.
В   "Южном   комфорте"   творили   "Полотно   пребывания".   Чьего?   Вопрос
риторически-неуместный.  Один только Корифей имел здесь значение,  и  только
ему должно было все служить.  Писал картину Метрик,  а  Сантиметрик растирал
ему  краски,  тащил подрамник с  натянутым полотном то  "на пленэр",  то  "в
интерьер",  самое же главное - компоновал, размещал, расставлял и рассаживал
действующих лиц вокруг центра этого шедевра -  то есть Корифея.  Твердохлеба
тоже втянули, поскольку так изволил Корифей.
     - Я вам такое местечко выберу,  такое! - причмокивал перед Твердохлебом
Савочкиным ртом Сантиметрик.  -  Я вас так пристрою,  что будете,  возможно,
даже  впереди всех!  Передний план,  задний план -  все  это  разговорчики и
туман!  Туман и  туман!  Мы с Метриком сделаем как?  У нас задний план может
стать еще более передним,  чем самый передний!  Вы не верите?  Я  вам открою
тайну.  Никому не открывал -  только вам! Вы слышали о сюрреализме? Слышали?
Ну  так  вот:   мы  создаем  наш,   социалистический  сюрреализм!   "Полотно
пребывания" -  это  первое произведение нового стиля.  Что  мы  здесь видим?
Первое:  дуб с цветами.  И в каждом цветке портрет Корифея.  Дальше: молодая
женщина спит в постели с вертолетом.  Из иллюминаторов вертолета выглядывает
кто?  Угадали - Корифей! Дикий кабан с ножом в зубах подкрадывается к столу,
за которым сидит кто?  Корифей,  а  с ним Сателлит.  Пиетет раскачивается на
гамаке из газеты.  В газете чей портрет? Корифея? Корифея, это уже ясно. Так
где  тут  передний,  а  где  задний  план?  Повернутая перспектива,  как  на
византийских иконах!  Мы  и  вас куда-нибудь...  Вы  еще не  знаете,  как мы
работаем!  Мы работаем,  как черти!  День и ночь,  день и ночь! - Твердохлеб
деликатно  заметил,   что  ночью,   очевидно,   недостаточное  освещение.  -
Освещение? - закричал Сантиметрик. - Вы думаете, нам нужно электричество? Да
боже ты мой! Мы только при свечах! Как голландцы. Чтобы настоящая классика!
     Еще  Сантиметрик не  успел  воткнуть Твердохлеба в  композицию "Полотна
пребывания", как его нашел Пиетет и пригласил для очень важного разговора.
     - Давайте к нам. Тут надежнее, - сказал он.
     В  Твердохлебовой комнате  Пиетет  вмиг  обшарил  цепким  взглядом  все
закутки, заглянул в лоджию, удивился:
     - Не вижу ни спиннинга, ни бутылочек, одни книжки... И вы вот так целый
месяц?
     - А что?
     - Это у нас только Президентик все с книжками. Ну, а этому ни уважения,
ни пиетета. Это не Корифей, нет!
     - Я тоже не корифей, - засмеялся Твердохлеб.
     - Мы  уже немножко разведали.  Вы  напрасно скромничаете.  Юрист -  это
звучит!   Конечно,  у  нас  не  то.  У  нас  сплошная  добровольность,  а  в
юриспруденции обязательность и  принуждение,  но человек из таких сфер среди
нас - ого! И ваша подпись для нас - как с неба!
     - Подпись? Что за подпись? - Твердохлеб ничего не понимал.
     Пиетет положил на  столик лист бумаги,  напечатанный на машинке.  Внизу
синели закорючки подписей.
     - Вот.  Письмо в инстанции.  Заявление.  Требование. Протест. Я вам все
объясню.  Но здесь сама трепетность и пиетет. А могла быть трагедия. Значит,
так.  Слушайте меня внимательно.  Вчера вечером мы  собрались...  Вы  еще не
знаете,  а для нас это...  Одним словом, мы все собрались у Корифея... Вечер
незабываемый.  Исторический,  если  хотите.  Разговоры,  уровень,  мудрость,
высота!  Хозяин устал,  и мы... Нельзя было его оставлять, но кто мог знать?
