раздумывала над  тем,  как
бы заработать еще что-нибудь сверх  трех  долларов  в  неделю  за  уборку,
одобрила идею Басса.
   - Это верно, - сказала она. - Я спрошу в отеле.
   Однако, когда они пришли в отель, удобный случай представился не сразу.
Только под вечер судьба им улыбнулась: старшая горничная велела вымыть пол
перед портье. Это важное должностное лицо  явно  к  ним  благоволило.  Ему
пришлась по душе добрая,  озабоченная  мать  и  хорошенькая  дочка.  И  он
благосклонно выслушал миссис Герхардт, когда  она  осмелилась  задать  ему
вопрос, который весь день не выходил у нее из головы:
   - Может, кто из ваших постояльцев согласится давать мне белье в стирку?
Я была бы так благодарна...
   Портье  посмотрел  на  нее  и  снова  прочел  на  этом  невеселом  лице
безысходную нужду.
   - Посмотрим, - ответил он  и  тотчас  подумал  о  сенаторе  Брэндере  и
генерале Гопкинсе.  Оба  они  люди  отзывчивые  и  охотно  помогут  бедной
женщине. - Подымитесь наверх к сенатору Брэндеру. В двадцать второй номер.
Вот, - портье записал номер на бумажке, - пойдите и скажите, что это я вас
прислал.
   Миссис Герхардт дрожащей рукой  взяла  бумажку.  Ее  глаза  были  полны
благодарности, которую она не умела выразить словами.
   - Ничего, ничего, - сказал  портье,  заметив  ее  волнение.  -  Пойдите
сейчас же. Он как раз у себя.
   Осторожно и почтительно постучала  миссис  Герхардт  в  дверь  двадцать
второго номера; Дженни молча стояла рядом.
   Через минуту дверь открылась,  и  на  пороге  ярко  освещенной  комнаты
появился сенатор. Он  был  в  изящном  смокинге  и  выглядел  моложе,  чем
показалось им при первой встрече.
   - Чем могу служить, сударыня? - спросил он миссис Герхардт, сразу узнав
обеих.
   Мать совсем смешалась и ответила не сразу.
   - Мы хотели спросить... может, вам надо постирать белье?
   - Постирать? - переспросил он удивительно звучным голосом. -  Постирать
белье? Ну, войдите. Сейчас посмотрим.
   Он учтиво посторонился, пропуская их, и закрыл дверь.
   - Сейчас посмотрим, -  повторил  он,  выдвигая  один  за  другим  ящики
солидного шифоньера орехового дерева.
   Дженни с любопытством оглядывала комнату. Никогда  еще  она  не  видела
такого множества безделушек и красивых вещиц, как здесь - на камине  и  на
туалетном столике. Мягкое кресло и рядом лампа под  зеленым  абажуром,  на
полу толстый пушистый ковер, несколько  маленьких  ковриков,  разбросанных
там и сям, - во всем такое богатство, такая роскошь!
   - Присядьте, вот стулья, - любезно сказал  сенатор,  уходя  в  соседнюю
комнату.
   Преисполненные пугливой  почтительности,  мать  и  дочь  из  вежливости
остались стоять, но сенатор, покончив с  поисками,  повторил  приглашение.
Они смущенно и неловко сели.
   - Это ваша дочь? - спросил он миссис Герхардт, улыбаясь Дженни.
   - Да, сэр, - ответила мать. - Старшая.
   - А муж у вас жив? - расспрашивал он далее. - Как ваша фамилия? Где  вы
живете?
   Миссис Герхардт покорно отвечала на все вопросы.
   - Сколько у вас детей? - продолжал он.
   - Шестеро, - ответила миссис Герхардт.
   - Семья не маленькая, что и говорить. Вы, без сомнения, выполнили  свой
долг перед страной.
   - Да, сэр, - ответила миссис Герхардт, тронутая его вниманием.
   - Так вы говорите, это ваша старшая дочь?
   - Да, сэр.
   - А чем занимается ваш муж?
   - Он стеклодув. Но только он сейчас хворает.
   Они беседовали, а Дженни слушала, и большие голубые  глаза  ее  глядели
удивленно и пытливо. Всякий раз, как сенатор смотрел на нее,  он  встречал
такой простодушный, невинный взгляд, такую чудесную улыбку, что ему трудно
было отвести глаза.
   - Да, - сказал он сочувственно, - все это очень печально.  У  меня  тут
набралось немного белья, вы его выстирайте, пожалуйста. А на  той  неделе,
вероятно, будет еще.
