го чтобы сделать себе из них бусы для  украшения
своей юности; возможно даже, что  две  или  три  были  замурованы  живыми  в
стенных нишах или под каменным выступом фронтона  за  то,  что  в  их  жилах
бродила еще та самая закваска, с помощью  которой  хлопотливая  Мать-Природа
доныне поддерживает жизнь на земле, - все это возможно,  но  кому  до  этого
дело? Разве только привидениям (если таковые здесь водятся), а в полугодовых
балансах  мисс  Твинклтон  мы  не  найдем   упоминания   об   этих   древних
обитательницах ее дома, ибо их нельзя включить ни в одну статью дохода -  ни
как полных пансионерок, ни как приходящих. И у той дамы, что за скромную  (а
точнее сказать, мизерную) плату просвещает воспитанниц по  части  поэзии,  в
списке избранных стихотворений нет ни одного,  в  котором  затрагивалась  бы
столь бесприбыльная тема.
     Известно, что у человека, который часто напивался пьян или неоднократно
подвергался гипнозу, возникают  в  конце  концов  два  разных  сознания,  не
сообщающихся между собой, - как если бы каждое существовало отдельно и  было
непрерывным, а не сменялось  по  временам  другим  (так,  например,  если  я
спрятал часы, когда был пьян, в трезвом виде я не знаю, где они спрятаны,  и
узнаю, только когда опять напьюсь); так и жизнь мисс Твинклтон протекает как
бы в двух раздельных планах или двух фазах существования. Каждый вечер,  как
только молодые девицы отойдут  ко  сну,  мисс  Твинклтон  подкручивает  свои
локоны, слегка подводит глаза и превращается в совсем другую мисс Твинклтон,
гораздо более легкомысленную и совершенно незнакомую ее пансионеркам. Каждый
вечер, в один и тот же час, мисс Твинклтон возобновляет прерванную  накануне
беседу, посвященную местным любовным историям (о коих  днем  мисс  Твинклтон
даже не подозревает) и воспоминаниям об одном счастливом  лете,  проведенном
мисс Твинклтон на курорте Тенбридж Уэллс, - именно о том лете,  когда  некий
безупречный  джентльмен  (которого  мисс  Твинклтон  в  этой   фазе   своего
существования сострадательно  именует  -  "этот  безумец,  мистер  Портерс")
поверг к ее ногам свое сердце  (опять-таки  факт,  о  котором  дневная  мисс
Твинклтон имеет не больше понятия, чем гранитная колонна). Собеседницей мисс
Твинклтон в обеих фазах ее существования является некая миссис Тишер - вдова
с вкрадчивыми манерами и  приглушенным  голосом,  с  наклонностью  испускать
вздохи и жаловаться на боли в пояснице; эта почтенная дама,  сумевшая  равно
приспособиться как к дневной, так и к ночной мисс Твинклтон, занимает  в  ее
пансионе должность кастелянши, но старается  внушить  молодым  девицам,  что
знавала лучшие дни. Вероятно, эти туманные намеки и породили  господствующее
среди служанок и передаваемое ими из уст  в  уста  убеждение,  что  покойный
мистер Тишер был парикмахером.
     В пансионе есть  общая  любимица  -  мисс  Роза  Буттон,  которую  все,
конечно, зовут Розовый  Бутон  -  очень  хорошенькая,  очень  юная  и  очень
своенравная. Молодые девицы питают к ней живейший интерес, ибо им  известно,
что по воле родителей, должным образом записанной в завещании, для  нее  уже
избран супруг, и опекун Розы обязан, так сказать, из рук в руки передать  ее
этому  будущему  супругу,  когда  тот  достигнет  совершеннолетия.  Подобные
романтические  настроения  среди  воспитанниц  не  встречают  сочувствия  со
стороны мисс Твинклтон в дневной фазе ее существования, и  она  уже  не  раз
пыталась их умерить, сокрушенно покачивая головой  за  спиной  мисс  Розы  -
очень хорошенькой стройной спинкой -  и  всем  своим  видом  показывая,  что
глубоко сожалеет о печальной  участи  обреченной  жертвы.  Но  результат  ее
поучений всегда был столь ничтожен  -  быть  может,  незримое  вмешательство
"этого безумца, мистера Портерса" лишало их убежденности, -  что  вечером  в
спальнях девицы единодушно постановляли: "До чего же  противная  притворяшка
эта старая мисс Твинклтон!"