Ушли все,  даже Сателлит...  А  в камине горели дрова...  Несколько пылающих
поленьев упало на  пол...  Корифей,  утомленный нами,  заснул...  И  чуть не
произошла трагедия...  Начал  тлеть ковер,  могло вспыхнуть все...  Ну,  тут
услышали,  прибежали,  погасили...  Все обошлось. Но. Я говорю: но! И все мы
говорим:  а  что,  если бы  пожар и?..  Об  этом страшно подумать!  И  вот я
составил  письмо  в  инстанции  с  протестом  и  требованием.  Почему  такое
разгильдяйство?  Почему до  сих пор в  камине не поставлена решетка?  Почему
никто не  заботится о  здоровье и  безопасности Корифея?  Почему?  Теперь мы
собираем подписи всех, кто сегодня в "Южном комфорте", чтобы завтра отослать
письмо... Я прочитал письмо Корифею, он одобрил и поддержал, и я с трепетным
пиететом собираю  подписи...  Сегодня  вечером  понесем  Корифею,  чтобы  он
проверил,  а уж затем отправим.  Вас он тоже приглашает к себе. После ужина.
Вы еще не были,  но теперь будете.  И  убедитесь,  что это незабываемо.  Вот
здесь подписывайтесь, и я побегу дальше... Вам дать ручку, или у вас своя?
     - Видите ли,  -  Твердохлеб никак не мог найти подходящих слов, - здесь
какое-то недоразумение... Я не могу брать ответственность...
     - Ответственность?  - резанул его печенежско-половецкой улыбкой Пиетет.
- Об этом можете не беспокоиться!  Мы все берем на себя! А если уж мы что-то
берем, так не нужно ничьей помощи.
     - Дело не  в  том,  -  при  всей своей деликатности все же  не  уступал
Твердохлеб.  -  Я  привык подписывать не сам,  а  чтобы подписывали мне.  Вы
понимаете?   Протоколы.  Профессиональная  привычка.  А  тут...  Я  не  хочу
вмешиваться в ваши дела,  ломать ваши привычки,  но... Приглашение к Корифею
принимаю с благодарностью,  но подписать...  Вы меня простите -  не могу. Не
имею права.  А  с  правом,  вы ведь сами понимаете,  мне приходится довольно
часто...
     Пиетет  махнул  на   него   печенежским  чубом,   словно  хотел  смести
Твердохлеба и весь его род земной.
     - Жаль,  жаль.  Мы  так  надеялись.  Юрист в  таком письме -  это сила.
Корифей оценил  бы.  Но  смотрите,  смотрите...  Вы  еще  не  знаете  нашего
Корифея!..
     Он действительно его не знал, хотя и сидел за тем же столом в столовой.
А кто знал?
     Когда собрались после ужина в "люксе" Корифея, расселись вокруг камина,
в котором снова гудело пламя, зажали в кулаках настойчиво всученные граненые
стаканы с  киевской (сваренной на меду по древним рецептам) водкой и Корифей
милостиво кивнул Пиетету, тот вскочил, тряхнул чубом и слабо прокричал:
     - Товарищи-друзья!  Кто мы и что мы?  Нас много,  но что из того? У нас
разные имена,  но  кому до  них дело?  Наше ДОЛ огромно,  оно охватывает всю
республику,  и  можно ли мерить все общество одним именем?  Но вот я называю
только одно имя,  - и оно исчерпывает все наши знания и представления о ДОЛ,
и потому мы произносим его с трепетным пиететом... И я...
     - Мы сегодня выпьем или не выпьем? - заорал Сателлит. - Кто как, а я за
нашего великого Корифея! Вря! Вря! Вря!