   Он сложил белье в небольшой, красиво вышитый синий мешок.
   - В какой день вам его принести? - спросила миссис Герхардт.
   - Все равно, - рассеянно ответил сенатор. - В любой день на той неделе.
   Она скромно поблагодарила его и собралась уходить.
   - Вот что, - сказал он, пройдя вперед и открывая перед  ними  дверь.  -
Принесите в понедельник.
   - Хорошо, сэр, - сказала миссис Герхардт. - Спасибо вам.
   Они ушли, а сенатор вновь принялся за чтение, но почему-то им  овладела
странная рассеянность.
   - Печально, - сказал он, закрывая книгу. - В  этих  людях  есть  что-то
очень трогательное.
   Образ Дженни, полной изумления и восторга, витал в комнате.
   А миссис Герхардт с дочерью снова  шли  по  мрачным  и  темным  улицам.
Неожиданная удача необычайно подбодрила их.
   - Какая у него прекрасная комната, правда? - прошептала Дженни.
   - Да, - ответила мать. - Он замечательный человек.
   - Он сенатор, да? - продолжала дочь.
   - Да.
   - Наверное, приятно быть знаменитым, - тихо сказала девушка.



2

   Духовный облик Дженни - как его описать? Эта  бедная  девушка,  которую
нужда заставила помогать матери,  стиравшей  на  сенатора,  брать  у  него
грязное белье и относить чистое, обладала чудесным мягким характером,  всю
прелесть которого не выразишь  словами.  Бывают  такие  редкие,  особенные
натуры, которые приходят в мир, не ведая зачем, и  уходят  из  жизни,  так
ничего и не поняв. Жизнь всегда, до последней  минуты,  представляется  им
бесконечно прекрасной, настоящей страной чудес, и если бы они могли только
в изумлении бродить по ней, она была бы для  них  не  хуже  рая.  Открывая
глаза, они видят вокруг совершенный мир, который им так по душе:  деревья,
цветы, море звуков и море красок. Это - их драгоценнейшее  наследство,  их
лучшее богатство. И если бы никто не остановил их словами:  "Это  мое",  -
они, сияя счастьем, могли бы без конца странствовать, по земле  с  песнью,
которую когда-нибудь услышит весь мир. Это песнь доброты.
   Но, втиснутые в клетку реального мира,  такие  люди  почти  всегда  ему
чужды. Мир гордыни и алчности косо смотрит на идеалиста,  мечтателя.  Если
мечтатель заглядится на пролетающие облака,  его  упрекнут  в  праздности.
Если он вслушивается в песни ветра, они радуют его душу, а окружающие  тем
временем  спешат  завладеть  его  имуществом.  Если  весь  так  называемый
неодушевленный мир  захватит  его,  призывая  столь  нежными  и  чарующими
голосами, что, кажется, они  не  могут  не  быть  живыми  и  разумными,  -
мечтатель гибнет во власти стихии. Действительный  мир  всегда  тянется  к
таким людям своими жадными лапами и завладевает ими.  Именно  таких  жизнь
превращает в покорных рабов.
   Такой была и Дженни в этом прозаическом мире. С детства каждый  ее  шаг
был подсказан добротой и нежностью. Когда Себастьян падал и ушибался,  это
она, преодолевая тревогу и страх за брата, помогала ему встать и приводила
к матери. Когда Джордж жаловался, что он голоден, она  отдавала  ему  свой
кусок хлеба. Долгими часами она баюкала младших братьев и сестер,  ласково
напевая и в то же время грезя о чем-то. Едва научившись ходить, она  стала
верной помощницей матери. Она мыла, чистила, стряпала, бегала  в  лавку  и
нянчила малышей. Никто никогда не слыхал от нее ни слова жалобы, хотя  она
нередко задумывалась над  своей  горькой  долей.  Она  знала,  что  многим
девочкам живется гораздо  привольнее  и  радостнее,  но  и  не  думала  им
завидовать; ей случалось в тайне грустить, и все же она пела свои песенки.
В ясные дни, когда она смотрела из окна  кухни  на  улицу,  ее  тянуло  на
простор, в зеленые луга. Красота природы, ее линии и краски, свет  и  тени
волновали девочку, как прекрасная музыка. Бывало, она  уводила  Джорджа  и
других детей в заросли орешника, в уютный, тенистый уголок,  где  струился
говорливый ручей, а вдали широко  раскинулись  поля.  Она  не  умела,  как
делают поэты, выразить словами  то,  что  чувствовала,  но  душа  ее  живо
откликалась на  всю  эту  красоту  и  радовалась  каждому  звуку,  каждому
дуновению.