     Всякий раз как этот  предназначенный  супруг  наносит  очередной  визит
Розовому Бутончику, вся Женская Обитель приходит в волнение. (Девицы  твердо
убеждены, что он по закону имеет неоспоримое право на свидания  с  Розой,  и
если бы  мисс  Твинклтон  вздумала  ему  препятствовать,  ее  бы  немедленно
арестовали и выслали в колонии.) В тот  час,  когда  ожидают  его  звонка  у
ворот, и тем более в ту минуту, когда звонок раздается, все молодые  девицы,
которые могут под каким-нибудь предлогом выглянуть в окошко,  уже  висят  на
подоконниках; а те, которые играют на фортепиано, сбиваются с  такта;  а  на
уроке французского языка штрафной значок "за невнимание" переходит из рук  в
руки, словно круговая чаша во время пирушки.
     На  другой  день  после  того  как  в  домике  над  соборными  воротами
происходил описанный выше обед с двумя участниками, у дверей Женской Обители
раздается звонок, как всегда порождая внутри смятение.
     - Мистер Эдвин Друд к мисс Розе, - докладывает старшая горничная.  Мисс
Твинклтон, приняв назидательно-скорбный вид, обращается  к  юной  жертве  со
словами: "Вы  можете  сойти  вниз,  дорогая".  Мисс  Буттон  направляется  к
лестнице, провожаемая горящими любопытством взглядами.
     Мистер Эдвин Друд дожидается в собственной гостиной мисс Твинклтон. Это
уютная комнатка, в которой ничто не говорит о науке,  кроме  двух  глобусов,
один из коих изображает землю, а другой - небесный свод.  Эти  выразительные
приборы должны внушать родителям и опекунам убеждение,  что  мисс  Твинклтон
даже в часы отдыха готова  в  любой  момент  превратиться  в  некое  подобие
Вечного Жида и блуждать по земному шару или возноситься в небеса  в  поисках
полезных знаний для своих воспитанниц.
     Младшая горничная, недавно поступившая  на  место  и  еще  не  видавшая
молодого джентльмена,  с  которым  помолвлена  мисс  Роза,  пытается  теперь
ознакомиться с ним сквозь щелку неплотно притворенной двери. Заслышав  шаги,
она отскакивает с виноватым видом и торопливо сбегает по черной лестнице как
раз в ту минуту, когда прелестное видение с наброшенным на  голову  шелковым
фартучком проскальзывает в гостиную.
     - Господи, как глупо! - произносит видение, останавливаясь  и  отступая
на шаг назад. - Пожалуйста, не делай этого, Эдди!
     - Не делать чего, Роза?
     - Не подходи ко мне близко. Это так нелепо!
     - Что нелепо, Роза?
     - Все! Нелепо, что я обручена чуть не с колыбели; нелепо, что девицы  и
служанки всюду шнырят за мной, словно мыши под обоями; а всего нелепей,  что
ты пришел!
     Судя по голосу, видение в эту минуту держит пальчик во рту.
     - Ты что-то не очень любезно встречаешь меня, Киска!
     - Подожди минутку, я буду любезней, только сейчас еще не могу.  Как  ты
себя чувствуешь? (Это сказано очень сухо.)
     - Я лишен возможности ответить, что всегда чувствую себя хорошо,  когда
тебя вижу, поскольку в данную минуту я тебя не вижу.
     В  ответ  на  этот  вторичный  упрек  из-под  фартучка   на   мгновение
выглядывает блестящий черный глаз с капризно насупленной бровкой, но он  тут
же скрывается, и безликое видение восклицает:
     - Ах, боже мой, ты остригся! Половину волос отрезал!
     - Кажется, я бы лучше сделал, если бы голову себе  отрезал,  -  говорит
Эдвин, ероша помянутые волосы, с досадливым взглядом в  сторону  зеркала,  и
нетерпеливо топает ногой. - Что мне, уйти?
     - Нет, пока еще не надо, Эдди. А то девицы станут спрашивать, почему ты
ушел.
     - Слушай, Роза, скажи, наконец, - намерена ты снять эту тряпку со своей
взбалмошной головки и поздороваться со мной как следует?
     Фартучек падает, из-под него  появляется  на  свет  прелестное  детское
личико, и обладательница его говорит:
     - Здравствуй, Эдди, как поживаешь? Ну? Кажется, это достаточно любезно?
Дай я пожму тебе руку. А поцеловать не  могу,  потому  что  у  меня  во  рту
леденец.
     - Ты совсем не рада меня видеть, Киска?
     - Ах нет, я ужасно рада. Пойди скорее сядь - мисс Твинклтон!