     Все пили и приговаривали,  Корифей благостно сощурился,  протянул руку,
чтобы взять письмо-портрет,  о  котором начал вещать Пиетет,  и  углубился в
чтение.
     Он  читал  долго  и  придирчиво,  проверял подписи,  просвечивал сквозь
огонь,  словно какую-то  ценную бумагу.  Тем временем снова пили за здоровье
Корифея.  Пиетет разносил закуски и заедки, мыл мисочки, приходил в восторг,
делал заметки в  памяти,  что и  сколько съедено,  выпито,  кем,  как и  что
сказано и как вел себя при этом сам Корифей...
     А  Корифей,  блаженствуя от  тепла,  от  внимания и  восторгов,  позвал
Пиетета, прижал к себе, обнял.
     - Вот! Видите этого человека? Нет дороже для меня! Он для меня...
     - А я?.. - выкрикнул Сателлит. - А я?
     - А ты сиди и помалкивай! Кто б еще так за мое здоровье и за мою жизнь,
как наш добрый Пиетет?  Никто,  и  вы это знаете.  Так что давайте выпьем за
него. Дай я тебя поцелую, мой дорогой...
     - Вря! Вря! Вря! - закричал Сателлит.
     Где-то за полночь, когда уже было выпито достаточно и переговорено все,
что только можно сказать,  Корифей,  который за  это время пережил несколько
стадий  опьянений  и  полнейшей  трезвости,  неожиданно возвратился вдруг  к
истокам этого баламутного вечера (теперь уже ночи) и позвал к себе Пиетета.
     - Где то самое? - спросил он сурово.
     - Что? Что вы имеете в виду?
     - Сам знаешь! Письмо! Письмо с подписями. Где оно?
     Письмо  было  снова  положено пред  его  ясные  очи,  Корифей желтолицо
уставился в него,  долго читал,  еще дольше изучал, затем, пройдясь взглядом
по всем доверенным и допущенным, тихо спросил:
     - Кто это выдумал?
     Сателлит встрепенулся первым и первым же все уловил:
     - Кто?  Да ясно же кто -  Пиетет!  Я ему говорил, а он: трепетно - хоть
режь его!
     - Ага!  Пиетет?  Ну-ка,  где ты там?  Подойди! Бери читай! Что ты здесь
понаписывал?  Что я  чуть не сгорел?  А  почему?  Был пьян?  Ты этого хотел?
Молчи!  Я тебя знаю!  Я вас всех знаю!  Хотели послать эту дурацкую петицию,
чтобы меня опозорить. И все подписали!
     - Я не подписывал!  -  вскочил Сателлит. - Такая придебенция. Что ж тут
подписывать?
     - Гони его в три шеи.  И всех, кто подписал. Хотели меня... Кого? Меня?
И кто?
     Сателлит  стал  всех  выталкивать  из  "люкса",   надувал  щеки,  горел
румянцами бесстыдства, увидел Твердохлеба.
     - А вы? Не подписали?
     - Я  не  подписываю  вообще,  -  улыбнулся  кротко  Твердохлеб.  -  Мне
подписывают, а не я. Мне, понимаете? Вам это что-то говорит?
     Сателлит,  как  баран,  надувал свои румяные щеки.  Не  знал,  как себя
повести. Не имел соответствующего опыта.
     - Так вы как? Хотите остаться?
     - Ни малейшего желания!
     - Тогда как же?
     - Я уйду, но без выталкивания. Понятно?
     - Все ясно!  Вас не было и нет!  И никто ничего...  Вы - великий юрист!
Это я вам говорю! Знаете что? Я вам одну придыбенцию...
     - Только не сейчас, - предостерегающе поднял руку Твердохлеб.
     - А кто говорит - сейчас? При случае! Только при случае! Позволите?
     - Ну, если будет подходящий случай...