   Когда издалека доносилось негромкое, нежное воркованье лесных  горлинок
- этих духов лета, - она  наклоняла  голову  и  прислушивалась,  и  полные
нежности звуки, словно серебряные капли, падали ей прямо в сердце.
   Когда солнце пригревало жарче и сквозные тени и золотые узоры  ложились
на траву, Дженни не могла налюбоваться  ими,  ее  тянуло  туда,  где  лучи
сверкали всего ярче, и, как завороженная, она уходила все дальше в  мирную
чащу леса.
   Она чувствовала всю прелесть красок. Чудесное сияние,  что  разливается
по небу в час заката, несказанно радовало и восхищало ее.
   - Хорошо бы уплыть с этими облаками, -  совсем  по-детски  сказала  она
однажды.
   Она нашла качели, которые сама природа сплела из лозы дикого винограда,
и теперь качалась на них с Мартой и Джорджем.
   - Да, если бы была такая лодка, - сказал Джордж.
   Запрокинув голову, Дженни смотрела на далекое облако -  алый  остров  в
море серебра.
   - Вот бы людям жить на таком острове, - сказала она.
   Мысленно она была уже там и легко пробегала по воздушным тропам.
   - Смотри, пчела, - объявил Джордж, показывая на летящего мимо шмеля.
   - Да, - мечтательно отозвалась Дженни, - она спешит к себе домой.
   - А разве у всех есть дом? - спросила Марта.
   - Почти у всех, - ответила Дженни.
   - И у птиц? - спросил Джордж.
   - Да, - сказала Дженни, всем существом чувствуя поэзию этой мысли, -  и
у птиц есть дом.
   - И у пчел? - настаивала Марта.
   - Да, и у пчел.
   - И у собак? - спросил  Джордж,  увидев  невдалеке  на  дороге  одиноко
бредущего пса.
   - Ну, конечно, - сказала Дженни. - Разве ты не знаешь, что у собак есть
дом?
   - А у комаров? - приставал мальчик, заметив комариный хоровод, вьющийся
в прозрачных сумерках.
   - Да, - сказала она, сама наполовину веря этому. - Слушайте!
   - Ого - недоверчиво воскликнул Джордж. - Вот бы поглядеть, какие у  них
дома.
   - Слушайте! - настойчиво повторила Дженни и подняла  руку,  призывая  к
молчанию.
   Был тот тихий час, когда вечерний звон,  как  благословение,  раздается
над гаснущим днем. Смягченные расстоянием  звуки  тихо  плыли  в  вечернем
воздухе, и сама природа словно затихла, прислушиваясь вместе с  Дженни.  В
нескольких шагах от нее прыгала по траве красногрудая  малиновка,  Жужжала
пчела,  где-то  позвякивал  колокольчик,  подозрительное  потрескивание  в
ветвях выдавало крадущуюся за орехами белку. Забыв опустить  руку,  Дженни
слушала,  пока  протяжный  звон  не  замер  в   воздухе,   и   сердце   ее
переполнилось. Тогда она поднялась.
   - О! - вырвалось у нее, и в порыве  поэтического  восторга  она  крепко
стиснула руки. В глазах ее стояли слезы.  Чудесное  море  волновавшего  ее
чувства захлестывало берега. Такова была душа Дженни.



3

   Сенатор  Джордж  Сильвестр  Брэндер  был  человек  необычного   склада.
Изворотливость  политического  дельца  своеобразно  сочеталась  в  нем   с
отзывчивостью народного представителя. Уроженец южного Огайо,  он  там  же
вырос и получил образование, если не считать двух  лет,  когда  он  изучал
право в Колумбийском университете  в  Нью-Йорке.  Он  знал  гражданское  и
уголовное право, пожалуй, не хуже любого жителя своего штата,  но  никогда
не занимался им с тем усердием, которое необходимо для выдающихся  успехов
на  адвокатском  поприще.  Он  неплохо   зарабатывал,   и   ему   не   раз
представлялась блестящая возможность заработать куда больше,  если  бы  он
пожелал пойти на сделку с совестью, но на  это  он  не  был  способен.  И,
однако, при всей своей честности  и  неподкупности,  он  под  час  не  мог
устоять перед просьбой какого-нибудь приятеля. Лишь недавно, на  последних
президентских  выборах,  он  поддержал  кандидатуру  человека,  который  -
Брэндеру  это  было  хорошо  известно  -  отнюдь  не  обладал  качествами,
необходимыми для правителя.
