ем  случае  самому  навести
кого-нибудь на след и потом развивать версию, что Эдвин утонул. Еще лучше бы
подсказать догадку о злом умысле - подстроить так, чтобы Невил, на  которого
естественно падет подозрение, пошел с Эдвином к реке как раз перед тем,  как
тому исчезнуть. Это была бы не только ширма для него, Джаспера, но и  лишнее
звено в цепи косвенных улик, которую он кует против невиновного.
     Таков план  Джаспера.  Был  ли  он  осуществлен?  Большинство  критиков
говорят,  что  нет,  и  в  первую  очередь  Проктор.  Каким-то  чудесным   и
таинственным образом Эдвин Друд спасся,  хотя  покушение  на  него  было,  и
Джаспер не сомневается в том, что довел  дело  до  конца.  Вот  уж  поистине
чудесное спасение! Яд, удавка, негашеная известь - и все без последствий.  А
меж тем что-то над ним было  проделано,  потому  что  драгоценности  с  него
сняты. Что-то такое, что внушило убийце уверенность  в  успехе.  Джаспер  на
этот счет совершенно спокоен - он обвиняет Невила, объясняется Розе в любви,
позволяет себе угрозы и дерзкие выходки и ничуть не боится, что Эдвин  может
восстать из мертвых. Он даже  говорит  Розе  -  и  это  звучит  как  скрытое
признание: "Так суди же сама, может ли другой любить  тебя  и  оставаться  в
живых, когда  жизнь  его  в  моих  руках?"  Слова  эти  многозначительны.  В
сущности, Джаспер почти напрямик заявляет: "Я не поколебался убрать с дороги
самого близкого и дорогого мне человека, так пощажу ли я  кого-то  другого?"
Если Эдвин Друд уцелел, если Джаспер  оставил  ему  хоть  малейший  шанс  на
спасение, то каким же глупцом выглядит этот хитроумный злодей!
     И все же, говорят критики, Эдвин Друд просто скрывается. Скрывается - и
допускает, чтобы Невила Ландлеса обвинили в убийстве,  арестовали,  чуть  не
подвели под виселицу; допускает,  чтобы  на  Елену  Ландлес,  в  которую  он
влюблен, обрушилась людская  злоба;  допускает,  чтобы  Роза,  когда-то  его
невеста, а потом самый его близкий  друг,  его  милая  сестра,  подвергалась
преследованиям со стороны человека, о котором он достоверно знает,  что  тот
чудовище в человеческом образе; и, наконец, спустя полгода, снова появляется
как Дик Дэчери, чтобы выслеживать своего убийцу и  окольным  путем  добывать
какие-то доказательства его вины, которая и так ему слишком хорошо известна.
     "Невозможно представить себе, - пишет Эндрю Ланг, - почему Эдвин  Друд,
если он спасся от своего злодея дяди, только ходит да шпионит за ним, вместо
того чтобы открыто выступить с обвинением. Для этого не  придумаешь  никакой
сколько-нибудь правдоподобной и не фантастической  причины".  Однако  именно
этой теории до сих пор придерживалось большинство исследователей, и  главный
их аргумент в ее пользу - это, что  построение  "мертвец  выслеживает"  было
излюбленным приемом Диккенса. Попробуем в этом разобраться.
     Действительно,  Диккенс  не  раз   заставлял   мнимоубитого   самолично
преследовать своего мнимого убийцу. Тому есть  разительные  примеры.  Тотчас
вспоминается Джон Рокемит в "Нашем общем друге",  -  хотя  в  данном  случае
Диккенс вовсе не делал из этого  тайны,  наоборот,  "всеми  силами  старался
подсказать  разгадку".  Более  отчетливо   дана   аналогичная   ситуация   в
высокодраматической повести "Пойман с поличным",  написанной  уже  совсем  в
духе "Эдвина Друда": там Мелтэм неусыпно следит за своим врагом,  когда  тот
бодрствует и когда спит, и таким образом "похищает  все  тайны  его  жизни".
Нечто подобное, хотя и с другой подоплекой,  мы  находим  также  в  рассказе
Неджета о том, как он выслеживал  Джонаса  Чезлвита.  Это  очень  любопытные
совпадения,  яркие,  бросающиеся  в  глаза,  и  все  же  они  до  странности
неубедительны. Диккенс обещал показать в "Эдвине Друде" неразрешимую  тайну,
новую комбинацию, которую сам считал  совершенно  оригинальной,  секрет,  не
поддающийся разгадке. Так возможно ли, мыслимо ли, чтобы в 1870 году он стал
предлагать читателю в качестве неразрешимой тайны ту  ситуацию,  которую  он
уже использовал в 1864 году в "Нашем общем друге" и  которую  он  развил  до
предела в повести "Поймай с поличным" еще в  1859  году?  Иными  словами,  с
какой стати ему было  выхвалять  идею  "Эдвина  Друда"  как  не  поддающуюся
разгадке, когда он сам уже дважды давал на нее разгадку?
