и говорила, что об
этом  сказочном  богаче,  о  том,  какой  он,  без  сомнения,   добрый   и
великодушный. Когда дело дошло до стирки, она терла его белье чуть  не  до
дыр, чувствуя, что, как бы она ни старалась, все будет мало. Сам  Герхардт
ни о чем не должен знать. Он человек таких строгих  правил,  что,  как  ни
велика нужда, жене было  бы  нелегко  убедить  его  взять  лишние  деньги,
которые ими не заработаны. Поэтому она ничего не сказала, а  просто  стала
покупать на эти деньги хлеб и мясо - совсем понемногу,  чтобы  неожиданное
богатство так и осталось незамеченным.
   Отношение  матери  к  сенатору  передалось  и  Дженни,  и,   бесконечно
благодарная ему, она стала разговаривать с ним проще и принужденнее. У них
установились настолько хорошие отношения, что,  заметив,  как  понравилась
Дженни маленькая кожаная  рамка  для  фотографий,  стоявшая  на  туалетном
столе, Брэндер подарил ей эту вещицу. Всякий раз, как Дженни  приходила  к
нему, он под каким-нибудь предлогом задерживал ее и скоро понял,  что  эту
юную, кроткую девушку до глубины  души  оскорбляет  нужда,  в  которой  ей
приходится жить, и что она стыдится своей бедности. Это искренне восхищало
его, и он, глядя на ее жалкое платье и изношенные башмаки, спрашивал себя,
как бы ей помочь, не обидев.
   Нередко он подумывал о том, чтобы как-нибудь вечером  пойти  за  нею  и
самому посмотреть, в каких условиях живет ее семья. Но ведь  он  как-никак
член сената Соединенных Штатов, а эти люди, должно быть, ютятся где-нибудь
на убогой окраине. И он отбросил эту мысль  благоразумие  на  время  взяло
верх, и задуманный визит был отложен.
   В начале декабря сенатор Брэндер на три недели вернулся в Вашингтон,  и
в один прекрасный день миссис Герхардт и Дженни с удивлением  узнали,  что
он уехал. Он платил им за стирку не  меньше  двух  долларов  в  неделю,  а
иногда и пять. Быть может, он  не  представлял  себе,  какую  брешь  в  их
бюджете пробьет его отъезд. Но делать было нечего, и им  пришлось  кое-как
сводить концы с концами. Сам Герхардт теперь чувствовал себя лучше; обойдя
немало фабрик в тщетных поисках работы, он обзавелся  козлами  и  пилой  и
ходил из дома в дом, предлагая напилить дров. Работы было немного, но,  не
щадя сил, он все же ухитрялся заработать два, а иногда  и  три  доллара  в
неделю. Этих денег вместе с заработком жены и тем,  что  давал  Себастьян,
хватало на хлеб - но и только.
   Наступала веселая пора рождества, и нужда казалась Герхардтам  особенно
горькой. Немцы любят справлять рождество с большой торжественностью. В эти
дни всего нагляднее проявляется сила их родительских  чувств.  Они  высоко
ценят  радости  детства  и  стараются,  чтобы  малыши  всласть  натешились
забавами и  игрушками.  Перед  рождеством,  работая  пилой,  Герхардт-отец
немало думал обо всем этом. Как бы ему хотелось  порадовать  и  побаловать
подарками маленькую Веронику - ведь она так долго была больна! Как  бы  он
хотел подарить всем детям по  паре  крепких  башмаков  и  сыновьям  теплые
шапки, а дочкам нарядные капоры. В прошлые годы  они  всегда  получали  на
рождество игрушки и сласти. Ему горько было думать, что  настанет  снежное
утро праздника, а стол не будет щедро заставлен  всем,  чего  так  хочется
детям.
   Что до миссис Герхардт, ее чувства легче вообразить, чем  описать.  Она
так болезненно переживала все это, что просто не в силах была заговорить с
мужем о близящемся роковом дне. В надежде  сэкономить  деньги  на  покупку
тонны угля и избавить злополучного Джорджа от ежедневного паломничества на
угольный склад, она ухитрилась отложить три доллара - и вот теперь  решила
потратить  эти  деньги  на  рождественские  подарки.  Герхардт-отец   тоже
потихоньку сберег два доллара,  рассчитывая  в  сочельник,  в  критическую
минуту, их выложить и хоть немного успокоить и порадовать жену.