   Точно так же он был повинен  в  том,  что  несколько  раз  предоставлял
государственные должности людям сомнительным, а в двух или трех случаях  -
явно непорядочным. Когда его  начинали  одолевать  угрызения  совести,  он
успокаивал себя любимым присловьем: "Мало ли что в жизни бывает". Иной раз
он подолгу, одиноко просиживал в своем  кресле,  погруженный  в  невеселое
раздумье, и потом, поднимаясь, с виноватой  улыбкой  повторял  эти  слова.
Совесть его отнюдь не  молчала,  а  его  сердце  во  всяком  случае  чутко
отзывалось на все.
   Этот человек, трижды избиравшийся в законодательное собрание  штата  от
округа, в состав которого входил Колумбус, и дважды  в  сенат  Соединенных
Штатов, никогда не был женат. В юности он  серьезно  влюбился,  и  не  его
вина, что это не кончилось браком. Дама его сердца не пожелала ждать  его,
а ему тогда предстояло еще долго добиваться положения, которое дало бы ему
возможность содержать семью.
   Высокий, статный, широкоплечий, он внушал уважение одним  своим  видом.
Он пережил утраты, изведал удары судьбы, в  нем  было  что-то,  вызывающее
симпатию в людях с живым воображением. Он слыл добрым и  любезным,  а  его
коллеги по сенату считали, что он звезд с неба не хватает, но очень  милый
человек.
   Тогдашнее  пребывание  сенатора  Брэндера  в  Колумбусе  было   вызвано
необходимостью  укрепить  его  пошатнувшийся  политический   престиж.   На
последних выборах в конгресс его партии  не  повезло.  Сам  он  располагал
достаточным количеством голосов и мог вновь  быть  избран,  но  для  того,
чтобы   удержать   их   за   собой,   требовалось   немало    политической
изворотливости. Ведь есть еще честолюбцы, кроме него. Найдется с полдюжины
возможных кандидатов, и любой из  них  будет  рад  занять  его  место.  Он
отлично понимал, что сейчас от  него  требовалось.  Противникам  будет  не
так-то просто его  одолеть,  но  если  это  и  произойдет,  думалось  ему,
президент, конечно, не откажется поручить ему какой-нибудь дипломатический
пост за границей.
   Да,   сенатора   Брэндера   вполне   можно   было   назвать   человеком
преуспевающим, но при всем том он чувствовал, что в его жизни  чего-то  не
хватает. Он еще не сделал всего, что хотел. Вот ему пятьдесят два года,  у
него незапятнанная репутация почтенного, уважаемого и видного деятеля,  но
он одинок. Невольно он все снова и  снова  думал  о  том,  что  рядом  нет
никого, кому он был бы дорог.  Собственная  комната  подчас  казалась  ему
странно пустой, и он испытывал отвращение к самому себе.
   "Пятьдесят лет! - часто думал он. - И один, один, как перст..."
   В этот субботний вечер, когда  он  сидел  у  себя  в  комнате,  к  нему
тихонько постучали. Он в это время размышлял о том, сколь проходящее все в
мире - и жизнь, и слава,  и  сколь  бесплодна  с  этой  точки  зрения  его
политическая деятельность.
   "Сколько мы бьемся, чтобы завоевать какое-то положение, - думалось ему.
- А пройдет несколько лет, и как мало все это будет значить для меня!"
   Он поднялся, распахнул дверь и увидел  Дженни.  Она  предложила  матери
отнести белье, не дожидаясь понедельника, чтобы удивить сенатора быстротой
работы.
   - Заходите, - сказал Брэндер и, как и в первый раз,  любезно  пропустил
ее вперед.
   Дженни вошла, ожидая похвалы за то, что они так быстро  справились,  но
сенатор этого даже не заметил.
   - Ну, милая барышня, - сказал он, - как вы поживаете?
   - Очень хорошо, - ответила  Дженни.  -  Мы  с  мамой  решили  не  ждать
понедельника, а принести вам белье сегодня.
   - Ну, это совершенно все равно, - небрежно заметил Брэндер. -  Положите
вон там, на стуле.
   Дженни, не подумав о том, что ей еще не заплатили,  собралась  уходить,
но сенатор удержал ее.
   - Как поживает ваша матушка? - приветливо спросил он.
   - Хорошо, - просто ответила Дженни.
   - А ваша сестренка? Ей лучше?
   - Доктор говорит, что лучше, - ответила Дженни.
   - Присядьте, - продолжал сенатор. - Я хочу с вами побеседовать.