     Очень интересно также, что Люк Филдс, художник, избранный Диккенсом для
иллюстрирования "Эдвина Друда", решительно  отвергает  версию  Проктора.  Он
убежден,  -  как  сообщил  нам  покойный  У.  Р.  Хьюз  (автор   "Недели   в
диккенсовских местах"), слышавший это непосредственно от Филдса, -  что,  по
замыслу Диккенса, Эдвин Друд  должен  был  погибать  от  руки  своего  дяди;
недаром в четырнадцатой главе появляется на  шее  Джаспера  "длинный  черный
шарф из крепкого крученого шелка", - он-то,  очевидно,  и  послужил  орудием
убийства. Такая заметная  и  неудобная  в  живописном  отношении  деталь  не
ускользнула от  внимания  художника,  пристально  изучавшего  внешний  облик
действующих лиц, которых ему предстояло изображать, и когда Филдс сказал  об
этом Диккенсу, тот удивился и даже словно бы смутился, как человек, нечаянно
выдавший свой секрет. Далее Филдс говорил, что Диккенс  хотел  взять  его  с
собой в камеру осужденных в Мэйдстоне или  какой-нибудь  другой  тюрьме  для
того, чтобы он мог сделать там зарисовки. "А из  этого  можно  заключить,  -
сказал Филдс, - что Диккенс  намеревался  показать  нам  Джаспера  в  камере
осужденных перед его  казнью".  Кроме  того,  Хьюз  приводит  слова  Чарльза
Диккенса-младшего. Тот утверждал, что "Эдвин Друд был убит" и что "отец  сам
ему это сказал" {У Филдса этот разговор изложен так:  старший  сын  Диккенса
спросил отца "во время нашей последней прогулки с ним в Гэдсхилле: "А  Эдвин
Друд. конечно, убит?" На что отец, обернувшись ко мне... сказал: "Конечно! А
ты что же думал?"
     Позднейшие исследователи, как,  например,  проф.  Джексон,  сэр  Уильям
Робертсон Николл и  Чарльз  Уильямс,  считают  это  свидетельство  решающим.
(Прим. перев.)}.
     Именно потому, что Диккенс уже раньше строил фабулу  по  типу  "мертвец
выслеживает", в "Эдвине  Друде"  следует  ожидать  чего-то  другого.  Теория
"повторного приема" несостоятельна.
     Приверженцы этой теории редко затрагивают еще и другой вопрос,  который
мы здесь уже ставили, а именно: зачем Друду с таким трудом  и  таким  риском
для себя разузнавать по кусочкам то,  что  уже  полностью  открылось  ему  в
страшный момент его прозрения? И еще: зачем ему позволять, чтобы злодей, чья
преступная  воля  ему  известна,  оставался  на  свободе  и   умножал   свои
преступления?  В  случаях  с  Роксмитом  и  Мелтэмом  были   обстоятельства,
оправдывавшие такое поведение; в случае с Друдоч  таких  обстоятельств  нет.
Открывшись, он  устранил  бы  всякую  опасность  для  тех,  кто  ему  дорог;
скрываясь, он эту опасность усугубляет.
     Наконец, эта теория, бессильная правильно истолковать факты и неизбежно
приводящая, как я надеюсь здесь показать, к ложным и нелогичным выводам,  не
выдерживает критики и в том случае,  если  мы  будем  рассматривать  "Эдвина
Друда" с точки зрения литературного мастерства. Ни  один  писатель,  знающий
толк в своем ремесле, не  станет  перегружать  свое  произведение  ненужными
подробностями. Никто не  воздвигает  огромного  здания,  если  этому  зданию
суждено остаться пустым.  Если  Джаспер  потерпел  неудачу,  значит,  добрая
половина материала, так заботливо подобранного Диккенсом,  потрачена  зря  и
вместо увлекательной тайны перед нами раздражающая бессмыслица. Больше того:
самый  рассказ,  как  таковой,  становится  ущербным.  Эдвин  Друд,  который
немногим больше, чем кукла с наклеенным на нее именем, который как  личность
не привлекает симпатии и чья судьба  никого  не  волнует,  этот  Эдвин  Друд
сохранен, а для чего, собственно? В развязке романа он лишний, как  по  ходу
действия, так и в эмоциональном плане: он только попусту загромождает сцену.
