ведь был спутник, миленький?
     - Ха-ха-ха! - Он разражается пронзительным смехом,  больше  похожим  на
крик. - Подумать только, как часто он был моим спутником и сам  об  этом  не
знал! Сколько раз он совершал это путешествие, а дороги так и не видел!
     Женщина стоит на коленях перед кроватью,  скрестив  руки  на  одеяле  и
опираясь на них подбородком. Ее лицо совсем близко  от  его  головы,  и  она
пристально следит за  ним.  Трубка  падает  из  его  раскрывшихся  губ.  Она
водворяет ее на место и, положив руку ему на грудь, слегка подталкивает  его
из стороны в сторону. На это он тотчас отзывается, как будто она  заговорила
вслух.
     - Да! Я всегда сначала совершал это путешествие, а потом уже начинались
переливы красок, и огромные просторы, и сверкающие  шествия.  Они  не  могли
начаться, пока я не выбрасывал то из головы. До этого для них не было места.
     Снова он умолкает. И снова она кладет руку  ему  на  грудь  и  легонько
поталкивает его - так кошка шевелит лапой полузадушенную мышь.  И  снова  он
откликается, как будто она заговорила вслух.
     - Что? Я же тебе сказал. Когда это, наконец, совершилось на самом деле,
все кончилось так быстро,  что  в  первый  раз  показалось  мне  нереальным.
Слушай!..
     - Да, милый. Я слушаю.
     - Время и место уже близко.
     Он медленно поднимается и говорит шепотом, закатив глаза, словно вокруг
него непроглядный мрак.
     - Время, место и спутник, - подсказывает она, впадая в  тот  же  тон  и
слегка придерживая его за руку.
     - Как же  иначе?  Если  время  близко,  значит  и  он  здесь.  Т-ссс!..
Путешествие совершилось. Все кончено.
     - Так быстро?
     - А что же я тебе говорил? Слишком быстро. Но подожди еще немного.  Это
было только виденье. Я его  просплю.  Слишком  скоро  все  это  сделалось  и
слишком легко. Я вызову еще виденья, получше. Это было самое  неудачное.  Ни
борьбы, ни сознанья опасности, ни мольбы о пощаде. И все-таки... Все-таки  -
вот этого я раньше никогда не видел!..
     Он отшатывается, дрожа всем телом.
     - Чего не видел, милый?
     - Посмотри! Посмотри, какое оно жалкое, гадкое, незначительное!..  А-а!
Вот это реально. Значит, это на самом деле. Все кончено.
     Эту невнятицу он сопровождает бессмысленными жестами, но  его  движенья
постепенно слабеют, он валится на постель и лежит в оцепенении.
     Но женщина все еще любопытствует. Она  опять  слегка  поталкивает  его,
словно кошка лапой, и прислушивается; снова поталкивает - и  прислушивается;
что-то шепчет ему на ухо - и прислушивается. Убедившись, что на этот раз его
не расшевелить, она медленно встает с раздосадованным лицом,  небрежно  бьет
его пальцами по щеке и отворачивается.
     Но  она  уходит  не  дальше  чем  кресло  у  очага.  Усевшись  в   этом
расхлябанном кресле, опершись локтем на ручку и подбородком на  ладонь,  она
по-прежнему зорко следит за лежащим на кровати.
     - Я ведь слышала, - сипло бормочет она себе под нос, - слышала я разок,
когда сама лежала, где ты лежишь,  а  ты  стоял  надо  мной  да  раздумывал,
слышала я, как ты сказал: "Нет, ничего нельзя понять!" И еще  про  двоих  ты
это же самое сказал,  я  слышала.  Только  не  очень-то  на  это  полагайся,
красавчик! Не думай, что уж всегда так будет. - С минуту она смотрит на него
немигающим, кошачьим взглядом, потом добавляет:  -  Не  такое  крепкое,  как
всегда? Может, и так, на первых порах. Тут ты, может, и прав. Может, и я  за
это время кое-чему научилась. Нашла секрет,  как  заставить  тебя  говорить,
миленький!
     Но сейчас он, во всяком случае, ничего больше не говорит. Временами  по
его телу пробегает судорога, уродливо дергаются его лицо и  руки,  потом  он
опять лежит немой и отяжелевший. Свеча почти догорела;  женщина  вылавливает
пальцами плавающий в сале фитиль, зажигает  об  него  новую  свечу,  уминает
остаток в подсвечнике и заколачивает его вглубь новой свечой, словно заряжая
какое-то мерзкое и вонючее колдовское оружие. Мало-помалу догорает и  вторая
свеча, а лежащий на кровати все  еще  не  подает  признаков  жизни.  Наконец
женщина задувает огарок, и тусклый рассвет заглядывает в окна.