   Но когда наступил сочельник, эти жалкие пять долларов  оказались  очень
слабым утешением. В городе царила праздничная суета.  Бакалейные  магазины
были разукрашены остролистом. Магазины игрушек  и  кондитерские  ослепляли
своим великолепием: тут было все, что только может понадобиться уважающему
себя Санта-Клаусу. И  родители  и  дети  смотрели  на  витрины  -  одни  с
тоскливым сознанием своей горькой нужды, другие - с неистовым восторгом  и
едва сдерживаемой жаждой обладать этими сокровищами.
   Герхардт не раз говорил при детях:
   - Санта-Клаус в этом году очень  беден.  Он  не  может  принести  много
подарков.
   Но, ребенка, даже самого бедного, не заставишь в это  поверить.  Всякий
раз отец видел, что, несмотря на его предупреждения, глаза детей горят все
тем же радостным ожиданием.
   Рождество приходилось на вторник, и накануне, в понедельник, в школе не
было занятий. Уходя в отель, миссис Герхардт посоветовала Джорджу  набрать
побольше  угля,  чтобы  хватило  на  завтрашний  день.  Джордж  сейчас  же
отправился в депо, взяв с собою двух младших сестер, но угля было мало, им
не скоро удалось наполнить свои корзинки, и к вечеру у них  оказался  лишь
очень скудный запас.
   - Ты ходил за углем? - первым делом спросила миссис Герхардт, когда она
в тот вечер вернулась из отеля.
   - Ходил, - ответил Джордж.
   - На завтра хватит?
   - По-моему, хватит.
   - Пойдем-ка, я посмотрю.
   И, взяв лампу, они вышли в сарай, где был сложен уголь.
   - О господи! - воскликнула миссис Герхардт. - Да тут совсем мало! Пойди
сейчас же и принеси еще.
   - Ну вот, - протянул Джордж, надув губы. - Я уже ходил,  пускай  теперь
Басс идет.
   Басс пришел с работы  ровно  в  четверть  седьмого  и  сейчас  мылся  и
одевался, собираясь в город.
   - Нет, - сказала миссис Герхардт. - Басс работал целый день. Ты  должен
пойти сам.
   - Мне неохота, - проворчал Джордж.
   - Очень хорошо, - сказала миссис Герхардт. - А если завтра нечем  будет
топить, тогда что?
   Они вернулись в дом, но самолюбие Джорджа было слишком  сильно  задето,
чтобы он мог считать вопрос решенным.
   - Басс, ты тоже иди, - еще с порога крикнул он старшему брату.
   - Куда это?
   - За углем.
   - Вот еще, - ответил Басс. - За кого ты меня принимаешь?
   - Ну, тогда и я не пойду, - упрямо тряхнув головой, сказал Джордж.
   - А почему ты сегодня не набрал угля? - резко спросил брат.  -  У  тебя
был на это целый день.
   - Да-а, я собирал, - сказал Джордж. - Только угля было очень мало.  Где
же я его возьму, раз его нет?
   - Наверное, плохо собирал, надо было постараться получше.
   - В чем дело? - спросила Дженни; она вернулась позже матери, так как по
дороге заходила в лавку, и теперь, едва переступив порог,  сразу  заметила
надутое лицо Джорджа.
   - Басс не хочет идти со мной за углем.
   - А разве ты днем ничего не набрал?
   - Набрал, да мама говорит - мало.
   - Я пойду с тобой, - сказала сестра. - Пойдешь с нами, Басс?
   - Нет, холодно ответил молодой франт; он завязывал  галстук  и  злился,
что ему мешают.
   - Да там и нет угля, - сказал Джордж. - Разве что с платформы скинем. А
когда я ходил, так и платформ с углем не было.
   - Уж наверно были! - воскликнул Басс.
   - Не было, - повторил Джордж.
   - Пожалуйста, не спорь, - сказала Дженни. - Бери корзинки и  пойдем,  а
то будет поздно.
   Другие дети, очень любившие старшую сестру, тоже собрались идти с  нею:
Вероника взяла корзиночку, Марта  и  Уильям  -  ведра,  Джордж  -  большую
корзину для белья, которую им  с  Дженни  предстояло  наполнить  и  тащить
вдвоем. И тут Басс, тронутый готовностью сестры поправить дело и  все  еще
сохранявший к ней какие-то братские чувства, предложил:
   - Вот что, Джен.  Ты  иди  с  малышами  к  Восьмой  улице  и  обожди  у
платформы. Я тоже там буду. Только, когда я подойду, чтоб никто из  вас  и
виду не подал, что вы меня знаете. Просто скажите: "Мистер, сбросьте  нам,
пожалуйста, немножко угля!" Я залезу на платформу и сброшу  сколько  надо.
Поняли?
   - Хорошо, - сказала Дженни, очень довольная.