С точки зрения писательского искусства все это очень плохо, до такой степени
плохо, что вряд ли Диккенс мог допустить такую нескладицу.
     Проктор, поддерживающий  версию  о  спасении  и  последующем  восстании
Эдвина из мертвых, не находит для него иной роли, кроме следующей:
     "Роза выходит замуж за Тартара. Елена Ландлес за Криспаркла, а Эдвин  и
мистер Грюджиус смотрят на это с одобрением,  хотя  Эдвин  не  без  грусти".
Опрокинуть тщательно разработанный план, и  в  конце  концов  отвести  герою
столь незначительную роль - право же, это недостойно Диккенса.
     Сила Проктора  в  анализе  -  он  подробно  рассматривает  и  остроумно
мотивирует поведение Джаспера. Но, доказав, что все его действия осмысленны,
он тут же принимается доказывать, что все они ни к  чему  не  ведут.  Лучшая
часть его статьи - это превосходный разбор самых важных в сюжетном отношении
и наиболее хитро построенных глав - той, в которой Джаспер  разговаривает  с
Сапси и Дердлсом и разглядывает ключи  от  склепов,  и  той,  в  которой  он
предпринимает вместе с Дердлсом "странную экспедицию" в соборные подземелья.
Тут Проктор на высоте: он отмечает все сколько-нибудь существенные  факты  и
все выводы, которые надлежит сделать из  этих  фактов.  Астрономические  его
познания тоже пригодились: он показывает нам, как  Джаспер  мог  рассчитать,
что ночь, избранная им для преступления, будет безлунной, и стало быть,  ему
тем более важно уметь отличить нужный ключ в темноте по тяжести и по  звуку.
Проктор опять-таки превосходно объясняет связь  между  сновидениями  Дердлса
(когда тот спит в подземелье, опоенный Джаспером)  и  подлинными  действиями
Джаспера: "Джаспер взял у спящего  каменщика  ключи,  испытал  их  на  звук,
выбрал тот, который ему был нужен (ключ от склепа миссис Сапси), и вышел  из
подземелья, дверь которого, как подчеркивает автор, они заперли, входя.  Что
делал Джаспер в долгие  часы  своего  отсутствия,  -  неясно.  У  него  было
достаточно времени, чтобы зайти с этим наиважнейшим ключом к  себе  домой  -
под покровом ночи его никто бы не заметил. У него было  достаточно  времени,
чтобы отомкнуть  склеп  и  перенести  туда  некоторое  количество  негашеной
извести из кучи у ворот. Чем он действительно занимался  в  этот  промежуток
времени, было бы объяснено в дальнейших главах".
     И вместе с тем Проктор, как ни странно, мало придает  значения  кольцу,
которое Эдвин должен был передать Розе. Ради  поддержания  своей  теории  он
вынужден  игнорировать  самую  важную  улику,  оставленную  преступником.  И
Проктор попросту отмахивается от нее, утверждая, что кольцо, с его  "роковой
силой  держать  и  влечь",  это  всего-навсего  один   из   ложных   следов,
разбросанных Диккенсом в романе. Весьма беспомощное уклонение  от  серьезной
трудности! Если Диккенс с такой торжественностью ввел  это  кольцо  в  роман
только для того, чтобы "сбить читателя со следа", а не  для  того,  чтобы  в
дальнейшем использовать эту выразительную деталь,  значит  Диккенс  поистине
был плохой писатель.
     Равным образом Проктор ошибается, когда заявляет,  что  Эдвин  Друд  не
принадлежит к числу тех действующих лиц, которых  автор  мог  бы  обречь  на
смерть. Это чистейшее заблуждение: на самом деле, Эдвин Друд  очень  бледный
персонаж. Он не вызывает эмоций. Мы очень  мало  о  нем  знаем.  Его  судьба
интересна только в силу своей  таинственности,  а  не  потому,  что  мы  его
жалеем. Он почти бесцветен, а то немногое, что о нем рассказано, не служит к
его выгоде: он полон самомнения, доверчив до глупости,  легко  раздражается.
"Его самовлюбленность, - говорит Ланг, - делает его  крайне  несимпатичным".
Он, безусловно, не принадлежит к числу тех действующих  лиц,  которых  автор
или читатели захотели бы сохранить.