     Эта почтенная дама имеет обычай во время  свиданий  жениха  с  невестой
через каждые три минуты наведываться в гостиную, либо собственной  персоной,
либо в лице миссис Тишер: совершая эти жертвоприношения на алтарь  Приличий,
она всегда делает вид, что ищет какую-то забытую здесь вещь. На сей раз  она
грациозно проплывает взад и вперед по гостиной, роняя на ходу:
     - Здравствуйте, мистер Друд. Очень приятно. Извините  за  беспокойство.
А, вот где мой пинцет. Благодарю вас.
     - Я получила вчера перчатки, Эдди. Они мне  очень  понравились.  Просто
душки!
     - Ну и то хорошо, -  смягчаясь,  но  еще  несколько  ворчливо  отвечает
жених. - Я человек скромный и благодарен за малейшее  поощрение.  А  как  ты
провела свой день рождения, Киска?
     - Чудно! Все мне что-нибудь дарили. И у нас было  угощение.  А  вечером
бал.
     -  Вот  как.  Угощение,  а  вечером  бал.  И  ты  не  огорчалась   моим
отсутствием? Тебе и без меня было весело?
     - Ах, очень! - с наивной непосредственностью восклицает Роза;  ей  и  в
голову не приходит хотя бы из вежливости выразить сожаление.
     - Гм! А какое было угощение?
     - Пирожное, апельсины, желе и креветки.
     - А кавалеры были на балу?
     - Мы, разумеется, танцевали друг с дружкой, сэр.  Но  некоторые  девицы
изображали своих братьев. Ах, как было смешно!
     - А кто-нибудь изображал...
     - Тебя? Ну, конечно! - Роза звонко хохочет. - Уж об этом-то они  раньше
всего подумали!
     - Надеюсь, она хорошо играла свою роль, - с некоторым сомнением говорит
Эдвин.
     - Чудно! Замечательно! Я, конечно, ни за  что  не  хотела  танцевать  с
тобой.
     Эдвин отказывается понять неизбежность этого  факта  и  спрашивает,  не
будет ли Роза так добра объяснить, почему?
     - Ну, потому что ты мне ужас как надоел, - быстро  отвечает  Роза,  но,
видя выражение обиды на его лице, тотчас умиротворяюще  добавляет:  -  Эдди,
милый, я ведь тебе тоже ужас как надоела.
     - Разве я когда-нибудь это говорил?
     - Говорил! Нет, ты никогда не говорил, только показывал.  Ах,  как  она
хорошо это изобразила!  -  восклицает  Роза,  снова  приходя  в  восторг  от
сценических талантов своего поддельного жениха.
     - Насколько я понимаю, эта девица  большая  нахалка,  -  говорит  Эдвин
Друд. - Итак, Киска, ты в последний раз встречала свой день рождения в  этом
старом доме.
     - Ах!.. Да!.. - со вздохом откликается Роза и, сложив ручки  и  потупив
глаза, грустно покачивает головой.
     - Ты как будто об этом жалеешь, Роза?
     - А мне и правда жаль... Жаль этот бедный старый дом... Мне все кажется
- он будет скучать по мне, когда я уеду так далеко... такая молодая...
     - Роза! Так, может, нам отставить все это  дело?  Она  кидает  на  него
быстрый, проницательный взгляд;  потом  снова  качает  головой,  вздыхает  и
потупляет глаза.
     - Как это понимать, Киска? Что мы оба должны смириться?
     Она опять кивает, молчит минуту и вдруг выпаливает:
     - Ты же сам знаешь, Эдди, что мы должны  пожениться  и  свадьба  должна
быть здесь, а то девицы будут так разочарованы!
     Лицо ее жениха выражает в эту минуту не столько любовь, сколько жалость
и к ней и к себе. Потом он заставляет себя улыбнуться и говорит:
     - Хочешь, пойдем погуляем, милая Роза?
     Милая Роза не знает, хочет она  этого  или  нет;  но  вдруг  ее  личико
светлеет, утрачивая столь несвойственное ей и  потому  несколько  комическое
выражение озабоченности, и она с живостью говорит:
     - Хорошо, Эдди, пойдем! И знаешь что? Ты притворись, будто помолвлен  с
другой, а я притворюсь, будто ни с кем не  помолвлена,  тогда  мы  не  будем
ссориться.
     - Ты думаешь, это поможет, Роза?
     - Поможет, поможет, я знаю! Т-ссс! Сделай вид, что смотришь  в  окно  -
миссис Тишер!..
     Миссис Тишер, которой, по случайному совпадению, именно  в  эту  минуту
что-то  понадобилось  в  гостиной,   величаво   делает   тур   по   комнате,
сопровождаемая  зловещим  шелестом,  подобно  легендарному  призраку  старой
герцогини в шелковых юбках.