   Они вышли из дому в снежную вечернюю  мглу  и  направились  к  железной
дороге.  Там,  где  улицу  пересекали  широкие  подъездные  пути  товарной
станции, стоял недавно прибывший состав, груженный углем. Дети укрылись  в
тени одного из вагонов. Пока они стояли, дожидаясь старшего брата,  пришел
вашингтонский  скорый  -  великолепный  длинный  экспресс  с   несколькими
спальными вагонами новейшего образца; сверкали большие зеркальные окна, за
ними виднелись  пассажиры,  утонувшие  в  мягких,  удобных  креслах.  Дети
невольно отпрянули, когда поезд с громом проносился мимо.
   - Какой длинный! - сказал Джордж.
   - Вот бы мне быть кондуктором в таком поезде! - вздохнул Уильям.
   Одна Дженни промолчала, но мысль  о  дальних  путешествиях,  о  роскоши
взволновала ее больше всех. Как  прекрасна,  должно  быть,  жизнь  богатых
людей!
   Вдалеке показался  Себастьян;  у  него  была  энергичная,  мужественная
походка, и все в нем выдавало человека, который знает себе  цену.  Он  был
необычайно упрям и решителен, и если бы дети не исполнили в  точности  его
наставления, он прошел бы мимо, даже не подумав им помочь.
   Однако Марта отнеслась к делу с должной серьезностью и  пропищала,  как
было велено: "Мистер, сбросьте нам, пожалуйста, немножко угля!"
   Себастьян резко остановился, посмотрел на  них,  как  на  чужих,  и  со
словами; "Что ж,  можно!"  -  взобрался  на  платформу  и  с  удивительным
проворством сбросил столько угля, что с избытком хватило на  все  корзины.
Потом, словно не желая задерживаться  в  столь  недостойном  обществе,  он
поспешно перешел через рельсы и скрылся из виду.
   На обратном пути они встретили  еще  одного  джентльмена,  на  сей  раз
настоящего, в цилиндре и великолепном плаще; Дженни его тотчас узнала. Это
был не кто иной, как сенатор Брэндер, только что вернувшийся из Вашингтона
и не  ожидавший  от  праздника  ничего  хорошего.  Он  приехал  тем  самым
экспрессом, который привлек внимание детей,  и,  желая  немного  пройтись,
налегке, с небольшим саквояжем в руках, направлялся в отель. И  вдруг  ему
показалось, что он увидел Дженни.
   - Это вы, Дженни? - окликнул он ее, замедляя шаг, чтобы вглядеться.
   Дженни, узнавшая его еще раньше, вскрикнула; "Ой, это мистер  Брэндер!"
- и, отпустив ручку корзины, велела младшим скорее нести  уголь  домой,  а
сама побежала в противоположную сторону.
   Сенатор Брэндер пошел за нею и несколько раз звал; "Дженни! Дженни!"  -
но напрасно. Потеряв надежду догнать девушку и вдруг поняв, что  заставило
ее убежать, он решил не смущать ее, повернулся и пошел за детьми. И снова,
как всегда при встречах с этой девушкой,  он  ощутил  всю  пропасть  между
своим и ее положением. Вот он - сенатор, а эти дети подбирают  на  рельсах
уголь. Какие радости принесет им завтрашний праздник?  Полный  сочувствия,
он с наилучшими намерениями шел за ними и вскоре увидел, как они  вошли  в
калитку и скрылись в убогом  домишке.  Сенатор  пересек  улицу  и  стал  в
негустой тени осыпанных снегом деревьев. Из  окна,  выходившего  во  двор,
падал желтый свет. Все вокруг было покрыто  снегом.  Из  сарая  доносились
голоса детей, и раз Брэндеру показалось, что он разглядел миссис Герхардт.
Немного погодя какая-то тень проскользнула в калитку. Он узнал ее.  Сердце
его забилось,  и,  сдерживая  волнение,  он  прикусил  губу.  Потом  круто
повернулся и зашагал прочь.
   Крупнейшим бакалейным торговцем в городе  был  некто  Мэннинг,  стойкий
приверженец Брэндера, очень гордившийся своим знакомством с  сенатором.  К
нему-то и явился в этот вечер сенатор Брэндер и застал его  за  конторкой,
поглощенного делами.
   - Мэннинг, - сказал он, - не можете ли вы сегодня же выполнить одно мое
поручение?
   - Ну, конечно, сенатор,  конечно!  -  сказал  бакалейщик.  -  Когда  вы
вернулись? Очень рад вас видеть. Я к вашим услугам.
   - Подберите все, что нужно для праздника семье в восемь человек - отец,
мать и шестеро детей: елку, угощения, игрушки... словом вы понимаете.