     Наконец, Проктор не прав в своих  выводах  относительно  Дэчери  и  его
разговора со старухой; тут  он  даже  сам  себе  противоречит.  Вообще,  его
остроумная статья вызывает подозрение, что свою теорию он создал раньше, чем
хорошенько ознакомился с фактами, изложенными в романе, и затем подгонял  их
к уже готовой схеме.
     Предположения  Форстера  кажутся  мне  гораздо  более  правдоподобными;
они-то и намечают путь, по которому надо идти. Основой фабулы,  говорит  он,
"было убийство племянника его дядей" - а не только покушение на убийство.  И
в конце романа мы  увидели  бы  убийцу  в  камере  для  осужденных,  где  он
пересматривает всю свою жизнь, исповедуется в своем преступлении и  признает
его ненужность. А раскрытие преступления должно было совершиться  с  помощью
кольца. Все это вполне согласуется с теорией,  которую  мы  намерены  теперь
изложить и которая логически вытекает из одного очень простого  соображения,
а  именно,  что  не  стал  бы  Диккенс  так  подробно  расписывать   замысел
преступления и накапливать столько неотразимых улик против преступника, если
бы в конце концов оказалось, что преступления не было и  все  эти  улики  не
нужны.

       ГЛАВА IV - Вторая тайна: "Мистер Дэчери" -

     Итак, можно считать, что Эдвин Друд погиб. Убийство  было  задумано,  и
убийство совершилось. Таков  был  первоначальный  замысел  Диккенса,  и  все
описанное в первых главах показывает, что он от него не отказался.
     Убийца - Джон Джаспер. Мы можем проследить все его  приготовления,  все
принятые им меры, все его расчеты вплоть до того  момента,  когда  удар  был
нанесен.  И  мы  так  хорошо  знаем  план,   разработанный   этим   артистом
преступления, мы так ясно ощущаем его непоколебимую злую волю, что как будто
своими глазами видим то, что  произошло  в  эту  бурную  полночь,  во  время
разгула стихий.
     В мыслях своих Джаспер совершал убийство еще задолго до того,  как  оно
реально осуществилось. "Что случилось? Кто это  сделал?"  -  восклицает  он,
пробуждаясь от населенного страшными видениями  сна  (глава  X).  О  том  же
говорят его полубредовые признания в притоне  для  курильщиков  опиума,  уже
после преступления: "Сто тысяч раз я это проделывал здесь, в этой комнате...
Да, это было мне приятно!.. Я делал это так часто и так подолгу, что,  когда
оно совершилось на самом деле, его словно и делать не стоило, все  кончилось
так быстро!" (глава XXIII). К тому же заключению приводят нас записи  в  его
дневнике, которые он читает мистеру Криспарклу. Они начинаются с  упоминания
о терзающих его "недобрых предчувствиях", о  "болезненном  страхе  за  моего
дорогого мальчика"; и, конечно, эти неосязаемые предчувствия оправдались,  о
чем позаботился сам Джаспер: "Мой бедный мальчик убит".
     Но Диккенсу для его  собственных  авторских  целей  нужно  было,  чтобы
оставалось сомнение; и он заманивает в ловушку  непроницательного  читателя,
подчеркивая в дальнейших главах, что "никаких следов Эдвина  Друда  не  было
обнаружено", "не было доказательств, что исчезнувший юноша убит". Это верно.
Но,  припомнив  разработанный  Джаспером  план,  нетрудно  догадаться,   что
доказательств нет именно потому, что  Эдвин  Друд  убит.  Его  тело  сожжено
негашеной известью. И дерзкое поведение Джаспера, его  небоязнь  подозрений,
его уверенность в том, что, сколько  бы  ни  искали,  все  равно  ничего  не
найдут, как раз и доказывает, что он осуществил свой план. И потому  именно,
что улики все уничтожены, понадобилось это  кольцо,  единственная  улика,  о
которой Джаспер  не  знал  и  которой  не  предусмотрел.  Это  та  ничтожная
случайность, которая повернет судьбу.
     В главе XVI Диккенс рассматривает обвинение против Невила  Ландлеса,  и
мы сразу видим, что оно слабо, искусственно и неубедительно. В главе  XX  он
говорит о предположительном обвинении Джаспера, по при этом разбирает доводы
не за, а против его виновности.  Это  еще  одна  авторская  уловка,  попытка
навести нас, если возможно, на ложный след. Роза  подозревает  Джаспера.  На
каком основании? Могла ли любовь к ней подвигнуть его на убийство? Да,  если
эта любовь так безумна, как говорит сам  Джаспер,  если  это  всепоглощающая
страсть. И затем от лица Розы излагается рассуждение, нарочитое, конечно, но
довольно убедительное: "Исчезновение Эдвина он упорно  называл  убийством...