     - Надеюсь, вы здоровы, мистер  Друд,  впрочем,  незачем  и  спрашивать,
довольно посмотреть на вас. Не хотелось бы вас беспокоить, но тут был  ножик
для разрезания бумаги... Ах, вот, благодарю вас!.. - И она исчезает со своей
добычей.
     - И еще одно, пожалуйста, сделай для меня,  Эдди,  -  говорит  Роза.  -
Когда мы выйдем на улицу, я пойду по наружной стороне тротуара, а ты  иди  у
самой стены дома - прямо-таки прижмись к ней, прилипни!
     - Охотно, Роза, если это доставит тебе удовольствие. Но можно спросить,
почему?
     - Ну потому, что я не хочу, чтобы девицы тебя видели.
     - Гм! Сегодня, правда, хорошая погода, но, может быть, мне раскрыть над
собой зонтик?
     - Не говорите глупостей, сэр. - И, передернув  плечиком,  она  капризно
добавляет: - Ты сегодня не в лаковых туфлях.
     - А может быть, твои девицы этого не заметят, даже если увидят меня?  -
спрашивает Эдвин, с внезапным отвращением поглядывая на свои туфли.
     - Они все  замечают,  сэр.  И  тогда  я  знаю,  что  будет.  Сейчас  же
какая-нибудь постарается меня уколоть - они ведь очень  дерзкие!  -  скажет,
что ни за что не обручилась бы с человеком, который не носит лаковых туфель.
Берегись! Мисс Твинклтон. Я сейчас попрошу у нее разрешения.
     Голос этой тактичной дамы уже слышен в коридоре, где она  непринужденно
светским тоном осведомляется у несуществующего собеседника:  "Ах  да?  Вы  в
самом деле видели мою перламутровую коробочку для пуговиц на рабочем столике
в моей гостиной?"
     Она милостиво дает разрешение на прогулку, и юная пара покидает Женскую
Обитель, приняв все необходимые меры для  сокрытия  от  глаз  молодых  девиц
столь существенного изъяна в обуви мистера Эдвина Друда и для восстановления
душевного спокойствия будущей миссис Эдвин Друд.
     - Куда мы пойдем, Роза? Роза отвечает:
     - Сперва в лавочку, где продают рахат-лукум.
     - Рахат что?..
     - Рахат-лукум. Это турецкие  сладости,  сэр.  Да  ты,  я  вижу,  совсем
необразованный. Какой же ты инженер, если даже этого не знаешь?
     - Почему я должен знать про какой-то рахат-лукум?
     - Потому что я его очень люблю. Ах да, я  забыла,  ты  ведь  обручен  с
другой. Ну тогда можешь не знать, ты не обязан.
     Помрачневшего Эдвина ведут в лавочку, где Роза совершает  свою  покупку
и, предложив Эдвину отведать рахат-лукума  (что  он  возмущенно  отвергает),
сама принимается с видимым наслаждением  угощаться;  предварительно  сняв  и
скатав в  комочек  пару  крохотных  розовых  перчаток,  похожих  на  розовые
лепестки, и время от времени поднося к румяным губкам свои крохотные розовые
пальчики, и облизывая сахарную пудру, попавшую на них от  соприкосновения  с
рахат-лукумом.
     - Ну, Эдди, будь же паинькой,  давай  разговаривать.  Так,  значит,  ты
обручен?
     - Значит, обручен.
     - Она хороша собой?
     - Очаровательна.
     - Высокая?
     - Очень высокая. (Роза маленького роста.)
     - Ага, значит, долговязая, как  цапля,  -  кротким  голоском  вставляет
Роза.
     - Извините, ничего подобного. - Дух противоречия пробуждается в Эдвине.
- Она то, что называется видная женщина. Тип классической красоты.
     - С большим носом? - невозмутимо уточняет Роза.
     - Да уж, конечно, не с маленьким, -  следует  быстрый  ответ.  (У  Розы
носик совсем крохотный.)
     - Ну да, длинный бледный нос с красной шишечкой на конце.  Знаю  я  эти
носы, - говорит Роза, удовлетворенно кивая и продолжая безмятежно лакомиться
рахат-лукумом.
     - Нет, ты не знаешь этих носов, - возражает ее собеседник  с  некоторым
жаром. - У нее нос совсем не такой.
     - Он не бледный?
     - Нет. -  В  голосе  Эдвина  звучит  твердое  намерение  ни  с  чем  не
соглашаться.
     - Значит, красный? Фу, я не люблю красных носов. Правда, она может  его
припудрить.
     - Она никогда не пудрится. - Эдвин все более разгорячается.
     - Никогда не пудрится? Вот глупая!  Скажи,  она  и  во  всем  такая  же
глупая?