   - Конечно, конечно, сенатор.
   - С расходами не считайтесь. Пошлите всего вдоволь. Я дам вам адрес.  -
И он вынул записную книжку.
   - С  удовольствием  все  сделаю  сенатор,  -  продолжал  Мэннинг.  -  С
величайшим удовольствием. Вы всегда были великодушны.
   - Хорошо,  хорошо,  Мэннинг,  -  сказал  сенатор  и  нахмурился,  чтобы
сохранить  свое  достоинство  государственного  мужа.  -   Отправьте   все
немедленно, а счет пришлите мне.
   - С величайшим удовольствием,  -  только  и  мог  сказать  обрадованный
торговец.
   Сенатор вышел на улицу, но, вспомнив о стариках Герхардтах, зашел еще в
магазин обуви и готового платья и, сообразив, что понятия не имеет,  каких
размеров нужны вещи, заказал кое-что с правом обменять покупки. Покончив с
этим, он вернулся к себе.
   "Подбирают уголь... - снова думал он. - До чего же я был  невнимателен.
Впредь не следует забывать о них".



4

   Желание убежать, которое охватило Дженни при виде сенатора, объяснялось
тем, что она считала свое  положение  унизительным.  Ведь  сенатор  о  ней
хорошего мнения, какой стыд, что он застиг ее за столь низменным занятием!
Она наивно воображала, что его интерес к ней вызван чем угодно, только  не
ею самой.
   Когда она вернулась домой, дети уже рассказали матери о ее бегстве.
   - Что это с тобой случилось?  -  спросил  Джордж,  когда  она  вошла  в
комнату.
   - Да ничего, - ответила она, но  тут  же  объяснила  матери:  -  Мистер
Брэндер проходил мимо и увидел нас.
   - Вот как? - негромко воскликнула миссис Герхардт.  -  Стало  быть,  он
вернулся. Но почему же ты убежала, глупенькая?
   - Просто мне не хотелось, чтобы он меня видел.
   - Ну, может, он тебя и не узнал, - сказала мать не без сочувствия.
   - Да нет, узнал, - прошептала Дженни. - Он меня раза три окликнул.
   Миссис Герхардт покачала головой.
   - Что случилось? - спросил  Герхардт,  услышав  разговор  и  выходя  из
соседней комнаты.
   - Ничего, - ответила жена, которой вовсе не хотелось  объяснять,  какую
большую роль сенатор стал играть в их жизни. -  Какой-то  человек  напугал
их, когда они несли уголь.
   Позже в тот же вечер прибыли  рождественские  подарки  и  повергли  все
семейство в необычайное волнение. Герхардт и его жена  не  могли  поверить
своим  глазам,  когда  фургон  бакалейщика  остановился  у  их  дверей   и
рассыльный,  здоровый  малый,  стал  перетаскивать  в  дом  пакеты.  После
безуспешных попыток убедить рассыльного, что он ошибся, Герхардты с вполне
понятной радостью стали рассматривать всю эту благодать.
   - Да вы не беспокойтесь, - уверенно сказал рассыльный. - Уж я знаю, что
делаю. Ваша фамилия Герхардт, верно? Ну вот, это вам и есть.
   Миссис Герхардт не могла усидеть на месте и, взволнованно потирая руки,
повторяла:
   - Ну, разве не чудесно!
   Сам  Герхардт  расчувствовался  при   мысли   о   щедрости   неведомого
благодетеля и склонен был приписать случившееся доброте крупного  местного
фабриканта, у которого  он  когда-то  служил  и  который  неплохо  к  нему
относился.  Миссис  Герхардт  подозревала  истинный  источник  неожиданной
радости и была тронута до слез, но промолчала. Дженни же сразу догадалась,
чьих это рук дело.
   На второй день рождества Брэндер встретился в отеле с миссис Герхардт -
Дженни осталась дома присматривать за хозяйством.
   -  Как  поживаете,  миссис  Герхардт?  -  приветливо   воскликнул   он,
протягивая руку. - Как встретили праздник?
   Бедная миссис Герхардт  робко  пожала  его  руку;  глаза  ее  мгновенно
наполнились слезами.
   - Ну-ну, - сказал он, похлопывая ее по плечу. - Не надо плакать.  И  не
забудьте взять у меня белье в стирку.
   - Не забуду, сэр! - ответила она и хотела еще что-то сказать, но он уже
отошел.
   Теперь Герхардт постоянно слышал об удивительном сенаторе из  отеля,  о
том какой он любезный и как много платит за стирку. Простодушный  труженик
легко поверил, что мистер Брэндер - добрейший и благороднейший человек.