     Он  еще  не  знал,  с  кем  имеет дело.  Сателлит раскопал его  уже  на
следующий день.  Корифей отдыхал после обеда,  каждый из  его  паладинов мог
делать что угодно, Сателлит налетел на Твердохлеба.
     - Вы не удите рыбу?
     - Не люблю воды.
     - Я тоже. Жабы, рыбы, придыбенции... Посидим на лавочке?
     - Отдаю предпочтение ходьбе.
     - Думаете,  я бы не ходил!  А нужно сидеть возле Корифея. Корифей такой
человек -  в бараний рог кого угодно! Я вам обещал одну придыбенцию, так это
как раз оно. Придыбенция с кабинетом.
     - Здесь еще и кабинеты?
     - Да не здесь,  не здесь!  В нашем ДОЛ. Там же у нас целый департамент.
Президентик развел.  Курьеры, секретари, референты, правые руки, левые руки.
И  каждому кабинет,  и  каждый сидит и  надувается.  Ну,  мы  и  подговорили
Корифея.  Мол, как же это так, чтобы у вас да не было в ДОЛ своего кабинета?
И не какого-нибудь, а большего, чем у Президентика, то есть такого кабинета,
чтобы всем кабинетам кабинет! Чтобы музей, храм, пиетет и дрожание в коленях
у  недопущенных!  А  Корифею только скажи.  Сразу надевает самый желтый свой
костюм,  идет в ДОЛ,  ходит,  смотрит и говорит:  вот этот! Президентик - на
дыбы!  Собирает  весь  свой  синклит  и  начинает  разводить пары.  Дескать,
помещение  не  позволяет,  дескать,  нарушится ритм,  дескать,  негде  будет
работать  референтам,   консультантам,   советникам  и   советчикам.   И   в
протокольчик решение:  считать нецелесообразным.  А мы у Корифея выпиваем по
рюмочке -  и  нам такой подарочек на именины!  Что -  рвать и метать?  Вы не
знаете нашего Корифея.  Он  терпеливый,  как все прогрессивное человечество.
День молчит, вечер молчит, а ночью... Ночью - телефончик к Президентику. Что
там и как там?  Тот: считать, принимая во внимание, потому что превыше всего
интересы коллектива.  Ах,  превыше всего?  Ах,  принимая во  внимание?  Так,
может,  и вы меня превозносите и уже считаете там? Вы зазнались, вы заелись,
вы  закомфортились!   Так  я  вас  раскомфортую.   Президентик  -   наповал!
Придыбенция!..
     Твердохлеб не знал: удивляться или расхохотаться.
     - Слушайте, неужели вы это серьезно: какие-то кабинеты, какие-то слова?
     - Не какие-то!  Вся придыбенция в этом! Вы же слышали: закомфортились и
раскомфортую. Здесь весь ключ! Код и шифр!
     - Ничего не понимаю.
     - Вы человек посторонний -  объясним.  Все объясним. Значит, так. Перед
этим Президентик месяц сидел тут,  в  "Южном комфорте".  Сидел,  как все.  В
такой,  как ваша,  комнате,  а  не в  "люксе",  где Корифей.  И за путевочку
платил, а не бесплатно, как Корифей. Трусливый - вот и живет, как все.
     - Может быть, честный?
     - У нас это - трусливый. А уважают кого? Смелых. Боятся кого? Наглецов.
Трусливых  же   только  пугают,   как   зайцев.   Когда   ему   Корифей  это
"закомфортились",  он уже знает,  что назавтра слух:  полгода сидел в "Южном
комфорте" в трехкомнатном "люксе", выпихнув оттуда самого Корифея, и жил там
бесплатно. А если еще и "раскомфортую" - то это означает, что слух распустим
так, что по всем материкам пролетит!
     - Это же клевета! - возмутилась юридическая Твердохлебова душа.