   Девушка опустилась на стоявший рядом стул. Слегка откашлявшись, сенатор
продолжал:
   - А чем больна ваша сестра?
   - У нее корь, - объяснила Дженни. - Одно время мы даже думали, что  она
уже не поправится.
   Слушая девушку, сенатор  пристально  всматривался  в  ее  лицо,  и  оно
казалось ему  необыкновенно  трогательным.  Она  так  бедно  одета  и  так
восхищается его высоким положением. В нем шевельнулся стыд за богатство  и
роскошь, в которой он жил. Что и говорить, судьба высоко вознесла его!
   - Я рад, что ей лучше, - мягко сказал он. - А сколько лет вашему отцу?
   - Пятьдесят семь.
   - Он поправляется?
   - Да, сэр, он уже встает с постели, только еще не выходит из дому.
   - Кажется, ваша матушка говорила, что по профессии он стеклодув?
   - Да, сэр.
   Брэндер хорошо знал, что местная стекольная  промышленность  переживает
кризис. Это было одним из  результатов  последней  политической  кампании.
Должно быть, положение Герхардтов действительно очень тяжелое.
   - Ваши младшие братья и сестры все ходят в школу?
   - Д-да, сэр, - с запинкой ответила Дженни. Ей  стыдно  было  сознаться,
что один из братьев бросил учение, потому что у него развалились  башмаки.
И ее мучило, что пришлось солгать.
   Сенатор на минуту задумался; потом, сообразив, что у  него  нет  больше
предлога задерживать девушку, встал и подошел  к  ней.  Вынув  из  кармана
несколько кредиток, он протянул одну Дженни.
   - Вот, возьмите, - сказал он. -  Передайте  вашей  матушке,  чтобы  она
распорядилась этим по своему усмотрению.
   Дженни в замешательстве взяла деньги: ей не пришло в голову посмотреть,
сколько ей дали. Она терялась в обществе столь замечательного человека,  в
его великолепном жилище и плохо понимала, что делает.
   - Спасибо, - сказала она. - Вы назначите нам, в какой день приходить за
бельем?
   - Да, да, - ответил он. - Приходите  по  понедельникам.  В  понедельник
вечером.
   Она вышла, и он задумчиво притворил за нею дверь. Его  интерес  к  этим
людям был не совсем обычен. Несомненно, бедность и красота - сочетание,  к
которому трудно остаться  равнодушным.  Он  уселся  в  кресло  и  предался
приятным мыслям, на которые навело его посещение Дженни. Почему бы ему  не
помочь этой семье?
   - Надо узнать, где они живут, - решил он наконец.
   В последующие недели Дженни  регулярно  приходила  за  бельем.  Сенатор
Брэндер все больше интересовался ею и  вскоре  сумел  победить  робость  и
неловкость, овладевавшие ею в его присутствии. Помогло, в  частности,  то,
что он стал называть ее просто по имени. Это началось с третьего посещения
Дженни, и потом, почти бессознательно, он стал все чаще называть ее так.
   Едва ли можно сказать, что это выходило  у  него  по-отечески  -  такое
отношение к кому-либо было очень мало ему свойственно. Но, разговаривая  с
этой  девушкой,  он  чувствовал  себя  каким-то  помолодевшим  и   нередко
спрашивал себя, неужели она не заметит и не оценит, что в нем еще  столько
юношеского.
   А Дженни совсем покорили блеск и пышность, окружавшие этого человека, и
- хотя она этого и не сознавала - сам Брэндер. Таких обаятельных людей она
еще никогда не встречала. Все, что принадлежало ему, было прекрасно,  все,
что он делал,  -  благородно,  значительно,  достойно  уважения.  Неведомо
откуда,  быть  может,  от  каких-нибудь  своих  немецких  предков,  Дженни
унаследовала способность понимать и ценить все это. Жить нужно именно так,
как живет этот человек. Особенно нравилось Дженни его великодушие.
   Восхищение сенатором отчасти передалось Дженни  от  матери,  у  которой
голос чувства всегда звучал  громче,  чем  голос  рассудка.  Когда  Дженни
принесла ей десять долларов, миссис Герхардт была вне себя от радости.
   - Я только на улице увидела, что тут столько денег, - сказала Дженни. -
Он велел отдать их тебе.
   Миссис Герхардт взяла бумажку и,  бережно  держа  ее  в  ладонях,  ясно
представила себе сенатора - его статную фигуру и любезное обхождение.
   - Что за человек! - сказала она. - Какое у него доброе сердце!
   В этот вечер и на другой день миссис Герхардт только