     Немного погодя лежащий приподнимается. Ежась от холода и дрожа, он тупо
осматривается по сторонам, встает,  оправляет  одежду.  Женщина  зажимает  в
ладони горсть мелочи, которую  он  ей  протянул,  и,  благодарно  промямлив:
"(Спасибо, милый, дай тебе бог!" - плетется к кровати; когда он выходит, она
уже умащивается, кряхтя, на постели, по всей видимости готовясь заснуть.
     Но  видимость  бывает  правдивой,  а  бывает  обманчивой.   Здесь   она
обманчива; ибо не затих еще скрип  ступенек  под  его  шагами,  как  женщина
выскальзывает следом за ним на лестницу, бормоча про себя: "Уж во  второй-то
раз я тебя не упущу!"
     Выйти со двора можно только через  ворота.  Женщина  медлит  в  дверях,
высматривая украдкой, не обернется ли он. Но он, не оборачиваясь,  нетвердой
походкой идет  через  двор  и  скрывается  за  воротами.  Женщина  осторожно
выглядывает на улицу,  видит,  что  он  и  дальше  идет  не  оборачиваясь  и
пошатываясь на ходу. Она следует за ним издали, стараясь не выпускать его из
глаз.
     Он возвращается к дому на небольшой  площади  позади  Олдерсгейт-стрит,
стучит, и ему тотчас отворяют. Женщина притаилась в другом подъезде,  откуда
хорошо видна дверь, за которой  он  исчез.  Нетрудно  понять,  что  это  его
временное пристанище в Лондоне. И женщина, скорчившись  в  уголку,  спокойно
ждет. Терпение ее неистощимо. Проходит час, другой, третий.  Она  ждет.  Для
подкрепления сил она покупает краюху хлеба  в  булочной,  до  которой  всего
каких-нибудь сто шагов, и бутылку молока у проезжающего мимо молочника.
     В полдень ее знакомец снова выходит. Он переоделся, но в руках  у  него
ничего нет, и чемодана за ним не несут. Стало быть, он еще не уезжает. Она с
полквартала идет; следом, потом останавливается, видимо колеблясь, но  после
минуты раздумья решительно  направляется  к  дому,  который  он  только  что
покинул.
     - Джентльмен из Клойстергэма у себя?
     - Только сейчас вышел.
     - Ах, досада! А когда джентльмен возвращается в Клойстергэм?
     - Сегодня в шесть часов.
     - Спасибо! Дай бог этому  дому  богатым  быть,  где  и  мне,  бедняжке,
вежливо отвечают, когда вежливо спросишь!
     "Уж во второй-то раз я тебя не упущу! - повторяет "бедняжка" - и нельзя
сказать, чтобы вежливо, - очутившись снова на улице. - Прошлый раз потеряла,
как стали все в дилижанс садиться. Даже не видела, в город ты поехал или еще
куда. А теперь-то уж знаю, что в город. Ага, джентльмен из  Клойстергэма!  Я
там раньше тебя буду, дождусь твоего приезда. Недаром я поклялась, что уж во
второй-то раз тебя не упущу!"
     И, согласно своему обещанию, "бедняжка" в тот же вечер  стоит  на  углу
Главной улицы в Клойстергэме, любуясь издали  островерхими  крышами  Женской
Обители и развлекаясь чем может  в  ожидании  девяти  часов,  когда,  по  ее
расчетам, очередной дилижанс должен доставить  интересующего  ее  пассажира.
Под покровом темноты ей нетрудно удостовериться,  так  это  или  не  так;  и
оказывается,  что  так:  пассажир,  которого  она  поклялась  не   упускать,
высаживается вместе с остальными.
     - Ну, теперь посмотрим, куда ты денешься. Иди!
     Она говорит это в пространство, но можно подумать,  что  ее  приказанье
достигло его ушей, - так послушно  шагает  он  по  Главной  улице,  пока  не
доходит до арки над воротами, а тут вдруг исчезает. Бедняжка  ускорила  шаг,
она  почти  по  пятам  за  ним  вбегает  под  арку,  но  здесь  ее   взгляду
представляется по одну сторону лишь пустая каменная лестница,  а  но  другую
распахнутая  настежь  дверь,  за  ней  комната  со  сводчатым   потолком   и
большеголовый седовласый  джентльмен,  который  сидит  за  столом  и  пишет,
одновременно зорко оглядывая прохожих, как будто он сборщик дорожной пошлины
(хотя вход сюда явно бесплатный).