Если он боялся  раскрытия  преступления,  разве  ему  не  было  бы  выгоднее
поддерживать версию о добровольном исчезновении?"  Диккенс,  стремясь  сбить
нас со следа, разумеется,  не  объясняет,  что  открыто  обвинить  Невила  в
убийстве для Джаспера  гораздо  безопаснее,  чем  допускать,  чтобы  в  умах
окружающих зародились какие-либо сомнения, что. конечно, произошло бы,  если
бы ситуация оставалась неясной. Тогда подозрение могло  бы  в  любую  минуту
обратиться на него самого, а  так  он  его  заранее  отвел.  Короче  говоря,
Джаспер поступает именно так, как на его месте поступил бы всякий  хитрый  и
дальновидный преступник.
     Друд  исчез,  его  никогда  не  найдут,  остается  вопрос:   будет   ли
когда-нибудь раскрыта тайна, замкнутая в сердце виновника?
     Тут мы подходим к главному узлу интриги. После  того  как  преступление
совершилось, после того как Невил  был  сперва  обвинен,  потом  отпущен  за
недостатком улик и уехал в Лондон, "в Клойстергэме  появилось  новое  лицо".
Когда именно, точно не указано, во всяком  случае  через  несколько  месяцев
после описанного выше и столь богатого событиями  рождества  -  по-видимому,
летом. Незнакомец сообщает, что его зовут Дэчери, Дик Дэчери. Он объявляет о
своем намерении пожить в Клойстергэме месяц-другой, "а может быть  и  совсем
тут обосноваться". Он снимает комнаты у главного жезлоносца, мистера Топа, в
домике над воротами, как раз напротив квартиры Джаспера. Кто же  такой  этот
Дэчери? Это и есть настоящая тайна. Это  та  неожиданность,  которую  припас
Диккенс для читателей, которую он подготовлял  с  самого  начала.  И  о  его
искусстве  свидетельствует  именно  то,  что  до  сих   пор   критики   либо
преуменьшали значение этого эпизода, либо вовсе оставляли его без внимания.
     Тут прежде всего нужно ознакомиться со стилем и методом Диккенса, с его
обычными приемами для достижения драматического эффекта. С  другой  стороны,
хотя манера автора и неотделима от его личности,  нужно  учитывать,  что  он
может сознательно кое-что в ней изменить, что он может  стремиться  избежать
повторений. В "Эдвине Друде" Диккенс так подобрал все детали, что не  только
все они значимы, по ни одна не случайна; каждая  служит  определенной  пели,
каждая имеет  точное  место  в  окончательном  плане.  Чем  чаще  читаешь  и
анализируешь этот роман, тем это становится очевиднее.
     Диккенс считал, что его тайна не  поддается  разгадке.  Поэтому  всякий
раз, как он наводит  нас  на  разгадку,  подсовывает  нам  решение,  силится
разъяснить темную фразу или непонятный  факт,  читателю  надлежит  проявлять
скептицизм. Диккенс заранее рассчитал -  и  не  ошибся  в  расчетах,  -  что
всякий, кто усомнится в гибели Эдвина Друда, немедленно придет к выводу, что
Дэчери и есть исчезнувший юноша.  Самая  очевидность  такой  догадки  должна
послужить  нам  предостережением;  самая  простота  этого  решения  вызывает
вопрос: "Что уж это за особенная тайна?"
     Нужно внимательнее проследить все  подробности  интриги,  все  поступки
действующих лиц. Решить, кто такой Дэчери  можно  только  путем  исключения;
нужно, чтобы мы могли сказать: "Дэчери -  это  такой-то,  потому  что  никто
другой им быть не может". А затем нужно посмотреть,  могло  ли  данное  лицо
сыграть такую роль и были ли у него на то причины. Затем удостовериться, что
и сам Диккенс - втайне, но уверенной рукой - наметил это лицо,  снабдил  его
нужными  чертами  и  достаточными  побудительными  мотивами.   И,   наконец,
приглядеться, не отводил ли он нарочно внимание от этого лица на  протяжении
всего романа, так, чтобы конечное решение было действительно неожиданным.  А
воображать, будто Диком Дэчери может оказаться  из  всех  п