     - Нет. Ни в чем.
     После молчания, во время которого лукавый черный глазок  искоса  следит
за Эдвином, Роза говорит:
     - И эта примерная девица, конечно, очень  довольна,  что  ее  увезут  в
Египет? Да, Эдди?
     - Она проявляет разумный интерес к достижениям инженерного искусства, в
особенности когда оно призвано в корне перестроить  всю  жизнь  малоразвитой
страны.
     - Да неужели! - Роза пожимает плечиками со смешком, выражающим  крайнее
изумление.
     - Скажи, пожалуйста, Роза, - осведомляется Эдвин, величественно опуская
взор к воздушной фигурке, скользящей рядом с ним, -  скажи,  пожалуйста,  ты
имеешь какие-нибудь возражения против того, что она питает подобный интерес?
     - Возражения? Милый мой Эдди! Но ведь она же наверно ненавидит котлы  и
всякое такое?
     - Она не такая идиотка, чтобы ненавидеть котлы, за это я ручаюсь, - уже
с сердцем отвечает Эдвин. - Что же касается ее взглядов на  "всякое  такое",
то тут я ничего не могу сказать, так как не понимаю, что это значит.
     - Ну там... арабы, турки, феллахи .. она их ненавидит, да?
     - Нет. Даже и не думает.
     - Ну, а пирамиды? Уж их-то она наверняка ненавидит? Сознайся, Эдди!
     - Не понимаю, почему она должна быть такой маленькой... нет, большой  -
дурочкой и ненавидеть пирамиды?
     - Ох, ты бы послушал, как мисс  Твинклтон  про  них  долдонит,  -  Роза
кивает головкой, по-прежнему с упоением  смакуя  осыпанные  сахарной  пудрой
липкие комочки, - тогда бы ты не спрашивал! А что в них интересного,  просто
старые кладбища! Всякие там Изиды и  абсиды,  Аммоны  и  фараоны!  Кому  они
нужны? А то еще был там Бельцони *,  или  как  его  звали,  -  его  за  ноги
вытащили из пирамиды, где он чуть не задохся от пыли и летучих мышей. У  нас
все девицы говорят, так ему и надо, и пусть бы ему было еще  хуже,  и  жаль,
что он совсем там не удушился!
     Юноша и девушка скучливо бродят по аллеям в ограде собора  -  они  идут
рядом,  но  уже  не  под  руку,  -  и  время  от  времени  то  он,  то   она
останавливается и рассеянно ворошит ногой опавшие листья.
     - Ну! - говорит Эдвин после долгого молчания. - Как  всегда.  Ничего  у
нас с тобой не получается, Роза.
     Роза вскидывает головку и говорит, что и не хочет, чтобы получалось.
     - А вот эта уж нехорошо, Роза, особенно если принять во внимание...
     - Что принять во внимание?
     - Если я скажу, ты опять рассердишься.
     - Я вовсе не сердилась, это ты сердился. Не будь несправедливым, Эдди!
     - Несправедливым! Я! Это мне нравится!
     - Ну, а мне это не нравится, и я  так  прямо  тебе  и  говорю.  -  Роза
обиженно надувает губки.
     - Но послушай, Роза,  рассуди  сама!  Ты  только  что  пренебрежительно
отзывалась о моей профессии, о моем месте назначения...
     - А ты разве собираешься захорониться в пирамидах? -  перебивает  Роза,
удивленно выгибая свои тонкие брови. -  Ты  мне  никогда  не  говорил.  Если
собираешься, надо было меня предупредить. Я не могу знать твоих намерений.
     - Ну полно, Роза, ты же отлично понимаешь, что я хотел сказать.
     - А в таком случае, зачем ты приплел сюда  свою  противную  красноносую
великаншу? И она будет, будет, будет пудрить себе нос! -  запальчиво  кричит
Роза в комической вспышке упрямства.
     - Почему-то в наших спорах я всегда оказываюсь  неправым,  -  смиряясь,
говорит со вздохом Эдвин.
     - А как ты можешь оказаться правым, если ты всегда не прав?  А  что  до
этого Бельцони, так он, кажется, уже умер - надеюсь, во всяком  случае,  что
умер, - и я не понимаю, какая тебе обида в том, что его тащили за ноги и что
он задохся?
     - Пожалуй, нам уже пора возвращаться, Роза. Не очень приятная  вышла  у
нас прогулка, а?
     - Приятная?.. Ужасная, отвратительная! И если я,  как  только  вернусь,
сейчас же убегу наверх и буду плакать, плакать, плакать, так что и  на  урок
танцев не