     - Эй! - говорит он негромко, видя, что  она  остановилась.  -  Кого  вы
ищете?
     - Тут сейчас прошел один джентльмен, сэр.
     - Прошел, верно. Что вам от него нужно?
     - Где он живет, не знаете?
     - Где живет? А вон напротив. По той лестнице.
     - Вот спасибо тебе, милый. Да  ты  потише  говори.  Шепотком.  Как  его
звать-то?
     - Фамилия - Джаспер. Имя - Джон. Мистер Джон Джаспер.
     - А какое его занятие?
     - Занятие? Поет в хоре.
     - В горе?..
     - В хоре.
     - Это как то есть?
     Мистер Дэчери встает из-за стола и выходит на порог.
     - Знаете вы, что такое собор? - спрашивает он шутливо.
     Женщина кивает.
     - Ну и что же это такое?
     Она озадаченно смотрит на него, в тщетных  поисках  удовлетворительного
определения. Но тут ей приходит в голову, что легче просто показать на самый
предмет,  который  сейчас  маячит  поодаль,  резко  выделяясь  черной  своей
громадой на густо-синем ночном небе среди чуть поблескивающих ранних звезд.
     - Правильно. Пойдите туда завтра в семь утра -  и  вы  увидите  мистера
Джона Джаспера и услышите, как он поет.
     - Спасибо, милый! Вот уж спасибо!
     Злобное торжество, с которым она произносит эти слова, не ускользает от
вниманья пожилого холостяка без определенных занятий, мирно живущего на свои
средства. Он окидывает ее быстрым взглядом, закладывает руки за  спину,  как
то в обычае у мирных старых холостяков, и  лениво  бредет  рядом  с  ней  по
каменном дорожке в ограде собора, где звук их шагов будит многоголосое эхо.
     - А если хотите, - говорит он с кивком в сторону арки,  -  можете  хоть
сейчас пойти к мистеру Джасперу на квартиру.
     Она смотрит на него с хитрой улыбкой и отрицательно трясет головой.
     - А-а! Не хотите, стало быть, с  ним  разговаривать?  Она  опять  молча
трясет головой и складывает губы для беззвучного отрицания.
     - Ну так можете любоваться им на расстоянии, по три раза в  день,  коли
есть охота. Но стоило ли ради этого приезжать так издалека?
     Она быстро вскидывает на него глаза. Если  мистер  Дэчери  рассчитывал,
что она так сейчас и проболтается, откуда приехала, то он слишком понадеялся
на ее простоту. А она, может, похитрей его. Впрочем, приглядевшись  к  нему,
она решает, что он не повинен в столь коварном умысле. Очень уж сам он прост
по виду. Разгуливает себе, подставляя ветру свои седые космы да  побрякивает
мелочью в кармане. Видно так, от нечего делать, к ней привязался.
     Но звон монет раздражает ее алчный слух.
     - Добрый господин, что я у вас попрошу. Не поможете ли мне заплатить за
ночлег и за обратную дорогу? Я ведь бедная, очень бедная, да еще и  больная,
кашель меня замучил.
     - Вы, я вижу, хорошо знаете, где Номера  для  проезжающих,  прямо  туда
идете, - добродушно говорит мистер Дэчери, все  еще  побрякивая  мелочью.  -
Часто здесь бывали?
     - За всю жизнь один раз.
     - Да ну? Неужели?
     Они  уже  подошли  к  Монастырскому  винограднику.  Вид  этого  пустыря
напоминает женщине о том, что с ней когда-то здесь случилось и что,  как  ей
кажется,  может  послужить  для  ее  спутника  назидательным  примером.  Она
останавливается и говорит с жаром:
     - Вы, может, не поверите, а  вот  на  этом  самом  месте  один  молодой
джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов. Я вот тут на  траве  сидела  и
так-то раскашлялась, прямо дух вон. А он подошел. Я  попросила  у  него  три
шиллинга шесть пенсов, и он мне дал.
     - А не слишком ли это смело - самой назначать сумму? -  говорит  мистер
Дэчери, все еще побрякивая мелочью. - Ведь это  как  будто  не  принято,  а?
Молодому джентльмену могло показаться, что ему вроде как бы предписывают? А?
     - Слушай, милый, - вкрадчиво говорит женщина,  наклоняясь  к  его  уху,
словно доверяя ему тайну, - мне эти деньги нужны были на лекарство,  которым
я и себя пользую и другим продаю. Я ему объяснила, и он мне дал, и я  честно
все на это потратила, до последнего грошика. И теперь мне столько же нужно и
на это же самое, и ежели ты мне дашь,  я  честно  на  это  потрачу,  все  до
последнего грошика, вот тебе крест!