   Дженни и сама думала так же и все больше восхищалась сенатором.
   Она становилась так женственна, так хороша  собой,  что  никто  не  мог
равнодушно пройти мимо. Она была высокая, великолепно сложена.  В  длинном
платье, в наряде светской женщины она была бы прекрасной парой для  такого
представительного мужчины, как сенатор.  У  нее  были  удивительно  ясные,
живые глаза, чудесный цвет лица, ровные, белые зубы. И при  том  она  была
умна, чутка и очень наблюдательна.  Ей  недоставало  только  воспитания  и
уверенности,  которой  никогда  не  бывает  у  человека,  сознающего  свое
зависимое,  подчиненное  положение.  Необходимость   заниматься   стиркой,
разносить белье и принимать всякую малость как благодеяние связывала ее.
   Теперь она дважды в неделю приходила в отель; сенатор Брэндер  держался
с нею приветливо и непринужденно, и она отвечала  ему  тем  же.  Он  часто
делал небольшие подарки ей, ее сестрам и братьям и всегда  говорил  с  нею
так просто и искренне, что под  конец  ощущение  разделяющей  их  пропасти
исчезло, и она стала видеть в нем не  столько  важного  сенатора,  сколько
великодушного друга. Однажды он спросил, не хочет ли  она  учиться,  думая
при этом, что образование  сделало  бы  ее  еще  привлекательней.  Наконец
как-то вечером он подозвал ее:
   - Идите-ка сюда поближе, Дженни.
   Она подошла, и он вдруг взял ее за руку.
   - Ну-ка, Дженни, - сказал он, весело и  пытливо  глядя  ей  в  лицо,  -
скажите, что вы обо мне думаете?
   - Не знаю, - ответила она, застенчиво  отводя  глаза.  -  А  почему  вы
спрашиваете?
   - Нет, знаете, - возразил он. - Есть же у вас какое-то мнение обо  мне.
Вот и скажите, какое?
   - Никакого нет, - простодушно ответила она.
   - Нет, есть - повторил  он;  ее  явная  уклончивость  забавляла  его  и
вызывала любопытство. - Должны же вы что-нибудь обо мне думать. Что же?
   - Вы спрашиваете, нравитесь ли вы  мне,  да?  -  бесхитростно  спросила
Дженни, глядя сверху на львиную гриву черных с проседью  волос,  благодаря
которой красивое лицо сенатора казалось почти величественным.
   - Да, - ответил он, немного разочарованный.
   Ей не хватало умения кокетничать.
   - Ну, конечно, вы мне нравитесь, - с милой улыбкой сказала она.
   - И вы никогда больше ничего не думали обо мне?
   - Я думаю, что вы очень добрый, - ответила Дженни,  робея  еще  больше;
она только теперь заметила, что он все еще держит ее руку.
   - И это все? - спросил он.
   - Разве этого мало? - сказала она, и ресницы ее дрогнули.
   Сенатор  смотрел  на  девушку,  и  ее  ответный   взгляд   -   веселый,
дружески-прямой - глубоко волновал его. Он молча изучал  ее  лицо,  а  она
отвернулась и поежилась, чувствуя, хотя едва ли понимая все значение этого
испытывающего взгляда.
   - Ну, а я думаю, - сказал он наконец, - что вы замечательная девушка. А
вам не кажется, что я очень милый человек?
   - Кажется, - без запинки ответила Дженни.
   Сенатор откинулся в кресле и  рассмеялся  -  так  забавно  это  у  него
получилось. Она с любопытством посмотрела на него и улыбнулась.
   - Чему вы смеетесь? - спросила она.
   - Вашему ответу. Хотя мне не следовало бы смеяться. Вы меня ни капельки
не цените. Наверно, я вам совсем не нравлюсь.
   - Нет, нравитесь, - серьезно ответила она. - Вы такой хороший.
   По ее глазам было ясно, что она говорит от души.
   - Так, - сказал он, мягко притянул девушку к себе и поцеловал в щеку.
   Дженни ахнула и выпрямилась, изумленная и испуганная.
   Это было нечто  новое  в  их  отношениях.  Расстояние  между  Дженни  и
государственным деятелем мгновенно исчезло. Она увидела  в  нем  то,  чего
прежде не замечала. Он сразу показался ей моложе. Он относится к ней как к
женщине, он в нее влюблен. Она не знала, что делать, как себя держать.
   - Я испугал вас? - сказал он.
   Она посмотрела на этого человека, которого привыкла глубоко уважать,  и
с улыбкой ответила только:
   - Да, испугали.
   - Это потому