     - А кто будет проверять?  И кого - Корифея? У нас Корифею верят. На том
держимся.  Зная это, президентик вмиг сник. Будьте любезны, вам кабинетик. И
не просто кабинетик, а кабинетище! И мебель - импорт, валюта, и ковры ручной
работы,   и   картины  кисти  заслуженных  и  народных,   и  кондиционер  не
харьковский,  а  тот,  что за долларчики,  и  бар с разноцветными бутылками.
Корифей там бывает сколько? Раз в год! Вот вам и придыбенция!..
     Они нарочно морочат мне голову,  подумал Твердохлеб. Узнали, что юрист,
и решили поиздеваться.  Наверное, у всех у них колоссальное чувство юмора, а
я начисто его лишен.  Тогда что же? Нужно терпеть и не подавать виду. Но как
это сделать,  когда душа горит от возмущения?  Привыкший к жизни деятельной,
до   предела   переполненной  хлопотами,   нервозностью  и   неприятностями,
Твердохлеб внезапно очутился в положении Фауста,  которому угрожал черт: "Ты
затеряешься в дали пустой. Достаточно ль знаком ты с пустотой?"
     Эти  люди были сплошной пустотой.  Что-то  они  вроде защищали,  что-то
оберегали,  от  чего-то  отступались,  еще на  что-то  закрывали глаза,  там
поднимали руки,  там затыкали уши,  там отворачивались,  в ответ на наглость
улыбались, от угроз съеживались, жалобы отбрасывали, просьбы не слышали, при
необходимости  отсутствовали,   вместо   настойчивости  напускали  на   себя
наивность, шелестели словами, шуршали одеждой и фигурами и зевали, зевали до
хруста в  челюстях,  так что в этих зевках могли бы утонуть все заботы мира.
Когда-то  они  вышли из  народа,  потом оказались над и  вне народа,  но  не
замечали и  не хотели замечать.  А  что им,  действительно?  Кого-то снимут,
кого-то переставят.  Этого возвысят,  а того спустят в ад,  а ДОЛ останется,
потому что есть устав,  есть незыблемость,  есть традиция, есть история. Они
ничего не  охватывают,  ничего не  обобщают,  ни за что не отвечают,  у  них
только протяженность от макушки до стоп, и песок под подошвами, и суесловие,
и пустословие.  Они нашли комфорт для души,  избавившись от обязанностей,  а
комфорт для тела -  в этом приюте покоя и лености.  "Южный комфорт" славился
кроме лесов и  вод  еще  белыми песками,  лежащими здесь,  пожалуй,  пластом
километровой толщины. Все шло в песок. Пусть где-то там глины и экскаваторы,
пусть  черноземы  и  пшеницы,  кукурузы,  пятьдесят  миллионов тонн  буряков
ежегодно,  пусть  разверзаются бездны  небесные,  и  грязища течет  к  самой
Африке,  и гумус со степей выносится могучими реками в океаны,  а здесь тихо
шуршит под подошвами песок всех возможных фракций, ибо над ним тоже фракции,
модификации, корифейность и деекомфортность.
     Ох, провести бы генеральное, всегосударственное, планетарное следствие,
чтобы разоблачить, заклеймить, пролить гнев праведный! А кто проведет? Кто и
от кого может получить такие полномочия?
     В  "Южном комфорте" целое крыло отводилось для помещений,  так сказать,
культурного назначения.  Большая библиотека и читальный зал, бильярдная (два
бильярда чуть ли не из Англии или из Швеции),  спортивный комплекс, кинозал.
Где-то  на  третий или четвертый по  прибытии день Твердохлеба пригласили на
просмотр кинофильма.  Какая-то старая лента о  морской катастрофе.  В тумане
столкнулись два  пассажирских судна.  Один  капитан  все  командовал  "право
руля",  поскольку так  велит  морской закон,  и  протаранил борт  встречного
судна,  которое оказалось у  него  как  раз  по  правому борту.  Ясное дело,
процесс,  прокуроры,  адвокаты, судьи в мантиях, дамы с платочками у глаз, -
скука даже для  Твердохлеба.  Члены ДОЛ  смотрели не  так на  экран,  как на
Корифея. Следили за его реакцией, чтобы соответственно реагировать самим.