     - Какое лекарство?
     - Я с тобой по-честному поступлю, что сейчас, что после. Это опиум, вот
что.
     Мистер Дэчери, вдруг изменившись в лице, вперяет в нее острый взгляд.
     - Опиум, милый, вот это что. Ни больше, ни  меньше.  И  скажу  тебе,  к
этому зелью все несправедливы, все равно как, бывает, к человеку: что о  нем
дурного можно сказать, это все слышали, а что хорошего - про то никто  и  не
знает.
     Мистер Дэчери начинает медленно отсчитывать деньги. Жадно следя за  его
пальцами, женщина опять заговаривает о том случае,  который  выставляет  ему
как пример для подражания.
     - В прошлый сочельник это было, только что стемнело. Вот тут я  сидела,
возле калитки, и молодой джентльмен дал мне три шиллинга шесть пенсов.
     Мистер Дэчери замечает, что ошибся в счете, ссыпает  мелочь  обратно  в
горсть и снова начинает считать.
     - А имя этому молодому джентльмену, - добавляет она, - было Эдвин.
     Мистер  Дэчери  роняет  монетку,  нагибается,  чтобы  ее   поднять,   и
выпрямляется весь красный от усилия.
     - Откуда вы знаете его имя?
     - Я спросила, и он сказал. Только два вопроса я ему задала  -  как  его
крещеное имя и есть ли у него подружка.
     И он ответил, что зовут его Эдвин, а подружки у него нет.
     Мистер Дэчери стоит  в  угрюмом  раздумье,  держа  в  руке  отсчитанные
монеты. Может быть, сумма показалась ему вдруг слишком большой и ему жаль  с
ней расстаться? Женщина недоверчиво смотрит на него; в ней  накипает  злоба,
готовая прорваться, если он передумает и ей откажет. Но  он  протягивает  ей
деньги, словно уже позабыв о своих колебаниях. Она  раболепно  благодарит  и
уходит.
     Мистер Дэчери возвращается один к домику над воротами.  Лампа  у  Джона
Джаспера уже зажжена, его маяк сияет. И как матрос после опасного  плаванья,
приближаясь  к  скалистым  берегам,  смотрит  на  остерегающий  его   огонь,
мысленным взором проникая в далекую гавань,  которой  ему,  может  быть,  не
суждено достигнуть, так и задумчивый  взгляд  мистера  Дэчери  обращается  к
этому маяку и сквозь него еще куда-то дальше.
     Он заходит к себе, но только затем,  чтобы  взять  шляпу,  хотя  трудно
понять, на что ему понадобился этот, казалось бы,  совсем  излишний  по  его
привычкам предмет туалета. Затем он снова выходит. Соборные часы  показывают
половину одиннадцатого. Он неспешно  идет  по  монастырским  владеньям,  все
время оглядываясь, как будто в этот колдовской час,  когда  мистера  Дердлса
загоняют  домой  камнями,  он  надеется  встретить  где-нибудь   дьяволенка,
которому поручены заботы о почтенном каменщик.
     И точно: эта адская сила уже выпущена на волю.  Не  имея  сейчас  живой
мишени для обстрела, он  развлекается  тем,  что  побивает  камнями  умерших
сквозь ограду кладбища, находя в том особо пикантное удовольствие, так  как,
во-первых, место их упокоения  считается  священным,  а  во-вторых,  высокие
надгробья в лунном свете похожи отчасти  на  самих  мертвецов,  вставших  из
могил и пустившихся в свои ночные странствия, - и бесенок может тешить  себя
сладкой надеждой, что, попадая камнями, причиняет им боль.
     Мистер Дэчери окликает его:
     - Эгей, Моргун!
     Бесенок отзывается:
     - Эгей, Дик! - Видно, они теперь совсем уж  на  дружеской  ноге.  -  Ты
только не говори никому, - добавляет чертенок, - что меня так зовут. Им ведь
непременно имя подай. А я ни в каких именах не признаюсь. В тюрьме вот тоже,
как в книгу записывать, так сейчас спрашивают - как твое имя? А я  говорю  -
сами догадайтесь! И когда спрашивают - какой ты веры, я тоже говорю  -  сами
догадайтесь!
     Что, заметим кстати, было бы очень  трудной  задачей  для  государства,
даже при самой разработанной статистике.
     - Да и нету такой фамилии - Моргуны, - добавляет мальчишка.
     - А может быть, есть.
     - Врешь, нет. Это меня в номерах так прозвал