     А   назавтра  Корифей  за  завтраком  внушительно  и   весомо,   словно
осчастливив всех вокруг, изрек:
     - В море, как и на суше, имеются свои дороги...
     - Вря! Вря! Вря! - зацокал языком Сателлит.
     Твердохлеб решил,  что  это  следует  принимать  как  шутку,  и  слегка
усмехнулся. Но на следующее утро снова услышал:
     - Эх-эх! Сколько славных кораблей погибло в разбушевавшемся море вместе
со своими обессиленными командами!
     - Вря! Вря! Вря! - проассистировал Сателлит.
     Из-за колонны отозвался Хвостик, который уже где-то нашел нужные слова,
чтобы подладиться к Корифею:
     - С  исчезнувшего корабля никто  не  возвращается,  чтобы поведать нам,
какой  ужасной  была  его  гибель,  какой  неожиданной  и  болезненной стала
предсмертная агония людей!
     Время здесь имело единственное измерение:  срок путевки, двадцать шесть
дней,  ничего  перед  тем,  ничего  после,  поэтому нужно  было  найти,  чем
заполнить эти дни, и вот Корифей, очевидно, нашел: море! Ибо это - стихия, а
стихия - это жизнь.
     - Теперь обратимся к акулам, от одного названия которых стынет кровь, -
заявил Корифей на следующее утро.
     Сателлит "заврякал", Хвостик прочитал свое:
     - Никто не расскажет,  с  какими мыслями,  с  какими болями,  с  какими
словами на устах они умирали.
     Вообще говоря,  Хвостику не хватало лаконизма,  в  чем все за следующим
завтраком убедились,  когда Корифей в  присущем ему  стиле развил тему  акул
дальше:
     - Акулы привыкли пожирать все, что они находят на поверхности.
     Хвостик понял  неуместность своего способа выражения и  произнес только
часть фразы:
     - Но есть нечто прекрасное в этом неожиданном переходе...
     - Чем  больше  мы  их  наблюдаем,  тем  меньше понимаем,  -  сообщил на
следующее утро  Корифей.  Хвостик выглядел жалким со  своим обрывком мыслей:
"...от жестокой борьбы и напряжения сил..."
     Зато Корифей блаженствовал от провозглашения своих открытий:
     - Ложе  океанов  составлено  из   тяжелых  материалов,   континенты  же
сооружены из материалов более легких.
     Хвостик пытался запугивать словами:  ...от  разъяренного сопротивления,
неукротимого желания удержаться на  поверхности до  страшного покоя  глубин,
дремлющих в неподвижности от сотворения мира.
     Этим      спазматическим     словечкам     Корифей     противопоставлял
торжественно-величавые открытия:
     - Великие  океанские течения,  переносящие огромные  массы  воды,  либо
нагревают, либо охлаждают омываемые ими берега...
     "Куда  я  попал?  -  думал Твердохлеб.  -  Ох,  Наталка,  Наталка,  как
немилосердно ты шутишь со мной!  А ты чего хотел?" - издевался он над собой.
Женщина  -   это  такая  же  пропасть,   как  и  мужчина,  а  две  пропасти,
приблизившись друг  к  другу,  неизбежно создадут  пропасть  еще  побольше и
адский,   дьявольский  сквозняк,   который  всасывает  души,  взвихривает  и
закручивает,  -  и тут либо преодолеть,  либо кануть в бесславие.  Может,  и
хорошо,  что Наталка его все время испытывает?  А что такое "Южный комфорт",
как не испытание?
     Твердохлеб пытался убегать от доловцев хотя бы по вечерам,  запирался в
своей  комнате,   читал,   смотрел  телевизор.   Утешительного  было   мало.
Международные обозреватели ежедневно сообщали,  как обостряется обстановка в
Ливане,  в  Никарагуа  и  С